Сол-Сити (ЛП) - Кэссиди Пенн - Страница 18

Первые несколько дней моего длительного пребывания здесь я провела, барабаня в дверь камеры, крича на всех, кто мог меня слышать. Не потребовалось много времени, чтобы понять, что, где бы я ни была, меня никто не искал. Я была в этом аду по меньшей мере три недели.

Однако не могу быть уверена, так как там не было ни окон, ни часов, ни какого-либо способа определить время. Я пыталась спать с перерывами, используя циклы приема пищи, чтобы следить за днями, но все начинало расплываться.

Я провела последние несколько недель, прокручивая в голове свою последнюю ночь свободы. Я рассматривала каждую деталь со всех сторон, но все еще не могла вспомнить, как здесь оказалась. Я вспомнила, как танцевал в «Ру» с Сиренити и двумя моими друзьями из моей группы активистов. Они ушли еще выпить, так что я просто продолжала танцевать.

Я беспокоюсь о своей кузине. С тех пор, как умер Шон, она вела отшельническую жизнь, редко покидая свой особняк, за исключением обязательных занятий, которые мы посещали вместе. Это было все равно что вырывать зубы, пытаясь заставить эту девушку улыбнуться. С ней что-то происходило, и я придумывала способ заставить ее открыться. Что-то дома было не так. Могу поклясться, что не раз видела синяки у нее на шее, но никогда не спрашивала о них.

Однако той ночью в «Ру» она была счастлива. Я видела, как она танцевала с тем вампиром, которого легко узнала, и надеялась, что она знает, что делает. Атлас Ноктюрн был лидером ковена и яростным врагом отца Сиренити. Я просто надеялась, что никто не был настолько глуп, чтобы сфотографировать их вдвоем, прижимающихся друг к другу на танцполе.

Затем я вспомнила, что вышла из толпы и направилась к бару, чтобы выпить еще. Когда повернулась, чтобы сказать Рен, что скоро вернусь, ее нигде не было. Алкоголь, бурлящий в моей крови, витал в облаках, так что я не придала этому особого значения.

В тот вечер я уехала без нее. Ее телохранители заверили меня, что знают, где она, и доставят ее домой в течение часа. Они были новичками, но я могу сказать, что были способны, и они не сводили глаз с моей кузины так, что я покачала головой. Хотя, хорошо для нее. Могу сказать, что ирландец хотел сделать с ней плохие вещи. Это было написано у него на лице. Сиренити заслуживала мужчину, который действительно мог бы доставить ей удовольствие, а не этого придурка Карсона Бэйджли.

Той ночью я поехала домой на городском такси, но все, что было дальше, было как в тумане. Я даже не могу вспомнить, как вышла из машины или как дошла до своего общежития. Только что я смотрела в окно, наблюдая за пролетающими мимо огнями города, а в следующее мгновение проснулась с головной болью на грязном бетонном полу.

Каждый раз, когда кто-то открывал тяжелую железную дверь, пахло мочой и блевотиной. Я была одна в маленькой темной комнате, но слышала звуки за стенами. Плач, вопли и еще раз вопли. Слышала приглушенный мужской разговор и скрежет металла по бетону. Слышала тяжелые шаги, ругань и даже тихий смех.

Первый раз, когда меня выпустили из камеры, была середина ночи, когда чьи-то руки схватили меня и с силой потащили из комнаты. Я пыталась бороться с ними, но мое тело было слабым. Двое мужчин в костюмах потащили меня по длинному коридору. Они привели меня в стерильно выглядящую палату с больничной кроватью, подставками для капельниц и маленьким столиком на колесиках, заваленным шприцами, серебристой металлической коробкой и несколькими бутылочками с прозрачной жидкостью.

У меня скрутило живот при виде всего этого медицинского оборудования, и я изо всех сил боролась, чтобы освободиться, но это не остановило мужчин. Они привязали меня к этому столу, а затем быстро вышли из комнаты.

Именно в этот момент вошел мой дядя.

Я узнала его знакомые светлые волосы, всегда идеально уложенные. Он ухмылялся, когда встретился со мной взглядом, но, как всегда, за ним была пустота. Что-то в нем было пустое. Мое сердце ухнуло куда-то в желудок при виде него. Я всегда ненавидела своего дядю. Он был ублюдком, позором, с которым я пыталась притвориться, что не имею никакого отношения. Я уже несколько лет работала с группами по защите прав дарклингов и старалась держать в секрете тот факт, что состою в родстве с сенатором.

Ненависть, которую он проповедовал, была не тем, с чем я хотела себя связывать. Я видела, как это убивало Сиренити и Шона каждый раз, когда они были вынуждены стоять за его спиной. Шон сделал это ради своей сестры. Я знала, что он не был похож на своего отца. Сиренити тоже, но они были у него под каблуком.

Ко мне и дяде Райану присоединился мужчина постарше, доктор Беллами. Он был одет в длинный белый докторский халат и держал руки перед собой, как бы вытирая их. Затем он аккуратно надел на них латексные перчатки. Ни один из мужчин не заговорил со мной. Это было так, как будто я даже не была человеком.

Они смотрели на меня как на объект. Я даже несколько раз пыталась обратиться к своему дяде, умоляя его отпустить меня, но ему было все равно. Он смотрел сквозь меня, а потом оставил в той комнате с сумасшедшим доктором и больше не возвращался.

В тот первый день, когда я оказалась на медицинском столе, доктор воткнул в меня столько игл, что к тому времени, как он закончил, я сбилась со счета. Из некоторых игл вытекла кровь, а некоторые из них впрыснули в мои вены прозрачную субстанцию, которая горела, как жидкий огонь. Я понятия не имела, что они в меня вкололи, но предположила, что это был какой-то наркотик или успокоительное, потому что сразу же впадала в состояние, похожее на кому, когда мое зрение затуманивалось, а конечности казались желеобразными.

Затем меня снова поместили в ту маленькую камеру. В углу на полу лежал единственный матрас без одеял и подушек. Было ведро, чтобы справить нужду, и стакан воды, который всегда стоял на полу. Его наполняли раз в день, и все.

Через несколько дней я перестала кричать. Знала, что это бесполезно. Никто не придет меня спасать. Никто даже не знал, что я здесь. Если мой дядя был ответственен за это, то я не могу рассчитывать на то, что городская полиция начнет расследование. Они тоже были под каблуком у сенатора. Я застряла.

За последнюю неделю я слышала за пределами камеры больше шума, чем обычно. Много сверлящих звуков, ударов молотком и больше голосов, чем обычно, но доктор так и не заговорил, как и мой дядя.

Происходило что-то странное.

Во время моих ежедневных прогулок к операционному столу, где мне делали еще больше уколов, я пыталась осмотреться, чтобы понять, что происходит. Лишь мельком увидела, что в соседнем коридоре идет какое-то строительство, прежде чем мужчины, державшие меня за руки, дернули меня вперед и втолкнули в ту же комнату, что и всегда.

Затем, два дня назад, я услышала звуки новых голосов, доносящихся из коридоров. Я сразу поняла, что это женщины. Слышала плач, мольбу и даже вопли. Прижав ухо к тяжелой двери, я едва расслышала то, что могу разобрать с трудом, но они прошли мимо, по-видимому, большой группой, пошатываясь и волоча ноги. Затем я услышала звук захлопывающейся тяжелой металлической двери и вскоре после этого стук кулаков.

Я легко сложила кусочки воедино. В эти камеры приводили все больше женщин — камеры, которые они строили специально для них, по мере роста числа заключенных. Женщины исчезали из города уже год. В сообществах дарклингов это было большой проблемой, особенно потому, что полиция отказывалась помогать. Я чувствовала себя такой глупой. Должна была догадаться, что мой дядя имеет какое-то отношение к этим исчезновениям.

Но какого черта я здесь делаю? Я не была дарклингом, так какого черта я им понадобилась? И где были мои родители? Наверняка они бы уже поняли, что что-то не так. Возможно, мы редко видимся, но мой отец звонил раз в неделю, чтобы убедиться, что, по крайней мере, я все еще дышу. Все было так запутанно, и большую часть времени мой мозг был затуманен. Не уверена, сколько еще я смогу это выносить, прежде чем превращусь в оболочку того, кем была раньше.