Кровь и Воля. Путь попаданца (СИ) - Став Михаил - Страница 13

Я стоял чуть в стороне, прислонившись к резной колонне, с искусно перевязанной рукой, прижимаемой к груди. Бледность лица, чуть прикрытые веки - идеальный образ пострадавшего. Но под этой маской кипел холодный расчет.

"Добрынич, старый лис, уже учуял, откуда ветер дует..."

И действительно - всего неделю назад этот боярин еще любезно беседовал с Ратибором за кубком меда. А теперь... Теперь его каменное лицо выражало лишь разочарование в "нерадивом опекуне".

Князь медленно провел ладонью по бороде, его взгляд скользнул от Добрынича ко мне, затем остановился на Ратиборе. В зале повисла та напряженная тишина, что бывает перед ударом грома.

— Пыл... — наконец произнес князь, растягивая слово, будто пробуя его на вкус. — Да, пыл юности известен. Но где же тогда была твоя мудрость, опекун?

Ратибор открыл рот, но промолчал…

Князь медленно, словно исполинский маятник, перевел взгляд на меня. Его глаза, холодные и проницательные, будто буравчики впивались в мою душу, выискивая малейшую фальшь.

— Мирослав, что скажешь ты?

Я выступил вперед, искусно покачнувшись, будто все еще слаб от потери крови. Рука непроизвольно потянулась к перевязи на груди — маленький штрих, добавляющий драматизма.

— Государь, — начал я, сделав голос чуть глуше, — винить некого. Увлекшись погоней, я сам отбился от опекуна.

Пауза. Вздох. Идеально рассчитанная игра смирения.

— Если будет на то ваша воля — позвольте мне отбыть в родовое поместье. Развеяться… и почтить память предков.

Последние слова я произнес с едва уловимой дрожью в голосе, зная, что упоминание почтения к предкам — верный козырь.

В палатах повисла тишина, тяжелая и липкая, как болотный туман. Князь погрузился в раздумья, его пальцы медленно барабанили по резным грифонам на подлокотниках трона. Взгляд скользнул по Ратибору, застывшему в неестественной позе, по Добрыничу, напоминающему каменного идола, и наконец остановился на мне, словно пригвоздил к месту.

— Пусть будет так.

Ратибор едва заметно вздрогнул.

— Но, — князь поднял палец, словно вершил судьбу, — ровно через месяц жду тебя обратно. Здорового и невредимого.

Последние слова прозвучали как явная угроза в адрес всех присутствующих.

Ратибор едва сдержал гримасу ярости — его скулы заходили ходуном, а пальцы впились в бедра так, что побелели костяшки. Словно проглотил горькую пилюлю, да еще и подавился ею.

Добрынич одобрительно кивнул, довольный своим маневром. Его каменное лицо на мгновение оживилось — старый лис уже подсчитывал выгоды от нового расклада сил.

А я, склонив голову в почтительном поклоне, уже мысленно составлял список…

Должников…

Всех тех , кого я должен отблагодарить за последнюю охоту и разоренный род…

Решено – сделано…

И вскоре я уже собрался в дорогу. А что собирать нищему?! Лапти , да суму…

Дверь с резким скрипом отворилась, будто сама нехотя пропускала незваного гостя.

— Ну что, воспитанник, собрался бежать? — Ратибор ввалился в горницу без стука, его голос звучал неестественно сладко, но глаза метались по углам, как у загнанного волка. В его движениях читалась странная смесь агрессии и страха.

Я медленно повернулся от окна, делая вид, что поправляю перевязь на груди:

— Бежать? Нет, опекун. Еду почтить память отца. Разве это не благое дело?

Он сделал шаг ближе, и меня ударило в нос перегаром — видимо, ночь он провел не в молитвах, а в компании кувшина крепкого медовухи. Его обычно безупречная одежда была помята, а в бороде застрял кусок засохшей пищи.

— Слушай, мальчишка... — Ратибор прошипел, бросая нервный взгляд на дверь, прежде чем продолжить: — Ты думаешь, эта история пройдет без следно?

Он вдруг изменил тон, его голос стал почти умоляющим:

— Клянусь Перуном, я не знал, что зверь там окажется! Это же глухомань, медведи там водятся сами по себе! Да и стрелы... — он замялся, — стрелы могли быть от кого угодно! Может, лесники объезжали, может...

Я поднял бровь, наблюдая, как он путается в собственных объяснениях. Его пальцы нервно теребили пряжку пояса, оставляя на позолоте царапины.

— Странно, — мягко прервал я, — ведь ты сам сказал, что кабанов там откармливали. Разве стал бы медведь селиться рядом с такой добычей?

Ратибор резко побледнел. Капли пота выступили на его лбу.

— Я... я мог ошибиться! — выпалил он. — Лес большой, тропы запутанные... Да и кто тебе сказал, что это я стрелял? Может, это...

Он замолчал, увидев мою улыбку.

— Опекун, — я сделал шаг вперед, заставляя его инстинктивно отступить, — если бы я действительно верил в твою вину, разве стал бы просить у князя отпуск? Разве не потребовал бы наказания?

Его глаза расширились. В них мелькнула надежда.

— Но... но тогда зачем...

Дверь снова распахнулась с таким шумом, будто врывался целый отряд дружинников. На пороге, залитая утренним светом, стояла Велена. Она была одета в обтягивающую кольчугу из тончайшей оленьей кожи, подчеркивавшей каждую линию ее стройной фигуры. Высокие сапоги до бедер мягко поскрипывали, когда она переступила порог. В ее изящных пальцах играючи вертелся кинжал.

Ратибор вздрогнул, как пойманный на воровстве холоп, и мгновенно преобразился. Его поза стала почтительной, черты лица - удивительно мягкими, только глаза оставались жесткими, как два куска речного льда.

— Велена! - его голос вдруг стал медовым. - Я как раз напутствовал нашего Мирослава перед дорогой...

— Вижу, вижу, - перебила его девушка, нарочито медленно обводя взглядом комнату. Ее брови чуть приподнялись, когда она заметила следы грязных сапог на свежевымытом полу. - Мирослав, - обратилась она ко мне, внезапно сменив тон на игривый, - ты ведь не забыл про мой трофей? Ту самую медвежью шкуру, что обещал?

— Ровно через месяц, - ответил я, специально повышая голос, чтобы слова достигли ушей Ратибора, который делал вид, что рассматривает резьбу на дверном косяке. - Как и повелел государь.

Велена сделала несколько легких шагов вперед, и вдруг ее движения стали осторожными, почти церемонными. Она протянула кинжал, держа его на раскрытых ладонях, как нечто драгоценное.

— Тогда возьми это. На дорожку.

В воздухе повисло напряжение. Ратибор замер, его взгляд метался между нами, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

Я принял клинок.

— Благодарю, Велена, - я поклонился, играя роль почтительного подданного. - Обязательно привезу тебе тот трофей.

Ратибор фыркнул - звук вышел резким и неестественным. Не прощаясь, он развернулся и вышел, хлопнув дверью с такой силой, что со стены упал ковер с изображением родового древа.

Велена резко преобразилась. Её игривое выражение лица сменилось холодной серьезностью, будто кто-то вылил ведро ледяной воды на горящие угли. Губы сжались в тонкую линию, а в глазах появилась стальная твердость.

— Он не отступит, — прошептала она, делая ударение на каждом слове. Её пальцы непроизвольно сжали складки платья, оставляя морщины на дорогой ткани.

— Я знаю, — ответил я, чувствуя, как в груди разливается знакомое холодное спокойствие. Оно всегда приходило перед боем.

Велена шагнула ближе. От неё пахло лавандой.

Велена открыла рот, чтобы что-то добавить, но вместо слов лишь тяжело вздохнула. Её рука потянулась к моему рукаву, пальцы слегка дрожали.

— Тогда береги себя, волчонок, — прошептала она.

Когда дверь за ней закрылась, я ещё раз проверил снаряжение. Кинжал Велены занял своё место на поясе, рядом с другим — тем самым, с волчьей головой на рукояти, который мне достался после турнира. Лезвия тихо звякнули, будто приветствуя друг друга.

Я был готов в путь.

Дымка утреннего тумана, густая и молочная, словно призрачная река, медленно оплывала поля, окутывая пожухлую траву и обнажённые ветви деревьев серебристой пеленой. Воздух был влажным и тяжёлым, пропитанным запахом прелой листвы и дымком далёких печей. Когда я приблизился к покосившейся избушке на самой окраине Ольховского села, из тумана выплыли кривые берёзы, будто немые свидетели былых времён, а под ногами хрустел промёрзлый наст, словно тонкое стекло.