Убийство с продолжением (СИ) - Юнак Виктор - Страница 42

Карамазов на слове «идиот», относившемся непосредственно к нему, словно закашлялся, прикрыв рот кулаком, одновременно прикрывая и заходившие по скулам желваки гнева. Затем снова разлил по бокалам арманьяк, поставил пустую бутылку на пол и взял свой бокал, даже не приглашая Раскольникова последовать его примеру. Но тот тут же взял и свой бокал. Они выпили, на сей раз не чокаясь и не тостируя.

– Да, – поставив бокал, продолжил Раскольников. – Ну, мне, конечно, пришлось немного поговорить с этим собирателем древностей. Таким образом, рукопись оказалась у меня, но…

Раскольников поднял вверх указательный палец левой руки и загадочно, насколько смог это сделать, будучи уже не совсем трезвым, посмотрел на Карамазова. А тот молча ждал, неспешно пережевывая очередную конфету.

– Но… Это оказалась не целая рукопись, а лишь часть, причем, надо полагать, меньшая часть.

– А где же остальная? – удивленно вскинул брови Карамазов.

– Я предполагаю, где-то здесь, у вас, в России.

– Почему ты так предполагаешь?

– Ну, ежели ее не оказалось во Франции, значит, она осталась здесь.

– Почему, а может быть в каком-нибудь, скажем, Баден-Бадене?

– Не-ет! – хмыкнул Раскольников, прочертив в воздухе кривую линию указательным пальцем.

– Я знаю, что она где-то здесь. И даже предполагаю, у кого она может быть.

– И у кого же?

Раскольников на всякий случай оглянулся вокруг, поманил к себе Карамазова, тот, разумеется, придвинулся к нему.

– Есть некий человек по фамилии Достоевский… Да, да, не удивляйся. – Карамазов на сей раз искренне удивился. – Он считает себя якобы прямым потомком самого писателя. Вероятно, у него и находится оставшаяся часть рукописи. Между прочим, она некоторое время находилась в руках у моего прадеда, но моя прабабка по отцу зачем-то вернула ее этому самому Достоевскому. Я считаю, что это была роковая ошибка…

Раскольников, взял из коробки конфету, сунул ее в рот и откинулся на спинку кресла, довольный произведенным на собеседника эффектом. Переварив все услышанное, Карамазов наконец спросил, хитро улыбнувшись:

– Скажи, Симон, а не с этой ли целью ты прибыл в Россию?

– Что? Н-нет! Конечно же, нет.

Раскольников сообразил, что сказал слишком много лишнего, чего никогда не сказал бы, будучи совершенно трезвым. Он глянул на часы.

– О! Было приятно познакомиться. Но, увы, время поджимает.

– Взаимно! Надеюсь, наше сотрудничество наладится и мы будем встречаться чаще. Не в Москве, так в Париже.

– Да, если это только не будет касаться двойных технологий. Ты же понимаешь – санкции Евросоюза.

Карамазов проводил гостя до выхода, подозвал своего водителя.

– Отвези господина, куда он тебе скажет.

Они пожали друг другу руки, тепло обнялись, Раскольников сел в карамазовский белый «Лексус». Когда машина скрылась за поворотом, Карамазов набрал номер Коваленко.

– Семеныч, срочно ко мне. Есть теплая информация для Порфирьева.

Любаша Раскольникова родила здорового первенца. Радости было много. И у матери, и у отца. Тимофей Раскольников ждал именно сына, наследника, и жена не подкачала.

Решили назвать Авксентием, в честь деда Раскольникова, погибшего при обороне Севастополя в 1855 году.

Когда крестили младенца в семиреченской церкви, от Желниных пришла только сестра Варвара. Ни матери, Клавдии Георгиевны, ни брата Федора не было. У Любаши кольнуло сердце – неужто мать и вправду разобиделась из-за исчезновения записок сочинителя Достоевского? Не решилась о том спросить сестру, а Варвара сама не заводила о том разговор. Молча, от себя, передала в подарок племяннику маленький серебряный крестик. И все!

Любаша тяжело переживала такое положение вещей, но мужу ничего не говорила. Еще раз, не ставя Тимофея в известность, обыскала весь дом в поисках рукописи, но тщетно. И только малыш ее радовал, только обнимая и ухаживая за ребенком, она забывала все невзгоды. Это был крепкий, большеглазый, светловолосый, весьма разумный мальчик.

Через полтора года она родила во второй раз – теперь девочку.

Станица Семиреченская разрасталась и хорошела, построили свою церковь и освятили ее в честь Рождества Христова. Девочку крестили в ней. И снова пришла только Варвара, втайне от матери. Зато теперь ушла не сразу, заглянула в сестрину хату, немного поиграла с Авксентием, своим крестником. Поплакала с сестрой. Вернулась домой.

Когда рожала в третий раз – роды получились тяжелыми, хотя, казалось бы, должно быть наоборот. Родился мальчик, но прожил только месяц. Даже покрестить не успели. А спустя еще несколько месяцев, не дожив нескольких дней до своего двухлетия, умерла дочка. Когда же через полтора года умерла и полугодовалая дочка, Любаша поняла, что материнское проклятие действует. За это время она постарела будто лет на двадцать. Она призвала к себе Авксентия, осмотрела его внимательно, прижала к себе, стала жарко, по-матерински целовать щечки, лобик, голову.

– Авксентьюшка, родной мой, любименький мальчик мой, ты не бросай маму, как твои братик и сестрички. Ладно?

– Ладно! – кивнул белобрысой головкой Авксентий.

– Вот и хорошо! А поможешь маме найти одну вещь? Мы ее отвезем твоей бабушке, и у нас будет все хорошо.

– Ладно! – снова кивнул Авксентий. – А что за вещь?

– Такой небольшой холщовый мешочек. А в нем сила необыкновенная.

Воспользовавшись тем, что Раскольников, к тому времени уже ставший хорунжим и возглавивший сотню, уехал со своей сотней в горы на учения за десяток верст, Любаша вместе с сыном снова устроила в своем доме обыск. Передвигала с места на место шкафы, сундуки, столы, обшарила все закутки и углы, по сантиметру прощупала все печурки, печные ниши, подпечья, перестелила все тюфяки на полатях – записок нигде не было. Вышла в сени, где уже возился Авксентий. И вдруг он исчез вместе со свечкой, которую держал в руке.

– Авксюша, ты где? – заволновалась мать.

– В чулане! – послышался глухой голос сына.

А через пару минут он выглянул из чулана, держа в руках какой-то побуревший небольшой мешок.

– Глянь-ко, маманя, чего я нашел.

Он протянул Любаше холстину, и у той задергались мышцы лица – она почувствовала, что это именно то, что она искала. Она дрожащими руками развязала веревку, раскрыла мешок, сначала заглянула внутрь, затем вытащила свернутый в рулон свиток, развернула его, пробежала глазами. Все! Это оно!

Собрав сына, она поехала в Семиреченск к матери, встала перед ней на колени, сына тоже поставила на колени и склонилась до самого пола.

– Виновата я, маменька, в том, что недоглядела за своим мужем, который обманом и хитростью выманил записки сочинителя у Феденьки. Прости меня и ты, Феденька. Простите меня! Простите во имя сына моего Авксентьюшки и во имя будущего моего ребенка, что у меня под сердцем. Сымите свое проклятие, маменька. Не могу я боле! Коль не простите – утоплюсь али повешусь.

– Встань! – приказала Клавдия Георгиевна. – И мальчонку подыми.

Любаша послушно выполнила приказание.

– Подойдите ко мне!

Дочь с внуком подошли почти вплотную. Клавдия Георгиевна сначала перекрестила обоих, затем поцеловала каждого в лоб.

– Идите с богом!

Будто гора с плеч свалилась у Любаши. Складки на лице расправились, спина выпрямилась.

– Спасибо, матушка! – Она поклонилась в пояс, заставила также поклониться сына Авксентия и, расплакавшись, покинула материнский дом успокоенной.

Однако вернувшийся в это время из похода Раскольников встретил ее весьма неласково.

– Где была? Почему мужа не встречаешь?

– К матери ездила, прости! Не знала, что ты вернешься.

– Че это ты в кои-то веки туда поперлась! – немного помягче, но все же грубовато спросил Раскольников. – Эта старая ведьма ни разу даже на крестинах наших детей не была.

– А мы бабушке отвезли мешочек, – вставил свое Авксентий.

– Какой мешочек? – побледнел Раскольников, догадываясь, о чем речь.