Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 25

Орджоникидзе кивнул, но его глаза были полны сомнений.

— Иосиф, — сказал он, — сворачивание НЭПа — серьезный шаг, но мы не можем стоять на месте. Я тебя полностью поддерживаю. Но без жестких мер мы не решим проблему.

Сергей кивнул, его сердце сжалось. Он должен думать быстрее.

Вечером Сергей вернулся в квартиру на улице Грановского. Надежда устроила ужин, ее руки двигались с грацией, раскладывая тарелки с гречневой кашей, жареной рыбой и квашеной капустой. Светлана, в своем стульчике, лепетала, размахивая ложкой и напевая песенку. Василий выводил на листке буквы. Надежда смотрела на Сергея, она была рада, что они собрались вместе за ужином и ее глаза были полны тепла.

— Иосиф, — сказала она, ставя перед ним тарелку. — Только и слышу, Пятилетний план, сворачивание НЭПа — радио все время говорит о тебе, о заводах, о будущем. Яков здоров, но не пишет. Почему ты не едешь к нему? Мы здесь, а ты где?

Сергей отхлебнул квас. Он посмотрел на Надежду.

— Надя, — сказал он, — я объявил план сегодня. Заводы, сталь, новые дороги — все это спасет страну, выведет ее на новый уровень развития. НЭП мы сворачиваем, чтобы собрать зерно, заработать валюту, построить машины, заводы, подготовить квалифицированные кадры.

Василий поднял голову, его голос был полным любопытства.

— Папа, — сказал он, — ты строишь заводы? Я тоже хочу увидеть! И Яков… он приедет? Я хочу, чтобы мы все были вместе.

Сергей улыбнулся, слова сына были как луч света. Он вспомнил Якова, в последнее время их отношения стали немного налаживаться и иногда говорили по телефону.

— Вася, — сказал он, — да, я строю заводы, конечно ты их увидишь, я покажу тебе. А Яков, он приедет, я обещаю.

Надежда сидела улыбаясь, ее глаза лучились счастьем.

Ночью Сергей не мог уснуть. Утром он решил лично съездить и посмотреть, как живет деревня. Вместе с охраной и местными секретарями он прибыл в деревню под Рязанью, где крестьяне собрались у сельсовета — низкого деревянного здания с покосившейся крышей.

Деревня, раскинувшаяся среди полей, была как картина из прошлого: избы с соломенными крышами, дети в лаптях, коровы, мычащие у плетней. Но в воздухе висело напряжение, как перед грозой. Крестьяне — мужчины в рубахах, женщины в платках, старики с вилами — стояли полукругом, их лица были хмурыми, глаза полны гнева и страха. Сворачивание НЭПа дошло до деревни: слухи о закрытии рынков, изъятии зерна и колхозах будоражили умы. Старик с бородой, с руками, загрубевшими от работы, шагнул вперед, его голос дрожал от ярости.

— Товарищ Сталин, — сказал он, тыча пальцем, — НЭП давал нам хлеб. Мы пахали, сеяли, продавали излишки. Теперь ты забираешь зерно, закрываешь лавки, гонишь в колхозы! Это кабала! Мои сыновья голодают, корову зарезали, чтобы вам не отдать. Как нам жить?

Сергей посмотрел на него, его сердце сжалось. Он видел в глазах старика не только гнев, но и страх за детей, за землю, за жизнь. Он шагнул ближе, его голос был спокойным, но твердым.

— Товарищ, — сказал он, — НЭП дал вам рынок на время, но не дал тракторов, не дал электричества. Без заводов, без стали мы останемся слабыми, и капиталисты раздавят нас. Тогда вам будет уже не до хлеба, нас тут всех перебьют. Зерно нам нужно, чтобы купить машины, наладить технологии, построить заводы, города, гидроэлектростанции, дороги. И я обещаю: колхозы — это не кабала. Мы не заберем ваш хлеб, мы поделимся. Партия с вами и все, что она делает, она делает ради вас.

Молодая женщина, с платком, сползшим на плечи, выступила вперед, ее глаза блестели от слез.

— Товарищ Сталин, — сказала она, ее голос дрожал, — ты говоришь о тракторах, но если у нас не будет хлеба, мы не доживем до ваших машин! НЭП давал нам муку, масло, а теперь — везде карточки? Вчера в соседней деревне забрали зерно, люди бунтовали, их всех увели. Мой сын, Петя, ему три года, кашляет, а лекарств нет и хлеба не будет. Что нам делать?

Сергей почувствовал, как боль сжимает грудь. Он вспомнил Светлану, ее рыжие кудри, ее смех. Он посмотрел на женщину, его голос стал мягче.

— Сестра, — сказал он, — я слышу тебя. Твой Петя не будет голодать. Мы откроем столовые, больницы. Зерно пойдет на экспорт, но мы не заберем все, мы дадим вам хлеб, лекарства. Колхозы — это не кабала, это сила общины, всего коллектива. Вместе вы будете сеять больше, получать тракторы, машины. Я сам из простых людей, я знаю вашу жизнь.

Толпа зашепталась, некоторые лица смягчились, но старик с вилами покачал головой.

— Слова хорошие, — сказал он, — но зерно забираете вы, а тракторы — где? Вчера в соседней деревне комиссары забрали половину амбара, люди плакали. Колхозы — это как барщина, как при царе. Мы вам не верим.

Сергей шагнул еще ближе, его глаза встретились с глазами старика. Он видел в них не только гнев, но и усталость, накопленную годами труда.

— Товарищ, — сказал он, — я не царь. Я знаю, что НЭП дал вам вольницу, но он был временным шагом, он не помог бы нам преодолеть отставание от капиталистов. Без заводов, без техники, электричества мы останемся в прошлом. Мир меняется быстрыми темпами, мы должны принимать изменения. Колхозы — это не барщина, это ваш выбор. Мы пришлем специалистов, технику, покажем, как тракторы облегчат труд. Зерно заберем, но дадим вам семена, дадим машины, построим школы. Я вам обещаю: ни один ребенок не будет голодать.

Молодой парень, с вихрастыми волосами и мозолистыми руками, выступил вперед, его голос был дерзким.

— А если не пойдем в колхозы? — спросил он. — Если спрячем зерно? Ты пошлешь солдат? Я слышал, в Тамбове уже аресты. НЭП был нашим кормильцем, а теперь что?

Сергей почувствовал, как кровь стучит в висках. Он вспомнил записи: «1929 — насильственная коллективизация, бунты». Он не хотел этого пути.

— Никто не пошлет солдат, — сказал он, его голос был твердым, но искренним. — Колхозы — ваш выбор. Мы дадим вам время. Но без вашего зерна не будет заводов, а без заводов — будущего. Вашего будущего. Я приеду снова, поговорю с вами еще, увижу снова ваши поля. Мы вместе построим страну.

Толпа замолчала, лица крестьян были хмурыми, но в некоторых глазах мелькнула надежда. Женщина с платком вытерла слезы, старик опустил вилы. Сергей знал, что их доверие хрупко, но он должен был его завоевать.

Сергей вернулся в Москву с тяжелым сердцем. Он отправился на строящийся завод рядом со столицей, где рабочие в пропотевших рубахах укладывали кирпичи под весенним солнцем. Запах свежесрубленного дерева и цемента наполнял воздух, а лязг молотков звучал как пульс новой эпохи. Молодой инженер, Алексей, показал ему чертежи турбины, его голос дрожал от восторга.

— Товарищ Сталин, — сказал Алексей, — эта турбина даст свет тысячам домов. Но нам нужны инженеры, рабочие руки, материалы, а время поджимает. Рабочих итак мало, а еще пайки урезают.

Сергей кивнул.

— Алексей, — сказал он, — такие как ты — будущее нашей страны. Мы дадим все что вам надо. Вы строите не просто заводы — вы строите новую страну.

Рабочие зааплодировали, их лица светились надеждой, несмотря на усталость. Сергей чувствовал, как их вера зажигает искру в его груди, но слова крестьян из рязанской деревни эхом звучали в голове.

Москва, июль 1928 года

Сергей сидел за столом, листая доклад из Украины. Бумага, испещренная торопливым почерком, обещала беду: «В селе Вольное крестьяне сожгли амбар, прогнали комиссаров. Кулаки подстрекают крестьян». Он отложил лист, его пальцы сжали медальон. Он видел страну, разорванную между прошлым и будущим, где крестьяне цеплялись за свои поля, как за последнюю надежду, а партия требовала зерна, чтобы построить заводы. Его желание сделать все бескровно, действовать словом, а не силой, пока нарывалось на сопротивление.

Раздался стук. Вошел Лазарь Каганович. Он положил на стол пачку докладов.