Ученик Истока. Часть I (СИ) - Волковец Серафим - Страница 1

Максим Вороновский — девятнадцатилетний житель города Ярославля, симпатичный, в меру добрый подросток, обладатель нескольких медалей и юношеского разряда по плаванию, неконфликтный, вредных привычек не имеет, с подозрительными личностями не водится, встречается с девушкой, планирует поступать в Ярославский театральный вуз, семья благополучная, хотя и неполная. Собственно, больше о нём сказать тем, кто с ним толком и не знаком, было особо нечего.

Ах да. Ещё все знали, что у него погиб старший брат.

История в своё время была с этой трагической смертью громкая. Внутри города, конечно — за пределами Ярославля таких ребят тысячи мрёт. Но громкой она стала не столько из-за того, как закончилась едва успевшая начаться жизнь, сколько из-за того, чья именно жизнь закончилась. Да — Стёпа был той ещё знаменитостью.

«Мамина гордость». «Лучший ученик в параллели». «Спортсмен, которому в Олимпийской сборной место». «Статный красавец, от девок отбоя нет». Многого он про себя в отрочестве наслушался — дифирамбы, внимание старших, всеобщий восторг, конца и края которым, казалось, не будет. И, может быть, правду говорили потом люди — «перехвалили» — да только едва ему стукнуло четырнадцать, всё пошло под откос, и сперва психическое разрушение некому было заметить, а затем не нашлось уже силы, чтобы его остановить.

Как и многие другие ребята схожих социальных слоёв — семья у мальчиков после потери одного из родителей богатствами никогда не хвастала — как раз в четырнадцать Стёпа попробовал алкоголь. Ему понравилось: поначалу пил из любопытства и в попытке удовлетворить потребность поскорее повзрослеть, затем — для куража и чтобы выстроить отношения внутри своей собственной и тщательно отобранной социальной группы, а после, когда был уже сильно старше — от скуки и чтобы уснуть. Наркотики он попробовал в шестнадцать. Не кололся, нет, героин осуждал и не раз угрожал товарищам расправой за одно только то, чтобы его предложить, но «поднюхивался» — примерно так же регулярно, как влезал в драки. Сперва — на буйную нетрезвую голову, а после, когда распробовал вкус чужой крови, уже и без допинга.

Окружал себя Стёпа Вороновский такими же асоциальными и деструктивными отморозками — и теми, кому хватало мозгов это имитировать. Чем активнее росла его сомнительная слава, тем больше маргинальных отщепенцев мелькало в его окружении, и вскоре дружеская компания превратилась в глазах общества в группу. Организованную — и преступную. С теми, кто попроще, у парня отношения складывались примитивные: где «на слабо» взять, где припугнуть, где эго умаслить. Кто поумнее был, велись на манипуляции более тонкие, хотя иногда и подначивание срабатывало. А были и те, на ком оттачивание психологических приёмов не требовалось в принципе — жестокие и жаждущие вседозволенности настолько, что с радостью и самоотверженностью соглашались на любую идею, они иногда даже требовали определённого сдерживания. Таких Стёпка больше всего ценил и меньше всего берёг.

Иногда он и сам срывался с цепи: на разных людей, и по делу, и по выдуманным поводам, в разных точках города, при свидетелях, иногда один на один, а иногда и против целой компании — в моменты, когда что-то щёлкало в его черепе и мир застилало красной пеленой, парню было плевать на обстоятельства. Дрался он всегда остервенело и чрезмерно агрессивно даже по мнению собственных приятелей — правда, однажды, когда чуть не забил на смерть какого-то «чёрного», заметно поуспокоился.

Страшнее всего было то, что он мог почти к любому найти свой подход: восхвалить достоинства жертвы или навешать ей на уши лапши, вывернуть всё в шутку или предложить выгодную сделку, надавить на слабые точки или заболтать — для Стёпки обвести кого-нибудь вокруг пальца было своего рода игрой, соревнованием с самим собой, и чем сложнее попадался на его пути человек, тем слаще был вкус победы. Действовал он осторожно, уровень интеллекта позволял Вороновскому не попадаться с поличным, так что за руку его никто и не ловил почти. Но в большинстве случаев проделки его товарищей пускай и доставляли людям немало хлопот, но всё-таки не несли реальной угрозы жизням окружающих. Все просто знали, чьи приятели разворошили мусорки у подъезда, сняли колёса с машины в соседнем дворе, вытащили из кармана мобильник или скрутили дорожный знак по приколу.

На ситуацию повлиять пытались долго. И в милицию забирали за мелкое хулиганство, и на учёт ставили, если во время драки поймают, и в клетке держали — результатов эти санкции не приносили никаких. Затем кто-то смекнул и предложил отправить парня на психиатрическое освидетельствование. Из клиники Степан вернулся с диагнозом. И всё как-то сошлось одно к одному — инцидент с «чёрным», про который знали пока только участвовавшие в этом избиении друзья, справка из дурки, дающая госорганам возможность накачать его таблетками по самую макушку, если случится такая необходимость, — да так сошлось, что на долгих четыре месяца в городе наступил покой.

Люди знали, что однажды эта тишина и благодать закончатся. Что зверь затаился, испугавшись капкана, но он по-прежнему там и вряд ли сможет навсегда отказать себе в удовольствии пусть кому-нибудь кровь. «Горбатого могила исправит», говорили соседи, по привычке посматривая за плечо. Они оказались по-своему правы.

Каким-то из свежих весенних вечеров Стёпка вдруг остановился посреди детской площадки, по которой с пивом в руке беспокойно нарезал круги, поставил бутылку себе под ноги и тихо спросил: «Слышите?». Никто, разумеется, ничего не слышал — половина его приятелей была уже конкретно поддатая, другая и без того туговато соображала. А Стёпа услыхал. В соседнем дворе не своим голосом орала какая-то женщина.

Он подорвался, опрокинув мыском кроссовка пиво в утрамбованный песок, и понёсся в сторону звука, оставив товарищей недоумевать на лавочке. Когда сообразили что к чему и побежали следом, Стёпа уже выбивал дух из мужика средних лет в спортивной куртке; второй неизвестный с разбитым всмятку лицом лежал на тротуаре и тихонько стонал — только по этому стону удалось понять, что он пока жив. Третий заносил над Стёпой руку.

В больницу героя скверного романа привезли с пятью ножевыми — били преимущественно в спину, попали по обоим лёгким. Примчавшиеся следом Макс с мамой услышали историю от пьяных свидетелей, передавших хронологию событий на удивление верно: как их родственник по обыкновению своему возомнил себя Суперменом, полез на троих здоровых «братков», угрожавших ножом какой-то бабе и уже почти её раздевших, разбросал двоих и недосмотрел за вооружённым последним.

Степан Вороновский умер на операционном столе, не приходя в сознание, пока в палате этажом ниже осматривали спасённую им девушку. Никто не знал и не мог знать, что, не вмешайся психически нездоровый маргинал в течение её судьбы, насильники сперва сделали бы своё грязное дело, а затем зарезали бы несчастную на месте. Тот, кто ни в грош не ставил человеческую жизнь, разменял свою на чужую, даже глазом не моргнув — и могло ли это быть своеобразным знаком для остальных? Всю жизнь Стёпка играл роль гротескного антагониста, кровожадного и иррационального злого гения, и при этом всегда выходил сухим из воды, но стоило один только раз примерить маску кого-то нормального, и он тут же гибнет — не содержалась ли в этом квинтэссенция жестокой иронии над бессмысленностью человеческого выбора? Над тем, что не только наша судьба, но и мы целиком уже давно предопределены? Или, быть может, этот финальный мажорный аккорд и являлся смыслом всего Стёпиного существования?

Никто этого не знал. Но — совпадение или нет — вскоре после его смерти общеизвестная фраза кое-где стала звучать с дополнением: «Горбатого могила исправит, а кто сам выпрямиться решит — того быстрее притянет».

Многие вздохнули с облегчением — и как бы ужасно это ни звучало, с облегчением они вздохнули только после похорон, когда убедились, что беда не вернётся. В особенности радовались владельцы лавок на рынке — к ним хулиган питал особенную нелюбовь. Но для Максима и их матери гибель старшего брата стала совсем не радостным событием. Хотя они давно морально готовились к тому, что однажды пацан загремит в тюрьму за наркотики или убийство, хотя предпосылки печальной развязки они видели задолго до того, как развязка наступила, одно дело — знать, что Стёпа не поступит в Гарвард и вряд ли избежит судимости, и совсем другое — смириться с мыслью, что его больше нет.