Император Пограничья 9 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 31

— И ты послушал?

Память услужливо подбросила образ — Хильда в луже крови, её светлые волосы, потемневшие от влаги. Тогда я не слушал ничьих советов, задумав уничтожить того, кто отнял у меня весь мир. Даже много лет спустя после её смерти я просыпался и безотчётно тянулся к пустой половине кровати.

— Нет, — глухо ответил я. — Пришлось самому шишки набить. Зато теперь хожу без костылей. Хромаю иногда, но хожу.

Ярослава смотрела на меня с удивлением, словно видела впервые.

— Ты говоришь как человек, познавший многое.

— Каждый познаёт столько, сколько способен вынести.

Мы замолчали, каждый думая о своём.

Через некоторое время я махнул официанту, и через мгновение с нижнего этажа полилась мелодия — виола и флейта в идеальной гармонии.

— Кажется, я тебе должна танец, — улыбнулась Ярослава, и эта улыбка преобразила её лицо.

— Если ты не против оттоптанных ног, — пошутил я, протягивая руку.

— Рискну.

Она вложила ладонь в мою, и я повёл её на середину балкона. Положил руку на талию, ощущая тепло её тела сквозь тонкую ткань. Мысленно поблагодарил моторную память этого тела — Прохор Платонов, в отличие от меня, умел танцевать.

Мы закружились под звуки музыки. Ярослава двигалась с природной грацией, медно-рыжие волосы отливали золотом в рассеянном мерцании светокамней. Я вёл уверенно, и она доверчиво следовала, позволяя себе расслабиться.

На миг кольнула память — другая женщина в моих объятиях, светловолосая Хильда, смеющаяся над моей неуклюжестью. «Для императора ты танцуешь отвратительно», — говорила она, но глаза светились любовью.

Вина пронзила сердце. Вороны создают пару на всю жизнь — эта мысль преследовала меня годами. Сколько раз я отворачивался от женщин, которые проявляли интерес? Сколько раз находил оправдания собственному одиночеству? Сколько раз я убеждал себя, что это благородно? Что хранить верность памяти — это то, что отличает человека от зверя?

Однако где-то глубоко внутри понимал правду: я просто не готов был отпустить. Отпустить — значит признать, что она действительно ушла. Что больше никогда не услышу её смех, не увижу, как она морщит нос, читая особенно скучный канцелярский отчёт.

Но вдруг, кружась с Ярославой под звёздным небом, я ощутил странное спокойствие. Может, дело было в её собственной боли, которой она поделилась. Может, в том, как она не пыталась быть похожей на Хильду — она была собой, яркой и настоящей. А может, просто пришло время.

Моя жена любила жизнь. Она находила радость в мелочах — в первых весенних цветах, в запахе свежего хлеба, в детском смехе. Она бы первая отвесила мне подзатыльник за то, что я превратил память о ней в могильную плиту, которую таскаю на шее. «Даже камень обрастает мхом», — говорила она, смеясь над моим упрямством.

Помню тот вечер — очередное торжество, едва ли выделяющееся из массы своих подобий, но именно на нём оказалась странствующая сказительница. Старая женщина с глазами, видевшими слишком много. Среди былин и сказаний она прочла стихотворение — простое, но пронзительное. Хильда плакала, не скрывая слёз. Я улыбнулся тогда из-за её неожиданной сентиментальности, но слова врезались в память, и сейчас, спустя годы и целую жизнь, они вернулись ко мне:

'Ты у могилы не стой, не рыдай,

Нет меня там, не уснула я, знай:

Я — это тысячи лёгких ветров,

Я в лучезарном сиянье снегов,

Золото солнца пшеничных полей,

В тихом дожде этих пасмурных дней.

Если боишься с утра тишины,

Вихрем развею тревожные сны.

Я — птичий клин, что вдали отзвучит,

Яркие звёзды, что светят в ночи…

Ты у могилы не плачь и не стой,

Нет меня там, я жива, я с тобой! ' [1]

С каждой строкой, всплывающей в памяти, приходило понимание. Я умер в том мире. Моё тело — прах, развеянный над полем последней битвы. Клятва любить до гроба — исполнена. И Хильда… она не хотела бы, чтобы я нёс траур через миры и жизни. Она бы первая подтолкнула меня вперёд.

Музыка замедлилась, переходя в нежную мелодию. Ярослава подняла голову, и наши взгляды встретились. В её серо-голубых глазах я увидел то же, что чувствовал сам — удивление, растерянность и что-то большее. Что-то, чему мы оба боялись дать имя.

Медленно, давая ей возможность отстраниться, я наклонился. Она не отодвинулась. Закрыла глаза, приподнялась на носочки.

Наши губы встретились в поцелуе — сначала неуверенном, словно мы оба забыли, как это делается. Потом Ярослава обвила руками мою шею, я притянул её ближе, и мир вокруг перестал существовать. Был только этот миг, это чувство, эта женщина в моих объятиях — не замена прошлому, но обещание будущего.

[1] Клэр Харнер — Бессмертие. Перевод Алексея Захарова.

Сергей захлопнул дверь гостиничного номера с такой силой, что задрожали стёкла в окнах. Кулаки сжимались и разжимались сами собой, а в висках стучала кровь. Подлец Платонов! Этот выскочка, этот… этот мальчишка посмел его унизить!

— Серёжа, успокойся, — пропищала Аделаида, снимая промокшую от дождя шляпку с перьями. — Мы же получили опекунство, разве нет?

Сергей повернулся к жене, и она невольно отступила, увидев выражение его лица.

— Опекунство? — прошипел он. — Ты называешь это опекунством? Имущество под управлением княжеской канцелярии! Я не смогу даже копейки взять без их разрешения! Фабрики, магазины, плантации — всё останется недоступно для нас!

Аделаида поджала тонкие губы и начала стягивать перчатки.

— Но юристы… Ты же говорил, что твои юристы самые лучшие в Твери…

— Юристы! — Сергей схватил со стола хрустальный графин с коньяком и плеснул себе полный стакан, добавив льда. — Эти бездари! Я плачу им бешеные деньги, а они даже не смогли предвидеть какой-то древний закон о службе в Пограничье!

Коньяк обжёг горло, но не принёс облегчения. Сергей метался по комнате, чувствуя, как ярость душит его изнутри. Пятнадцать лет он ждал этого момента. Пятнадцать лет, пока его кузен Николай важничал со своей табачной империей, отказываясь даже встречаться с ним. А теперь, когда тот наконец сдох, когда всё должно было достаться ему по праву…

— Может, ещё можно что-то сделать? — робко предложила Аделаида, усаживаясь в кресло. — Поговорить с князем Оболенским?

Сергей фыркнул.

— С князем? Он подписал документы для этих щенков! Он заодно с Платоновым!

Следующий час Сергей провёл в телефонных разговорах со своими адвокатами, что не присутствовали на заседании княжеского совета по делам несовершеннолетних. Звонил Крамскому, Иннокентьеву, даже старому Абрамовичу, который уже десять лет как отошёл от дел. После ознакомления с делом все твердили одно и то же: документы оформлены безупречно, закон действительно существует, ничего сделать нельзя.

— Бездари! — заорал он, швырнув магофон на диван. — Я содержу целую свору адвокатов, а толку от них как от козла молока!

— Серёжа, моя Бусинка наверняка по мне скучает, — внезапно заныла Аделаида. — Давай вернёмся в Тверь сегодня же. Бедняжка осталась совсем одна…

Сергей посмотрел на жену с отвращением. Её «Бусинка» — мерзкая болонка, которая лает на всё подряд и гадит где попало. Типичная собачонка для пустоголовой дамочки, которая больше думает о нарядах, чем о делах.

— Мы вернёмся завтра, — отрезал он. — У меня ещё есть дела в городе.

— Но Серёжа…

— Завтра! — рявкнул Сергей так, что она вздрогнула и замолчала.

Аделаида надулась и отправилась в спальню, бормоча что-то о бессердечных мужчинах. Сергей же заперся в ванной комнате, устроившись на унитазе с магофоном в руках. Нужно было успокоиться и подумать. Должен же быть выход из этой ситуации.

На экране магофона всплыли статьи, которые Аделаида показывала ему в канцелярии. Сергей читал их медленно, с мучительной гримасой на лице. «Связи с Восточным каганатом»… «Таинственные смерти должников»… «Пожар в доме конкурента»… Откуда, чёрт возьми, они всё это откопали? Он же был осторожен! Все концы обрублены, все свидетели молчат…