Последний маг Империи (СИ) - Щегулин Антон - Страница 3

― Письмишко-то уже получили, Павел Андреич? ― с улыбкой спросил Гена.

У меня аж сердце ёкнуло, когда я это услышал.

― Какое письмишко, Ген? ― решил уточнить я на всякий случай.

― Ну как какое? Такое, что все Евграфовы получают на двадцатипятилетие. Помню, когда отец ваш получил, нарадоваться никак не мог. Он, кстати, тоже тогда был в долгах, как и вы сейчас. Но выкрутился. Как раз после письма.

Я даже не знал, что меня смущает больше. То, что Гена знал про письмо, то, что он был в курсе, что я в долгах или то, что Софья промолчала обо всём этом, хотя я уверен, она тоже знала.

― Лишнего себе позволяешь, Ген, ― буркнул я себе под нос, намекая на долги.

― Прощения просим, ваш Сиятельство, Павел Андреич, я могила, больше ни слова, ― встрепенулся и запереживал добродушный Гена.

Я сделал паузу, чтобы всё переосмыслить, но не получалось. В голове царил настоящий хаос.

― Ты же про бордовое письмо? ― не выдержал я.

― Уж про цвет не знаю, ― вновь улыбнулся и оживился мой шофёр, ― но отец ваш в тот же день пулей в центр города полетел, ― он нахмурился, ― Дайте-ка вспомнить. То ли на Столешников, то ли Сивцев…

― Сретенский бульвар? ― выпаливаю я.

― Точно, точно! Да, кажется он, ― обрадовался Гена, ― Его тогда отвозил другой шофёр. Терентий его звали. Терентий Геннадьевич. Потешно, правда? Я Геннадий Терентьев, а он Терентий Геннадьевич.

Шофёр засмеялся в голос, но мне было не до шуток. Увидев в зеркале, что я даже не улыбаюсь, Гена продолжил, прокашлявшись.

― Я уже на следующий день повёз его по делам. Вот он мне и поведал. Сказал, что никогда не думал, что ситуация с долгами может так просто решиться…

― А что ещё сказал? ― заинтересовался я.

― Да больше ничего и не сказал. Сидел, улыбался. Уж не знаю, что там на Сретенском выдают, но коли вам такое письмишко прибыло, надо ехать однозначно! ― он посмотрел в зеркало заднего вида и широко улыбнулся.

К Константину Бенуа мы прибыли быстро. Будучи главным управляющим шерстопрядильной мануфактурой Евграфовых, он очень переживал за текущие дела.

― Павел Андреевич, ваше Сиятельство…

― Отставить! ― резко возразил я. ― Константин, без лишних разглагольствований, сразу к делу.

― Прошу простить. Вы прям, как ваш покойный отец, стержень о-го-го.

― Зря что ли четыре года провёл в шестом стрелковом? ― улыбнулся я.

― Тогда, ваше Сиятельство, конечно, ужас как разозлили Андрея Илларионовича. Он-то хотел, чтобы вас в лейб-гвардию определили. Приложил к этому массу усилий, соломку подстелил, с нужными людьми договорился. А вы… ― сделал паузу Бенуа. ― В стрелковый.

― Что хотел мой отец, совершенно не соответствовало моим желаниям. ― холодно произнёс я. ― Константин Иваныч, будьте любезны папиросу.

― Для вас, Павел Андреич, всегда найдётся. ― улыбнулся уголком губ Костя.

Он достал серебряный портсигар с изразцовыми художествами на поверхности. Вещица недешёвая, но и Константин Иванович не первый день управляющим мануфактурой работал.

Мог себе позволить.

Я вытащил папиросу, он тут же достал спички и дал прикурить. Густой дым наполнил мои лёгкие после первой затяжки, и я даже улыбнулся. День стал чуточку лучше.

― Рассказывайте, что тут происходит.

― Ох, Павел Андреич…

― Живо!. ― гаркнул я.

― В общем, всё плохо. Мы несём огромные убытки.

― Даже заказ на пошив формы от императорского двора не спасает? ― нахмурился я.

― Тут вот какое дело, Павел Андреич…

Он всё не решался сказать, а меня это страшно нервировало.

― Да скажите уже, Константин! Ходите вокруг да около. ― рявкнул я, теряя остатки терпения.

― Дело в том, что императорский двор отозвал свой заказ. ― он выдержал ещё одну долгую паузу. ― Без объяснения причин.

― Это плохо. ― я на секунду задумался. ― А пошив для театра на Бронной? У них пожар был, весь реквизит сгорел. Помните? Делается?

― Ох, Павел Андреич…

― Клянусь своим титулом, ещё раз я услышу оханье, и я лишу вас должности! ― воскликнул я.

Папироса в моей руке внезапно вспыхнула и разлетелась снопом искр. Я от неожиданности дёрнул рукой, отбросил её в сторону и спешно начал тушить ногой.

Надавив на пятку, я поморщился от боли. Утренний укус осы давал о себе знать.

― Боже милостивый, ваше Сиятельство, Павел Андреевич, вы в порядке? ― захлопотал Константин.

― В полном порядке! ― недовольно произнёс я. ― Этот день поистине проклят. Другого объяснения у меня нет.

― Может в отпуск?

― Окститесь, Константин! Какой отпуск? Да и бывают ли отпуска у графа? ― я всплеснул руками. ― Вернёмся к нашей беседе. Что с заказом для театра?

― Отменили его. Отменили. У нас вообще дела плохи. Десяток исков на нас поданы в окружной суд, ещё два лежат в судебной палате. Очень плохи дела.

― Будьте добры, Константин, ещё папиросу, ― сердце у меня колотилось, как бешеное, ― иначе я сойду с ума. Судебная палата? Меня пытаются сделать врагом государства? Ну просто восхитительно.

Он вновь открыл портсигар, и я закурил.

― Не переживайте, Павел Андреевич.

Я выдохнул. Проблемы набирались, словно снежный ком и нужно было решать всё в срочном порядке.

― Отправьте все копии бумаг ко мне в имение на Бульварном. ― распорядился я. ― Какие сроки давности?

― Боюсь, что действовать надо незамедлительно, ― тихо произнёс Бенуа, ― В нашем распоряжении три дня, не более.

Я задумался. Пока думал, затянулся папиросой так сильно, что аж закашлялся.

― Всё решим, ― произнёс я, ― Какие заказы ещё остались?

― Местечковые, Павел Андреевич, местечковые.

― Какие⁈

― Пошив для купцов Елисеевых, пошив для графа Победова, ― он выдержал паузу, ― Да и всё.

― Работайте, ― сказал я и бросил затушенную папиросу в мусорное ведро, ― А со своей стороны я всё решу, можете не сомневаться.

― Только на вас вся надежда, Павел Андреевич, ― взволнованно сказал Бенуа. ― дай бог, чтобы всё разрешилось. К вам прислать нашего правоведа?

― Нет необходимости, пусть выполняет свою работу на месте.

Я сказал, что всё решу. Но как именно решать, пока не знал. Единственная зацепка, что крутилась в моей голове ― это вокзал в шесть вечера и разговор с Лесьяной.

Когда я глянул краем глаза исковые заявления, среди них красной нитью тянулась фамилия Романов. Конечно, он напрямую не принимал в этом участия. Но косвенно ― однозначно.

Подозревал я и Беклемишева. Он вполне мог распорядиться так, чтобы имущество Евграфовых постепенно было выкуплено за бесценок. Зачем ему оно было нужно ― другой вопрос.

Но все нити вели на вокзал в шесть вечера. Я мог переговорить с Лесьяной, а она бы уговорила отца перестать вставлять мне палки в колёса.

Впрочем, никаких гарантий этот разговор всё равно не давал.

Я вновь вспомнил о том, как она поступила со мной.

Её письмо, её подарок и вообще постановление перед фактом ― уязвляли мою гордость.

Уезд навсегда из Москвы? Хуже только, если б она пришла с любовником ко мне на порог и сказала, что мы больше не пара.

Если отбросить эмоции и всё, что сегодня произошло, то я обязан ехать на вокзал.

Во-первых, Лесьяна пообещала со мной попрощаться так, как ещё ни с кем и никогда не прощалась.

Означало это только одно ― страстную физическую близость. И я буду лукавить, если скажу, что не желал этого.

На графиню у меня были самые смелые и серьёзные планы. Поэтому походы к иным барышням я себе в последнее время не позволял.

Хотя желающих было хоть отбавляй. Утреннее письмо тому подтверждение.

Но я хотел именно Романову.

Во-вторых, она могла отвести своего отца, а возможно и Беклемишева вместе с ним от моей мануфактуры. Сейчас, когда я нахожусь в бездонной долговой яме, это было бы очень кстати.

На другой чаше весов таинственное письмо и моя уязвлённая гордость.

По всем законам здравого смысла я должен был бы проигнорировать приглашение на Сретенский. Но я вновь и вновь возвращался мысленно к этой идее.