Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим - Страница 2

Да, у Стёпки были заскоки, но он многое сделал для того, чтобы детство младшего брата было хорошим.

Похороны стали переломной точкой для семьи Вороновских. Мама изменилась: сначала просто мало улыбалась, гораздо тише разговаривала и всё глубже погружалась в личную трагедию. Потом стала всё меньше общаться с людьми, перестала снимать траур, постоянно ходила с красными от слёз глазами, ночами напролёт молилась за упокой пропащей души. Она, наверное, и рада была с этим справиться, но не знала как: последние годы смыслом её жизни стала борьба с сыном, забота о нём вопреки всему, бесконечное сражение за призрачный шанс счастливого будущего. Не стало Стёпы — исчез и смысл. И тот факт, что в живых по-прежнему оставался второй её сын, нуждавшийся теперь в матери как никогда сильно, женщину не сильно интересовал.

Максим старался сделать всё, чтобы облегчить её страдания: усердно учился, участвовал в школьных спортивных мероприятиях, вёл не только здоровый, но и общественно-полезный образ жизни — изо всех сил пытался быть «хорошим». Вот только для этого ему необходимо было оставаться «в порядке». Напоминать себе, что всё хорошо и им просто нужно немного времени. Что рядом друзья, что впереди светлое будущее, что через трагедию нужно просто перешагнуть. Что с ним всё нормально. Что он нормальный.

В этой семье был только один злодей. Только с ним было что-то не так.

Однажды Макс улыбнулся своему отражению и осознал с подозрительным смирением, что, умри он прямо сейчас — от болезни ли, или от чьих-нибудь рук — мама этого даже не заметит, настолько сильно она погружена в нескончаемую чёрную скорбь. Гибель младшего сына никогда не станет для неё таким же сокрушительным ударом, в её жизни Максима и так больше практически нет. И логичный закономерный вопрос — «А кому он вообще тогда нужен? И нужен ли?» — родился в его голове, ставший своего рода предвестником — или, быть может, предчувствием.

Тревожные идеи занимали с каждым месяцем всё больше его внимания. Постепенно мысли о бессмысленности творившегося вокруг заполнили собой пустоту, оставшуюся после гибели Стёпы, и вскоре стали неотъемлемой частью ежедневной рутины. Как если бы психика заранее готовилась к неизбежному закономерному концу, дорожку к которому проложил старший братец, а ещё раньше — отец. Максим не жаловался — никогда и никому. Он тосковал, но никогда не сдавался, стремился только вперёд и учился жить дальше, а верные друзья и любимая девушка стали его опорой и поддержкой. «Выше нос, Максим! Не унывай, Максим! Тебе нужно просто продолжать, Максим! Мама любит тебя, просто дай ей немного времени, Максим!».

Правда, периодически Максима сжимало как при перегрузках, скрючивало и трясло минут по пятнадцать к ряду, и врачи окрестили это паническими атаками при посттравматическом расстройстве и провисали ему половину латинского словаря три раза в день после еды — но всё это было неважно. Важным было то, что он в порядке. И мама в порядке. Что только со Стёпкой было что-то не так.

Им просто нужно немного времени.

***

Как это происходит — никому из простых смертных не известно. Это просто случается. Ты закрываешь глаза, чувствуешь, как тело поднимается в воздух, ощущаешь невозможную и неописуемую лёгкость и в груди, и в мыслях, а в следующее мгновение оказываешься в совершенно другом месте, в другое время суток… В другом мире. С чем связано твоё путешествие, почему именно ты — задавай эти вопросы, не задавай, ответа, скорее всего, не получишь. По крайней мере, сразу. Так уж, видимо, было задумано.

Максим хорошо помнил, как возвращался домой с тренировки. Было не слишком поздно, часов десять вечера, но — и этого он не учёл, когда решил перейти по пешеходному переходу с громко орущей музыкой в наушниках — суббота. И ведь учил же папка: сначала налево, потом направо... Пьяных на дороге с переменным успехом искоренили в Москве и области, а вот ярославские улицы кишели лихачами, клавшими на правила «большой и толстый», особенно ближе к ночи на непопулярных дорогах и в выходные дни — в городах, где все друг друга знают, либо знают того, кто знает того, кого надо знать, это считалось чем-то вроде нормы. Смерть под колёсами автомобиля, управляемого нетрезвым водителем не только нелепая, но ещё и банальная. Если бы Макс умер не сразу и успел чуть дольше полежать на обочине — истекая кровью, скажем — он бы даже разочаровался.

Удар о капот сломал ему несколько костей, но оказался не смертельным — фатальным стал отскок от асфальта при приземлении. И всё же череп крошился и пробивал мозг осколками недостаточно быстро, так что парень успел подумать, каково будет матери, если рядом с ней не останется никого. Странная мысль, совершенно отстранённая — его сознание воспринимало приближающуюся кончину как нечто естественное и почему-то своевременное, он даже испугаться не смог. И только подумал о матери. Странный человек.

Но очень уж не хотелось ему подводить единственного родственника, не хотелось оставлять её вновь на растерзание скорби и горечи. И одиночества. Но делать нечего — эволюция многим защитила людей, но костей, способных выдержать полёт в асфальт от столкновения с капотом «жигулей», не подарила, поэтому неприятный осадок как родился в его сердце, так и умер в тот же миг вместе с телом.

Хотелось бы Максу, чтобы его хотя бы на похоронах как следует похвалили? Конечно, кому не хочется. Любой человек стремится прожить жизнь так, чтобы было кому говорить на его могиле тёплые слова — если, конечно, это психически здоровый человек. Но ни узнать о том, как было в действительности, ни тем более наблюдать за процессом ему не довелось — равно как не доведётся никому из когда-либо живших.

Вместо того, чтобы смотреть слайд-шоу из воспоминаний или идти навстречу свету в конце длинного тоннеля, парень к удивлению своему обнаружил, что стремительно летит куда-то вниз, лицом в землю. Миг спустя твердыня врезалась ему в физиономию, а сухая пожухшая трава вонзилась острыми стеблями в ноздри и щёки, едва не отправив парня на перерождение ещё раз. Боль от падения обрушилась на него мигом позже — и вот тогда аукнулась и авария, и сопровождавший аварию страх. Вспомнилось всё, и это воспоминание стало невыносимо пережидать в неподвижности.

Максим подорвался на ноги, не подумав даже, что прямо сейчас, скорее всего, в его теле могут быть сломаны кости, раздавлены органы или, как минимум, случилось сотрясение; запнулся о сплетения осоки и снова плюхнулся оземь, на сей раз — задом. Хорошо, что руки не подставил — мог бы и запястья вывихнуть. Адреналин, впрыснутый агонизирующим мозгом в кровь, опалил рецепторы, окатил ледяной волной: парень хрипло дышал, бегая по траве немного подслеповатым от животного ужаса взглядом, а в голове вдруг промелькнула идиотская до омерзения мысль: «Это меня с такой силой отшвырнуло, что я в клумбу улетел?»

Неудачная шутка, никто не спорит. Но Макс, чудом по собственному разумению избежавший смерти, нашёл её великолепной и нервно захихикал. Ноги, руки, спина, шея — у него болело без преувеличения всё. Где-то тянуло, где-то ныло, где-то пощёлкивало — вдобавок жёсткая посадка выбила из груди воздух, поэтому отдышаться, сообразить, где он находится, и осознать, что ничего толком не повреждено, для бьющегося в панике сознания оказалось задачей непосильной.

Разрядка вылилась в смех. Юноша упал обратно на землю, но уже по собственной воле, раскинул руки и в голос заржал, опьянённый осознанием: он жив. Несмотря на то, что ощутил дыхание смерти, всё равно остался в живых! И как сильно он был рад, что не придётся оставлять мать в одиночестве в опустевшей квартире, не только овдовевшую, но и потерявшую обоих своих сыновей! Как сильно он обрадовался, что сможет ещё раз обнять Дашку! Максим смеялся от всей души, смеялся искренне, и даже боль в рёбрах не могла его утихомирить: по сравнению с тем, что могло случиться, боль являлась несущественной мелочью. Он уже давно не был так счастлив. Так искренне, по-детски счастлив.