Бремя власти I (СИ) - Ладыгин Иван - Страница 36

— Не глюки, — отрезал Иван Петрович резко. — Чую силу. Дремлющую. Древнюю. Как скала под болотной тиной. Он ее боится раскрывать. Сдерживает. Но она есть. Бастард ли какого графа… чей-то побочный отпрыск с сильной кровью… или черт его знает кто — мне плевать. Лишь бы Скверну резал чисто. А ты чего так засуетилась по поводу новичка? — Его старые глаза вонзились в нее острой проницательностью. — Сердце ёкнуло от любви?

Валерия Орловская вспыхнула, но не от смущения, а от чистой ярости. Ее рука инстинктивно метнулась к рукояти одного из револьверов на поясе.

— Сердце⁈ — ее голос взвизгнул, как гвоздь по стеклу. — Ты, старый хрен, совсем рехнулся⁈ Он… он… — Она с трудом перевела дух, пытаясь облечь хаос эмоций в слова. — Он тут на днях убил Князя Тьмы. Собственноручно. Закрыл С-шку. Прыгнул в пекло с деревяшкой на шее, а вышел с медной! А след его… — Она с силой ткнула пальцем куда-то в сторону города. — … обрывается у стен Императорского Дворца! Какой тут, к черту, бастард⁈ Какой любовный бред⁈

Иван Петрович не смутился. Он медленно поднялся со стула. Его старые кости затрещали, но каждый мускул на торсе напрягся, излучая мощь, от которой воздух в комнате стал гуще.

— Этот парень — уникальный случай… Один на миллион. — он кивнул, его выцветшие глаза полыхнули огнем. — Но он не первый. И не последний. Мир велик, Орловская. Тьма просачивается повсюду. Свет рождает героев в самых неожиданных местах. А насчет любви… — Он усмехнулся снова. — … Судя по твоему тону, девка, ты либо влюбилась, либо хочешь его пристрелить. А раз не пристрелила… Предлагаю выяснить на плацу. Разрядишься. Старика потешишь. Идем?

Валерия оскалилась в ответ, сжимая рукояти своих ручных пушек.

— Идем, дед. Только не ной потом, когда я тебя отметелю.

Иван Петрович на это лишь громко рассмеялся.

Адреналин ударил в виски ледяным ключом. Анна лежала на полу беседки, черный бархат раскинулся вокруг нее, как крылья мертвой птицы. Бледность. Неподвижность. Истеричный рев дядек. Звериный оскал ужаса на лице Рыльского, который уже рвал на себе камзол, пытаясь нащупать пульс на ее тонкой, как стебель, шее. Хаос. Идеальный хаос.

Минута паузы… Ровно столько понадобилось, чтобы шок осел на лицах, чтобы паника схватила всех за горло. Потом я рванул к Рыльскому, изображая растерянность, переходящую в отчаяние.

— Лев Павлович! — мой голос сорвался на визгливую ноту, достойную самого Николая в его худшие моменты. — Не здесь! Надо… в дом! На кровать! Скорее! Воздуху ей нужно!

Рыльский вздрогнул, его безумный взгляд метнулся на меня. Что-то прорезалось сквозь туман паники… Видимо, команда. Приказ. Он кивнул, коротко, резко, и в одно движение подхватил Анну на руки, как перышко. Ее голова безвольно упала на его плечо. Он понесся к особняку, расталкивая орущих дядек и слуг. Я отправился по пятам за ним, громко повторяя за остальными:

— Лекаря! Скорее лекаря! Всех лекарей!

Комнату выбрали ближайшую. В ней было просторно, светло. У стены стояла огромная кровать под балдахином. Рыльский бережно, с невероятной для его грубоватой натуры нежностью уложил Анну. Ее рыжие волосы раскинулись по белоснежной подушке, фарфоровое лицо сейчас казалось восковым. Дядьки, Антон и Федор, метались как угорелые, один ревел басом, второй визжал фальцетом, требуя немедленно повесить всех поваров. Рыльский стоял у изголовья, сжав кулаки до хруста. Его взгляд был пуст. Как у человека, стоящего над обрывом.

Спустя минуту прискакал лекарь-маг. Сухой, как щепка, старичок с очками на носу и трясущимися руками. Он суетился над Анной, накладывал руки на лоб, грудь, шептал заклинания, светился бледным эфирным сиянием. Минуты тянулись как часы. Тишину рвали только всхлипы дядек да тяжелое дыхание Рыльского.

Наконец лекарь отпрянул. Его лицо стало пепельно-серым. Он снял очки, протер их дрожащей рукой.

— Ваши сиятельства… господин капитан… — его голос предательски дрогнул. — Прискорбно… но… констатировать приходится… Смерть. Жизнь угасла. От… отравления, по всей видимости. Быстрого и необратимого.

Раздался грохот. Это Рыльский осел на пол, как подкошенный дуб. Его спина сгорбилась, голова упала на руки. Из его горла вырвался нечеловеческий стон. Антон рухнул на колени у кровати. Федор просто завыл, уткнувшись лицом в стену.

А я… Я просто стоял. Внешне я казался потрясенным и убитым горем. А внутри… Внутри мой мозг продолжал усиленно думать.

«Смерть? Не смешите мои сапоги, старый шарлатан», — подумал я и сжал кулак, чувствуя под ладонью тепло Первой Печати Солнца.

Я потянулся к источнику своей изначальной силы и активировал Абсолютное зрение.

Мир вспыхнул. Краски стали ядовито яркими, а пылинки в воздухе сделались отчетливыми, как под микроскопом. Я увидел структуру дерева кровати, переплетение нитей в бархате платья Анны, мельчайшие капилляры на ее бледной коже. И главное — тонкую, едва заметную нить энергии, пульсирующую в ее груди. Слабую, как огонек свечи на ветру, но — живую. Это была не смерть, а глубокий сон. Летаргия. Искусная подделка под Костлявую.

Я подошел к кровати. Шаги мои были тяжелыми, траурными. Рыльский даже не поднял головы. Дядьки завыли громче. Я склонился над Анной, заслоняя ее от других своим телом. Моя рука дрожала, когда я коснулся ее холодной щеки.

— Анна… Аннушка… — мой голос сорвался на шепот, полный «невыразимой скорби». — Как же так… Такой цветок… срезан на взлете… Несправедливость… Жестокий мир… — я наклонился ниже, будто желая поцеловать ее лоб в последний раз. На самом деле я глубоко вдохнул. Воздух, выходящий из ее слегка приоткрытых губ оказался тоненьким, сладковато-терпким, знакомым ароматом. Так могла пахнуть только Сон-трава или Прострел. Крепкий отвар такого растения мог уложить медведя в глубокий сон на несколько суток. Не то, что человека!

Я невольно ухмыльнулся. Девушка сама… Сама все подстроила. И это было интересно. Браво!

— Оставьте ее! — хриплый рык Рыльского прозвучал у меня за спиной. Он поднял голову, его глаза были налиты кровью, лицо искажено болью и ненавистью. Но это была ненависть бессилия. Он не мог тронуть императора. Даже такого. — Не трогайте ее! Отойдите!

Я выпрямился, изобразив шок и обиду.

— Лев Павлович… я же… — начал я жалобно.

Но договорить мне не дали. Дверь распахнулась с треском. В комнату ворвался гвардеец. Он запыхался от бешеной беготни. Его лицо было залито потом.

— Капитан! — выпалил он, салютуя. — Пропал один! Только один! Слуга! Глеб! Светловолосый, голубоглазый! Именно он подавал вино и блюда госпоже! Исчез! Как сквозь землю! Ни следов, ни вещей!

Рыльский вскочил, как ужаленный. Бессилие сменилось кипящей яростью. Его глаза превратились в узкие щелки.

— Глеб… — прошипел он так, что по спине пробежали мурашки. — Сука… Выродок… — Он рванулся к двери, сметая гвардейца. — Антон! Федор! За мной! Я найду этого ублюдка! И КИШКИ ЕМУ ВЫПУЩУ СОБСТВЕННОРУЧНО!

Он даже не взглянул на меня, бросая через плечо:

— Ваше Величество! В покои! Немедленно! И не выходить! Ни шагу! — Лев Павлович указал пальцем на двух гвардейцев у двери. — Охранять государя! Стоять насмерть, если придется! И… — его взгляд скользнул по неподвижной Анне, — … и ее. Пока… пока я не вернусь.

Он исчез в коридоре, увлекая за собой перепуганных дядек и еще пару гвардейцев. Грохот сапог затих в отдалении. В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая только всхлипами слуг за дверью и тяжелым дыханием лекаря. Я вздохнул, изображая покорность, и под строгим взглядом оставшихся гвардейцев поплелся в свои апартаменты.

Когда дверь в мои роскошные покои захлопнулась, я прислонился спиной к прохладной стене и закрыл глаза на секунду.

— ЧТО ЭТО БЫЛО⁈ — Николай материализовался прямо передо мной, как взорвавшаяся граната. Его призрачное лицо, искаженное паникой и недоумением, почти касалось моего лба. — Соломон! Анна! Она… она умерла⁈ При мне⁈ На моих глазах⁈ Отравлена⁈ Этот Глеб… слуга… он… что… как⁈ Что теперь будет⁈ Мать ее! Ольга Павловна! Она нас всех… она…