Я - Товарищ Сталин (СИ) - Цуцаев Андрей - Страница 22

Ночь была тихой, только тикали настенные часы да изредка поскрипывали половицы под шагами Надежды, которая проверяла спящих детей — Светлану в колыбели и Василия в его комнате, где он оставил разбросанные игрушки. Сергей открыл потрепанную тетрадь в которой он делал заметки. Строки гласили: «1927 — исключение Троцкого из партии», «1937 — Большой террор», «1941 — Яков в плену, дальше смерть в лагере». Он остановился на записи о Якове, его пальцы дрожали, а сердце сжималось от ужаса. Он знал, что его сын, если история повторится, обречен, но он был здесь, чтобы изменить будущее. «Не зашел ли я слишком далеко?» — думал он, переворачивая страницу, где описывались репрессии 1930-х, списки имен, ГУЛАГ, расстрелы. Он вспомнил Урал, где рабочие кричали против НЭПа, и троцкистский митинг, где Соколов разжигал толпу. Каждый шаг к власти приближал его к образу Сталина, чьи поступки он изучал в книгах. Он сжал медальон, взгляд Екатерины, казалось, спрашивал: «Кем ты станешь, незнакомец?» Слишком много на него навалилось. Читая про отношения Сталина с семьей, он думал, что Сталин был слишком груб и никого не любил, но теперь он понимал, как он заблуждался. На собственном опыте он видел, что отношения в семье Сталина были вовсе не такими, как их описывали в книгах. А он хотел избежать серьезных последствий не только для страны, но и для семьи. Он ведь знал, как сложилась судьба Надежды и детей Сталина. Судьба Якова, зависимости Василия, бегство Светланы. Он должен был направить историю в другое русло.

Его мысли прервал стук в дверь. Надежда вошла, ее лицо было бледным, как при болезни. Она держала мятый конверт.

— Иосиф, — сказала она, ее голос был тихим. — Это от Зои. Яков болен. Она пишет, что у него жар, кашель, он кашляет кровью, но отказывается возвращаться. Ты ведь так и не съездил к нему тогда.

Сергей взял письмо, его глаза замерли на бумаге. Зоины слова были били, как молот: «Яков болен, жар не спадает, он кашляет кровью. Он еле стоит на ногах. Он отказывается от врачей, говорит, что не примет ничью помощь. Прошу, Иосиф Виссарионович, сделайте что-нибудь, он не слушает меня». Сергей почувствовал, как сердце сжимается, будто зажатое в тиски. Он посмотрел на Надежду.

— Надя, — сказал он, его хрипловатый голос дрожал от боли. — Я не знал, что он так болен. Я писал ему, звонил, но он отвергает меня. Я думал, он просто упрям, под влиянием троцкистов, но теперь… кашель кровью. Я пошлю врача в Ленинград. Лучшего. Сегодня же.

Надежда шагнула к нему, ее глаза блестели от слез, которые она сдерживала, но ее голос был полон боли и отчаяния.

— Врача? — крикнула она, ее голос эхом отразился в комнате. — Иосиф, он не хочет твоих врачей! Ты сидишь здесь, читаешь свои записи, пока Яков умирает! Почему ты не едешь к нему? Светлана растет без отца, Василий спрашивает, где ты, а я… я устала быть одна! Как ты можешь спасать страну, если не можешь спасти семью?

Сергей встал, его рука сжала медальон так сильно, что ногти впились в ладонь.

— Надя, — сказал он, его голос был тихим, но полным боли. — Я виноват. Я борюсь с Троцким, с его заговором, но Яков… он важнее. Я пошлю врача, а потом поеду сам. Я не хочу терять его, терять вас. Я пытаюсь спасти страну, но не ценой семьи.

Надежда посмотрела на него, ее глаза были полны сомнений.

— Снова общения, Иосиф.

Сергей кивнул, его сердце разрывалось между долгом перед партией и любовью к семье. Он знал, что должен действовать скорее.

На рассвете, когда серый свет пробивался сквозь занавески, Сергей вызвал Николая Ежова в кабинет. Ежов вошел, его невысокая фигура казалась зловещей в полумраке, глаза, казалось, были холодные, как лед. В руках у него была папка с отчетами, испещренная красными пометками.

— Иосиф Виссарионович, — начал он, раскладывая бумаги на столе, — Троцкий не сдается. Мои люди нашли две подпольные типографии в Ленинграде, печатают листовки с лозунгами: «Долой диктатуру Сталина! За ленинский курс!» Соколов, его главный агитатор, ездит по городам, а сейчас собирает рабочих на «Красном путиловце» и Балтийском заводе. Они планируют выступить на съезде, требовать возврата в Политбюро Зиновьева и Каменева. Их люди подогревают недовольство — НЭП, цены, нехватка хлеба. И… Яков. Его видели на одном собрании Соколова. Он там не говорил, но слушал. Он болен, Иосиф Виссарионович. Мои люди докладывают: он бледный, кашляет, еле ходит.

Сергей почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Яков, больной, но под влиянием троцкистов. Он сжал кулаки, его голос стал жестче, но в нем дрожала боль.

— Кашляет кровью? — спросил он, не раскрывая, что знает о болезни из письма. — Почему не доложил раньше? Что с ним? И что делает Соколов?

Ежов посмотрел на него с тревогой.

— Я узнал вчера, — сказал он. — Мои люди следили за Яковом. Он живет сейчас в общежитии на Выборгской стороне. Соколов говорил с ним дважды — у ворот завода и на собрании. Неясно, о чем, но Яков не ушел, он общался с ним и слушал. Они определенно готовят Якова к чему-то, чтобы через него ударить по нашим позициям. Нельзя давать им время, их надо обезвредить как можно скорее.

Сергей сжал медальон.

—С Яковом я решу проблему. А ты следи за Соколовым — все имена заговорщиков, с кем общается, все их места встречи, их дальнейшие планы. Типографии уничтожьте. Соколова пока не трогайте, нам нужно раскрыть всю сеть. Их может оказаться намного больше, чем присутствуют на собраниях. Люди Менжинского помогут.

Ежов кивнул.

— Сделаем, Иосиф Виссарионович, — сказал он. — Они будут под нашим контролем и днем и ночью.

К полудню пришел ответ от Зои, доставленный курьером из Ленинграда. Ее письмо было коротким, но полным отчаяния, написанным неровным почерком: «Иосиф Виссарионович, врач приехал, но Яков отказался от лечения. Он сказал: “Не хочу помощи от отца”. Он слушает агитатора, Соколова, но со мной об этом не говорит. Прошу, приезжайте, он не слушает меня, я с ним не справлюсь». Сергей почувствовал, как мир рушится. Кашель кровью — это могло быть чахоткой, и в 1927 году это означало смертельный приговор без лечения. Он вызвал Надежду, его голос был полон боли, когда он показал ей письмо.

— Надя, — сказал он, его хрипловатый голос дрожал. — Яков отказался от врача. Он все так же кашляет кровью, но он не хочет моей помощи. Дело может зайти очень далеко, но я не знаю, как сломить его упрямство.

Надежда замерла, ее руки дрожали, когда она взяла письмо. Ее глаза наполнились слезами.

— Кровью! — прошептала она, ее голос сорвался. — Иосиф, да ведь он умирает. Если ничего не предпринять, твой сын скоро умрет.

Сергей подошел к ней, его рука коснулась ее плеча, но она отстранилась, ее глаза были полны боли.

— Надя, — сказал он, его голос был тихим и искренним. — Я виноват. Я не успеваю справляться с работой и с семьей.

Надежда посмотрела на него и всхлипывая выбежала из комнаты.

Москва, декабрь 1927 года

Зима 1927 года накрыла Москву колючим снегом и ветром, который завывал в переулках. В Большом Кремлевском дворце только что завершился XV съезд ВКП(б), где Сергей, в роли Сталина, одержал окончательную победу над «объединенной оппозицией». Троцкий был исключен из партии, его сторонники — Соколов, Смирнов, Залуцкий — арестованы, их подпольные типографии превращены в груды пепла. Зиновьев и Каменев, сломленные, признали поражение, их голоса утонули в реве делегатов, скандировавших: «Сталин! Сталин!» Сергей стоял у окна своего кабинета, глядя на заснеженную Красную площадь, где красные флаги трепетали, как языки пламени в снежном море.

Яков, его сын, был в Ленинграде. Он лежит в госпитале, и врачи делают все, чтобы прогноз на выздоровление был благополучный.

Утро началось с собрания в Кремле, где делегаты и члены Политбюро отмечали победу. Зал гудел, как улей, полный голосов — от хриплых криков рабочих до сдержанных тостов партийцев. Лазарь Каганович, стоял у длинного стола, уставленного едой и выпивкой. Его громкий голос перекрывал шум, как раскаты грома.