Парализованная жена генерала дракона (СИ) - Юраш Кристина - Страница 1

— Не хочешь есть? Ну и не надо, — насмешливо отрезал мой муж. — Потом поешь.

Слёзы смертельной обиды хлынули по моим щекам, горячие, неудержимые.

Я была так голодна, но беспощадная рука мужа убрала нетронутую тарелку со столика.

В голосе моего мужа, генерала Найтверта Моравиа, не было ни капли сочувствия, ни понимания. Он говорил со мной так, будто я — пустое место, лишь мешающее ему существо.

Когда он наклонился, чтобы забрать тарелку, я почувствовала запах духов. Нежный, едва уловимый запах жасмина витал в воздухе. У меня никогда не было духов с запахом жасмина. Я просто не люблю этот запах. Но сейчас я чувствовала запах чужих женских духов, идущий от мужа.

«Любовница!», — пронеслось в моей голове. — «У моего мужа появилась любовница! Немудрено! Я, его законная жена, уже третий месяц лежу парализованная! Нашла чему удивляться!».

Но это было так больно и так обидно.

— Ты что делаешь? — попыталась я дёрнуться, но моё парализованное тело не слушалось. — За что ты так со мной? Что я тебе сделала⁈ Я не могу понять, за что ты меня так ненавидишь! Я не виновата в том, что случилось! Я не виновата в том, что не могу пошевелиться!

Я задыхалась от бессилия, наблюдая, как его сильные руки несут поднос к двери.

Лицо мужа было безэмоциональным, как у статуи. Тёмные, гладко зачёсанные волосы, собранные в аккуратный хвост, подчёркивали ширину его плеч, обтянутых ярким алым мундиром. Он казался тёмным жестоким божеством — красивым, недоступным, словно воплощением древнего сурового идола. Его строгий подбородок, тёмные брови, как тени, и холодные, безжалостные глаза говорили о силе и равнодушии.

Генерал казался одновременно и недосягаемым, и притягательным, словно коварное чудовище, скрывающее за своим оскалом искру чувственности, когда его губы чуть приподнимались в холодной улыбке, а бледная кожа мерцала в тусклом свете.

Я не могла понять, как такое великолепие и такая бесчувственность могут сочетаться в одном человеке. Точнее, драконе!

Иногда казалось, что у камня больше доброты и милосердия, чем у моего мужа.

И сейчас, будучи полностью парализованной, я чувствовала себя такой беззащитной. И мне ничего не оставалось делать, как уповать на его милость.

— Прошу тебя! Не уноси! Я ужасно голодна! Я очень хочу есть! Ты не кормил меня уже неделю! Умоляю! — Я задыхалась, слёзы текли по щекам, как раскалённый металл.

Я надеялась, что мой отчаянный голос остановит его, но мой муж будто не слышал. Его взгляд оставался холодным, безразличным.

Он даже не обернулся.

И это только усиливало мою обиду.

Я чувствовала, как аромат моего завтрака — нежное пюре, тоненькие ломтики мяса, роскошный салат, который можно было спутать с десертом, — наполняет воздух, а я, прикованная к кровати, не могла даже его попробовать.

Я не могла взять в руки серебрянную ложечку и с наслаждением уплетать салат. Глядя на свои пальцы, навсегда застывшие поверх одеяла, я проклинала тот день, когда очутилась в этом теле.

Это была просто пытка. Мучение.

И я не знала, за что мой муж так надо мной измывается! Ну хоть воду дают без ограничений. Но водой сыт не будешь!

— Нет, не уноси! — прошептала я, задыхаясь, чувствуя, как внутри всё сжимается от безысходности.

Но Найтверт смотрел на меня так, словно никакие слова не могли разжалобить его. Его взгляд оставался холоден, словно он — мраморная статуя, лишённая всяких чувств. В руках он держал серебряный поднос, и даже издалека я ощущала сладкий аромат моего завтрака.

— Если ты думаешь, что я буду кормить тебя с ложечки, — сказал он ровным, безжизненным тоном, — ты ошибаешься. Захочешь есть — сама поешь.

— Если ты не хочешь, то пусть придет Эффи! Она накормит меня! Оставь еду! — с мольбой в голосе добавила я, надеясь хоть на капельку сострадания.

Секунду мне казалось, что он сомневается. Неужели в его черствой душе проснулось что-то похожее на милосердие?

И вдруг до меня дошло: мой муж сошел с ума. Точно, с ума. Что он делает? Не видит, что я прикована к постели? Что у меня ничего не двигается ниже шеи? Что несчастный случай забрал у меня возможность не то что ходить, но даже шевелиться.

— Ты сошел с ума, — прошептала я, чувствуя, как горечь и обида собираются в ком в горле. — Ты просто сошел с ума! Ты не видишь, что со мной случилось? Я даже пальцем пошевелить не могу, а ты ведешь себя как… как…

Мне не хватало слов, чтобы передать всю боль, разрывающую душу. Отчаяние пронзило сердце, как острый нож. Но самое мучительное — чувство бессилия. Неспособность что-либо изменить.

— Зачем⁈ — охрипшим голосом произнесла я. — Зачем ты носишь ее сюда, если хочешь, чтобы я умерла от голода? Зачем эта пытка⁈

— Ты всегда можешь поесть. Никто тебе не запрещает. Но раз ты не ешь, значит, не хочешь. Всё просто, — произнес он холодно, словно отрезал, и в его голосе звучала ирония, словно острая игла. — Ну, раз не хочешь это, то я прикажу приготовить что-то другое. Более изысканное.

Горячие слезы обиды и унижения хлынули по щекам. Я не могла их даже утереть — они стекали, делая влажным и тяжелым воротничок ночной сорочки. Внутри всё сжималось, словно я — в оковах, и ничего не могла сделать. Мне казалось, что сейчас сама душа рвется из оков моего тела, словно пытается освободиться из своей неподвижной темницы.

— Ты издеваешься⁈ — закричала я. Голос мой дрожал от боли и ярости. — За что⁈ Хочешь, чтобы я побыстрее умерла⁈ Я неделю ничего не ела! Целую неделю!

Я пыталась пошевелиться, хотя бы чуть-чуть, — и ничего. Мои руки — словно чужие лежали поверх одеяла, неподвижные, безжизненные и на удивление тонкие и красивые, словно руки куклы.

— Ты — изверг! — вырвалось у меня сквозь сдавленный рыданиями голос. — Изверг! Я — ненавижу тебя!

Дверь тихо закрылась, оставив меня наедине с бескрайним миром боли, отчаяния и безысходности. Мне больше ничего не оставалось — только плакать. Горячие слезы текли по щекам, а я шептала, словно заклинание: «Я его ненавижу, проклинаю». Если бы была возможность, я бы уничтожила всё, что связывает меня с этим ужасом. Но я не могла.

Мои мышцы будто окаменели, и я не могла даже поднять руку. Тело — словно чужое, и я — заперта внутри него, в ловушке. И в такие моменты мне хотелось просто звать на помощь, кричать во весь голос от безысходности.

Я вспомнила, как было раньше: как легко было шевелить пальцами, как всё было просто. Захотела куда-то пойти, встала и пошла!

А теперь всё, что я вижу — это потолок, бархатные шторы, роскошный интерьер, картины на стенах и солнечный свет, льющийся из окна. День за днем — одно и то же.

А ведь так было не всегда.

Я вспомнила тот день, когда в последний раз шла по улице. Я возвращалась с работы, уставшая, словно на мне перепахали всю Луну. Квартальный отчет вымотал меня, отобрал последние силы, и я еле волочила ноги, с завистью думая о том, что в следующей жизни хочу непременно быть кошкой! Домашней! Целыми днями жрать и валяться, потом побегать и натрусить шерсти в кружки и на диваны, и периодически орать дурниной: «Мужика-а-а! Мужика-а-а-а!».

Помню лишь, как вышла из пригородного автобуса, с трудом вырвав сумку из толпы. Небо было таким звездным, ясным, а я еще тогда подумала: «Какая необычная сегодня ночь! Прямо сказочная!». И в душе все наполнилось каким-то предвкушением чего-то волшебного, необычного…

Автобус отъехал, оставив меня возле дороги в трех километрах от дома. Я помню, как пошла привычной дорогой, сожалея, что не купила печенек к чаю, как вдруг…

Всё случилось так быстро, что я даже испугаться не успела.

Только тогда, когда мое тело, гудящее от удара, рухнуло на землю, я словно проснулась. Почему-то не чувствовала боли. Это удивило меня. Я пыталась подняться, слыша крики: «Сбил пешехода! Скорую!» — и тут же потеряла сознание.