Убийство с продолжением (СИ) - Юнак Виктор - Страница 31

– Е-мое! Что ты со мной делаешь, Ихменева? – вздохнул он. – У тебя кровь пошла. Давай, поднимайся, пойдем в ванную.

Она отняла руку от головы, глянула на окровавленную ладонь и вдруг слизнула кровь.

– Ну да! Почувствуй себя вампиром, – усмехнулся он, помогая ей подняться, взяв за руки.

Заведя ее в ванную, он осторожно наклонил ей голову над ванной, включил холодную воду, стал промывать ранку.

– Ай!

– Что, больно?

– Да нет, вода холодная.

– Но мне же нужно остановить кровотечение… Стой так! Я сейчас йод возьму.

Он закрыл кран, но холодная струя воды потекла с ее шеи под блузку и по спине. Она дернулась и ударилась головой об кран, кровь заструилась еще больше.

– Ой-е-ёй!

Достоевский в этот момент уже держал в руках пузырек с йодом и закрывал аптечку.

– Е-мое! Горе луковое! Что же ты дергаешься?

– Вода холодная за шиворот потекла.

– Ну вот, опять кровь пошла. Послушай, давай не дергайся, а то мы твою блузку и в крови и в йоде испачкаем, потом родителям будешь объяснять, что случилось.

Она расстегнула верхние пуговицы блузки, отряхивая ее от воды, и Достоевский заметил, как под одеждой явно просвечивала ее красивая девичья грудь. Достоевский старался не обращать на это внимания, еще раз аккуратно промыл рану теперь уже струей теплой воды и приложил вату, смазанную йодом.

– А-а-а! Жжёт! – завопила Ихменева.

– Терпи, казак, атаманом станешь! – он стал дуть на смазанное йодом место. – Ну как, уже не так больно?

– Не так, но, если бы вы поцеловали это место, боль бы и вовсе ушла.

– Да ты хитра, я смотрю! – засмеялся он, все-таки приложившись губами к больному месту. – Небось специально себе кровь пустила.

– Ага! Специально об стенку ударилась, специально свалила на себя всю полку.

Она выпрямилась и смело заглянула в глаза учителя. Ему показалось, что в этих глазах появились вызывающие смешинки.

– Ну, прости. Но ведь ты же меня заставила это сделать.

Она засмеялась, и он тоже.

– Пойдем в комнату. Пластыря, к сожалению, у меня нет, а бинтовать тебя смешно.

Она села на диван, поджала под себя ноги, высветив дырки на коленках на джинсах, под которыми были колготки. Когда садилась, будто невзначай снова расстегнула две верхние пуговицы на блузке, благодаря чему оголилась шея едва ли не до самой груди. Словно не замечая этого, она повернулась к Достоевскому и снова глянула на него в упор.

– Илья Иванович, я не просто так пришла к вам.

Догадка промелькнула в его мозгу, но он молчал, стоя перед девушкой и глядя на нее сверху вниз с какой-то плохо скрываемой тревогой. Их молчаливое переглядывание несколько затягивалось. Но Достоевскому не хотелось первому прерывать молчание. Тогда она снова заговорила.

– Вы в курсе, Илья Иванович, что сейчас ребята начинают заниматься сексом лет в пятнадцать, а то и в четырнадцать?

– Это ты к чему?

– Это я к тому, что в нашем классе уже давно пацаны с девчонками трахаются.

– Ну и?

– Ну и на меня смотрят как на полоумную.

– Это почему?

– Потому что я еще до сих пор, извините, целка.

– Так это же хорошо. Всему свое время, Света. Ты разве не знаешь, что, во-первых, после, как ты назвала это, траханий могут появиться дети? А во-вторых, при неразборчивости в половых связях вместо детей могут появиться разного рода венерические заболевания, и сифилис с триппером сейчас не самые страшные из них.

– Ха-ха-ха! Илья Иванович, вы словно с печки спрыгнули. Вы же еще молодой, а рассуждаете, как старая бабка. Вы разве не слышали про такие средства предохранения, как презерватив? Все ребята презиками пользуются.

– Послушай, Ихменева, ты к чему мне все это рассказываешь? – Достоевскому явно не нравилась тема разговора, и он хотел бы его прекратить. – Мне это неинтересно, понимаешь? Мне не интересно, кто с кем спит из твоих одноклассников. Я не ваш классный руководитель, и меня ваша частная жизнь не волнует.

– А я не про моих одноклассников, я про себя, – уже спокойнее произнесла Ихменева. – Вас же моя частная жизнь интересует, да? Вы же про меня уже многое знаете?

Он тоже успокоился и сел рядом на диван.

– Хорошо, Света. Я готов тебя выслушать, только прошу, хотя бы одну пуговицу на блузке застегни, а то, боюсь, титька твоя выскочит, когда ты начнешь руками махать.

Она не сразу поняла смысл сказанного, поняв же, весело засмеялась, откинувшись на спинку дивана, отчего и в самом деле одна грудь с соском едва не оказалась снаружи.

– У вас просто в квартире очень жарко, – сказала она, но не стала застегиваться, а лишь поправила блузку.

Помолчав, неуверенно попросила:

– Илья Иванович, у вас есть что-нибудь… выпить? Мне так будет проще.

– Выпить или попить?

– Нет, чай я уже попила, мне бы что-нибудь покрепче.

– Знаешь что, дорогая моя, женщины – это страшная сила. В том смысле, что если они к чему-нибудь дорываются, то их остановить гораздо труднее, чем нашего брата мужика.

– Я не поняла.

– Перевожу с русского языка на человеческий. По статистике, если, скажем, банду возглавляет женщина, то такая банда действует гораздо более жестоко, нежели банда, возглавляемая мужчиной…

Неожиданно зазвонил городской телефон. Достоевский было дернулся к нему, но тут же остановился и продолжил:

– А если женщина начинает пить, то ее гораздо труднее вылечить от алкоголизма. Поэтому никакого алкоголя я тебе предлагать не буду. Если хочешь что-то сказать, говори. Или отправляйся домой и не морочь мне голову.

– Хорошо! – Ихменева решительным жестом поправила волосы, облизала вмиг пересохшие губы. – Я ведь не просто так затеяла разговор про секс…

– Я догадался!

– Мне тоже несколько раз предлагали трахнуться, причем, мальчик, который мне, в общем-то, нравится. Но я отказалась, потому что… потому что…

Она замялась, лицо покрылось густой краской. Она встала, подошла к Достоевскому вплотную так, что он даже стал чувствовать ее дыхание.

– Потому что я с восьмого класса влюблена в вас, Илья Иванович. И хочу, чтобы вы стали моим первым мужчиной.

И вдруг она, словно тигрица, бросилась на него, крепко обняла, прижав обе его руки к его же телу, и прильнула своими губами к его губам, при этом тяжело дыша. Он остолбенел от неожиданности; единственное, что успел сделать, так это плотно сомкнуть губы. Это помогло, но ненадолго. Она вдруг отпустила свои руки, правой рукой стала расстегивать блузку, а левую опустила туда, где была молния на его джинсах, которую в следующее же мгновение она ловко расстегнула. Наконец он опомнился. Зрачки его глаз расширились, сами глаза округлились, из груди вырывались какие-то неведомые ему дотоле хрипы. Он резко оттолкнул ее. Она упала на диван, блузка сползла на пол. Он все еще стоял, смотрел на нее и не мог вымолвить ни слова. Сердце его готово было вырваться наружу. А он сам готов был выпихнуть из квартиры эту навязчивую, потерявшую последние капли разума и стыда девицу. Сообразив, что у него расстегнута молния на джинсах, он решительным движением застегнул ее. Ихменева же, заметив это, откинулась на спину и захохотала, прикрыв глаза. Он подошел к ней, дотронулся до плеча, она открыла глаза, и тут смех ее стал еще более громкий и истерический, перемежающийся с нервными всхлипами. Из глаз брызнули слезы. У нее начиналась истерика. Достоевский растерялся. Не знал, как себя вести в таких случаях.

Он стоял долго, потом присел рядом с ней, попытался поднять ее, прижать к себе, но она резко оттолкнула его, не переставая рыдать. Тогда он пошел на кухню, налил в стакан воды из-под крана, вернулся в комнату и вылил воду на Ихменеву. Она от неожиданности икнула, вздрогнула, села. Смотрела на него ничего не понимающими глазами. Он поставил пустой стакан на компьютерный стол, сел рядом с ней на диван, прижал ее к себе. Теперь она уже не сопротивлялась, а, наоборот, прижалась к нему, уткнулась в плечо и уже не истерически, а чисто по-женски заплакала. Он сначала боялся к ней прикасаться, затем, поняв, что истерика закончилась, стал гладить ее по обнаженной спине.