Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил - Страница 15

В его глазах, мутных от возраста, но всё ещё ясных, читалась такая надежда, что у меня в груди что-то ёкнуло.

— Будет тебе новая грамота, — твёрдо пообещал я, а в голове уже лихорадочно застучали шестерёнки расчётов: Освобожу десяток семей — они за меня в огонь и в воду. А их дети — моя будущая дружина.

Никита стоял чуть поодаль, скрестив на груби руки. Когда я бросил на него взгляд, старик одобрительно хмыкнул, словно поддакивая моим мыслям. Его взгляд говорил яснее слов: "Ну вот, начал понимать, как тут всё устроено."

А вокруг уже теснились другие — кто с жалобой на непосильные поборы, кто с просьбой заступиться. И в каждом взгляде, в каждом сгорбленном плече читалось одно: они помнят. Помнят, каково это — когда хозяин не выжимает последние соки, а защищает.

Я глубоко вдохнул запах дыма и кислого кваса, что витал над деревней, и почувствовал, как что-то давно забытое шевелится в груди.

— Собирайте сход, — сказал я громко, чтобы слышали все. — Будем решать, как жить дальше.

И в этот момент понял: это не просто земля моя. Это — мой народ. И за него теперь придётся драться по-настоящему.

Третье открытие: даже пепел хранит искру.

К вечеру мы добрались до усадьбы. Вернее, до того, что от неё осталось — чёрные скелеты построек, торчащие из земли, как рёбра погибшего великана. Но глаза, привыкшие видеть не только очевидное, сразу отметили важное:

Кузница — крыша провалилась, словно проломленный череп, но горн, сложенный из тёмного камня, стоял невредимый. Я провёл рукой по его шершавой поверхности — он всё ещё хранил тепло последней растопки, будто сердце, готовое забиться вновь.

Амбары — их зияющие дверные проёмы напоминали голодные рты, но стены из векового дуба стояли нерушимо. Я толкнул одну — не дрогнула. Эти брёвна переживут ещё не одно поколение.

Пруд — его поверхность затянуло зелёной тиной, сквозь которую кое-где проглядывали пузыри подводной жизни. Я бросил камень — глухой всплеск, и вдруг на мгновение мелькнула серебристая спина рыбы.

— Рыбу разводить можно, — пробормотал я вслух, уже прикидывая, сколько стерляди можно вырастить за два года и по какой цене её возить в город.

— Голова варит, — Никита хлопнул меня по плечу своей мозолистой лапищей. — Только вот беда — где серебра на всё это надыбать?

Я достал из-за пазухи кошель — кожаный, потёртый, с выцветшим гербом. В нём позвякивали жалкие крохи, заработанные на турнире. Достаточно, чтобы купить хлеба на неделю... или железо для первой партии инструментов.

— На первое время хватит. А там…

В голове вспыхнуло детское воспоминание Мирослава и тут же родилась дерзкая идея, как молния в летнюю ночь. Я повернулся к Никите, и старик даже отшатнулся от внезапного блеска в моих глазах.

— Дед, скажи-ка, кто у нас в округе мёд лучше всех делает?

Никита замер, потом медленно провёл языком по беззубым дёснам:

— Да Митька-бортник, что за Крутой горой живёт... Только он ещё твоего деда помнит. Нынче у него внук дело ведёт. А что?

Я ухмыльнулся, ощущая, как складывается план:

— Значит, будем мёд возить в город. И не просто мёд — наш, ольховский, с легендой.

Старик закашлялся, но в его кашле слышалось одобрение. Перед глазами уже стояли бочонки с янтарным содержимым, аккуратные повозки, идущие по зимнику... И главное — серебро, которое потечёт в карман не Ратибору, а мне.

— Ну что, боярин, — Никита щёлкнул языком, — похоже, ты не только мечом махать умеешь...

Мы стояли среди развалин, но в воздухе уже витало что-то новое — не запах тлена, а терпкий аромат перемен.

Неделю спустя Ольховское село кипело жизнью.

Рассвет только-только размывал ночную синеву, когда над деревней поднялся первый дымок из кузничной трубы. В кузнице — весело потрескивали угли в ожившем горне, а тяжёлые удары молота по наковальне разносились далеко вокруг, словно сердцебиение пробуждающегося хозяйства. Кузнец Герасим, бывший раньше бродячим мастером, а теперь получивший крышу над головой и долю от каждого заказа, работал с таким усердием, будто ковал не плуги, а собственное будущее. Мой первый инвестиционный проект оказался удачным: вместо звонкой монеты — кров и честный процент. И человек теперь работал не из-под палки, а за совесть, вкладывая в каждое изделие частицу себя.

На полях — тоже кипела работа. Впервые за последние пять лет пахали по-ольховски: разграничили участки, ввели севооборот, дали земле передышку. Казалось, сама почва, измученная годами хищнического использования, вздохнула свободно. Старожилы, наблюдая за этим, качали головами и вспоминали старые времена, когда урожаи были обильными, а хлеб — душистым.

В лесу — по моему указанию поставили новые борти для диких пчёл. Алексей, тот самый голос из будущего, что иногда просыпался во мне, с одобрением отметил: "Это называется ни́шевый экспорт. Мало кто делает — значит, цениться будет дорого." И правда — ольховский мёд, ароматный, с лёгкой горчинкой, мог стать нашей визитной карточкой.

Вечером, когда солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая небо в багряные тона, Никита принёс в усадьбу кувшин самогона, настоянного на травах. Пахло им крепко, с хвойной ноткой — старик, видимо, добавил в него можжевельника.

— Ну, боярин, — хрипло произнёс он, наливая мне полную кружку. — Похоже, ты и вправду наш, кровный.

Я усмехнулся краешком губ, пригубил жгучую жидкость и ощутил, как по телу разливается тепло.

— Это только начало, дед. Самое интересное — ещё впереди.

Потому что завтра первая партия ольховского мёда, аккуратно упакованная в дубовые бочонки, отправится прямиком к княжескому двору. И не просто так — а с тщательно продуманным подношением и тонким намёком на будущее сотрудничество.

А вместе с ней — и мой настоящий план, выверенный до мелочей.

Потому что игра только начинается. И намеревался выиграть. Алексей Ковалев я или кто?!

Но и про тренировки я не забывал.

Пока деревня спала, окутанная предрассветной дымкой, я уже стоял на заросшем бурьяном плацу за амбарами. Меч в руках — не парадный клинок с позолотой, а добротная боевая сталь, та самая, что прошла со мной через десятки стычек.

Удар. Левый выпад, рубящий диагональ от плеча. Ещё удар. Резкий отскок, имитация боя против нескольких противников. Мышцы горели, но это было хорошее жжение — как огонь в кузнице, закаляющий металл.

— Спину держишь криво, — раздался за моей спиной хриплый голос.

Оборвав комбинацию, я обернулся. Никита стоял у плетня, опираясь на свою суковатую палку, но глаза старика блестели остро — как у бывшего вояки, узнающего знакомый почерк боя.

— Фома сказывал, ты в столице на турнирах рубился? — крякнул он, подходя ближе. — Только турнир — не война. Там правила есть. А тут…

Он внезапно рванулся вперёд, и его палка свистнула у моего виска — я едва успел отклониться.

— …а тут только одна правда: либо ты, либо тебя.

Я оскалился, ощущая, как в жилах закипает азарт.

— Покажи ещё.

И началось.

Утро за утром мы сражались на этом плацу. Никита, оказывается, в молодости служил в княжеской дружине — его палка била точно в бреши, учила чувствовать дистанцию, предугадывать замах. А по вечерам я тренировал силу — перетаскивал брёвна для новых построек, отрабатывал удары по пню, обёрнутому старым канатом.

— Зачем? — спросил как-то Фома, наблюдая, как я, обливаясь потом, бью кулаками в мешок с песком.

— Ратибор не простит, — просто ответил я, вытирая кровь с разбитых костяшек. — Когда он поймёт, что мы не просто выживаем, а крепнем — придёт.

И я должен быть готов.

Не только хозяйство.Не только мёд.Но и сталь.

Потому что княжеские грамоты — хорошо, но последний аргумент всегда один.

Луна висела над лесом, как выщербленный серебряный щит, когда я в очередной раз выбрался на глухую поляну за околицей. Волчья сила — наследство моего рода, проклятие и дар — булькала в жилах, как забродивший хмельной мёд.