Воин-Врач II (СИ) - Дмитриев Олег - Страница 15

Лодьи степняков отвалили от причалов через полных пять недель, когда заводь по утрам уже прихватывал вдоль берега ледок. Ясинь ходил и уверенно сидел в седле, хоть и не помногу — я велел ещё с месяц сохранять щадящий режим. Сердце Старого волка, пережившего многое, вызывало больше опасений, чем последствия аппендэктомии. Которых, кстати, и не было.

Сырчан ходил с костылём, не опираясь на ногу. И честно выполнял упражнения для восстановления подвижности стопы. Договорились, что лубки с голени он снимет не раньше, чем через три недели. Парень слушал меня внимательно, запоминал крепко и ни разу не поспорил или поскандалил, не то, что дед. Хотя нога наверняка зудела в лубках не в пример хуже, чем «тянул» у старого симулянта заросший шов.

Утром, в день, когда отплыли половцы, состоялся интересный разговор за завтраком. В привычном уже расширенном составе, после выдачи ценных указаний и запаса коры и порошков, от одного вида которых мучительно сморщились дед и внук, Ясинь и задал тот вопрос.

— А почему ты не учишь нас воле своих Богов, Всеслав? — перевёл Шарукан, подняв удивлённо одну бровь.

— Ни к чему это, Ясинь-хан. Не вижу я добра в том, и смысла не вижу, — ответил Чародей медленно, глядя Старому волку прямо в недобро и недоверчиво сощуренные и без того узкие блекло-голубые глаза. И решил, что пришёл черёд для той «колдовской» беседы, что мы с ним придумали в один из очередных ночных застольных разговоров. Дарёна и Рогволд крепко спали, как и наше тело рядом с ними. А мы снова и снова обсуждали прошлое и будущее.

— Вот смотрите, — Всеслав говорил неторопливо, размеренно, — люди Степи верят, что Бога зовут Тенгри. Люди леса знают Перуна, Велеса. Горожане чтят младенца Иисуса и его родителей.

Все за столом, и сотники, и старики, и даже, кажется, маленький Волька, слушали князя, затаив дыхание.

— Приходят маги Востока и говорят про Вечное Пламя. Потом приезжают другие, и, оглаживая бороды, вон как дедко Яр сейчас, говорят, что Бога зовут Аллахом.

Старый волхв вздрогнул и отдёрнул руки от седой бороды, будто его поймали за чем-то предосудительным, так глубоко погрузился в слух и внимание.

— А потом начинается и вовсе пёс его знает что, — не повышая голоса и не ускоряя темпа, продолжал Всеслав. — Страшные своей глупостью слова, вроде «Мой Бог сильнее, чем твой!». А то и совсем уж дурацкие «Докажи мне, чем твой Бог сильнее моего?». Как мальцы голозадые, что в песке роются: «мой батька твоего заборет!». Только детишки в самом плохом случае носы друг дружке расквасят, да потом от родителей по задницам получат. С верой же дело хуже бывает, много хуже. И крови проливается гора-а-аздо больше.

В горнице висела такая тишина, что снова можно было расслышать, кто и о чём говорил на подворье, даже и негромко если.

— Говорят, если в Богов мало народу верит — они слабеют. Ну вот что за дурь-то очередная? Боги создали наш мир, всё, что есть в нём, и предков наших, от которых мы роды свои ведём сквозь тысячелетия. Наши ссоры, даже на предмет веры в них, им — всё равно, что нам разговоры пылинок под сапогом. И им никакой надобности нет друг с дружкой силой мериться.

Переглянулись с очень похожим изумлением Дарёна с Домной и Ставр с Ясинем.

— Одни зовут Бога Тенгри, другие Перуном, третьи Аллахом, Яхве, Иеговой. Совершенно разные снаружи люди. Которые абсолютно одинаковые внутри, старый хан. Я точно знаю, я своими глазами видел, несчитано раз. И мало кто пробовал хоть раз подумать о том, а нужны ли Богам имена? И о том, что нам, живущим на земле так недолго, много меньше, чем горы, степи, реки и деревья, вряд ли доведётся узнать, как именно Они величают друг друга. И главное — Солнце, Сол, Зонне, Сар, Илиос. Каждый народ зовёт небесное светило по-своему. Но больше Солнц от этого на небосводе не становится. И светит Оно, единственное, каждому одинаково, хан.

Тишину прервал старик Ясинь. Он прохрипел что-то на своём, а потом склонил голову, да так, что она опустилась ниже края столешницы, чего сроду не делал. Следом за ним поклонились Шарукан и Сырчан. И Яр со Ставром. И каждый из тех, кто был в горнице. Только маленький Рогволд смотрел на отца с искренней, только детям, пожалуй, доступной радостью. И глаза его, серо-зелёные, горели ярко. Как то самое Солнце.

За этими безусловно важными и наверняка судьбоносными событиями и разговорами подготовка к вояжу на родину не родившегося пока в меру упитанного мужчины в штанах с пропеллером, который жил на одной из крыш не существовавшего пока Стокгольма, шла незаметно. Но неуклонно, как лава тяжёлой конницы. Хотя, скорее, как зачернённое лезвие кривого степняцкого ножа, что точно в отведённое время появлялось из непроглядных сумерек и обрывало жизнь врага без лишних звуков и суеты, мгновенно. Когда за делом стояли два нетопыря, старый да молодой, грех было сомневаться в неизбежном безжалостном успехе. Пусть даже стоял из них фактически только молодой, а старый сидел в кабине своего «шагохода», который за эти два месяца, кажется, даже похудел. И зарос ещё больше, хотя это вряд ли было возможно, конечно — дальше косматому Гарасиму, пожалуй, просто некуда было.

Когда Рысь выстроил два десятка, в которых преобладали чернявые смуглые бойцы, в одежде и бронях которых ярко, будто нарочно бросаясь в глаза, выделялись нездешние покрой, выделка и вышивка, Всеслав обошёл строй из конца в конец дважды. Штурмовая разведгруппа была набрана из Гнатовой сотни вразнобой, по два-три ратника из десятка, но на слаженности действий это вряд ли бы отразилось. Воевода и в свободное от боевой работы время часто «перемешивал» подразделения, так что каждый в сотне знал друг друга прекрасно.

Бойцы стояли молча, пережидая этот «княжий смотр». Подумалось, что знакомые мне по прошлой жизни ребята-«каскадёры» на крайне редких торжественных построениях выглядели точно так же. Дескать, «ну надо командованию полюбоваться на нас, красавцев — что ж поделать, пусть любуется. Лишь бы работать не мешало». Память Всеслава говорила с полной уверенностью — эти не подведут. Но мы с князем сходились в том, что проверить и испытать перед важным делом нужно было обязательно. Ведь и работёнка для парней намечалась необычная.

Та же чародеева память показывала, как вели себя эти бойцы в деле. Скрытному передвижению и уничтожению живой силы противника их учить точно необходимости не было — такие сами кого хочешь научат. Про них ходили очень неприятные слухи у торков, латов и ятвягов. И правды в тех слухах было меньше, чем страха, суеверного, парализующего. Вот только предстоявшая задача была сложнее, чем привычная «появились — всех убили — исчезли». Поэтому Всеслав не жалел времени, сил и слов на то, чтобы картина у каждого из этих двадцати сложилась максимально полная и яркая. И не ошибся. Прониклись бойцы и важностью, и интересом новой работы. Та пара ночных тренировок, где отрабатывался захват тяжёлого груза, на которых присутствовал князь, прошла идеально, на каком-то, кажется, даже хорошем, правильном кураже. Хоть со стороны и смотрелась ужасно: ехал себе санный поезд с конвоем по ночному лесу, и вдруг — бац! Тишина, только лошади испуганно всхрапывают, а весь конвой и весь обоз лежит себе смирненько «условно уничтоженный».

Вспомнились и другие картинки из прошлого дружины. И лишь подкрепили уверенность в навыках и умениях Гнатовых нетопырей. Если представить вражье воинство, как, предположим, поле кукурузы, то Ждановы «тяжёлые» влетали в него, как фура, съехавшая в кювет — мгновенно выкашивая здоровенную просеку за собой. Но быстро останавливаясь, завязнув во врагах. Атака Рысьиных же походила на широкую, веером, очередь из автомата. По падавшим друг за другом стеблям-ратникам было понятно, куда разлетелись со свистом железа злыми остроносыми пулями серые тени. И это тоже часто пугало противника гораздо сильнее привычных и простых копий и стрел. А ещё они чуяли друг друга, действуя слитно, как пальцы на руке. И переговаривались в бою. Волчьими воем и рычанием. Это пугало ещё сильнее.