Вечный колокол - Денисова Ольга - Страница 45
- Предыдущая
- 45/132
- Следующая
Готовый ответ — готовым ответом, а в Новгороде он отцу на глаза постарался не попасть.
— Я его ловил раз пять, — рассказывал отец, — и заворачивал домой с почтовыми, под охраной. Но моего сына так просто с пути не свернешь: дожидался ночи — и поминай, как звали! Так до самой Тулы и дошел, а шли мы туда недели три.
Млад глянул на отца, чуть усмехаясь: лучше бы он рассказал шаманятам, какими словами встретил своего сына в Туле. Тогда один из сотников даже вступился за Млада:
— Что ты орешь на парня? Он, чай, не на чужую пасеку за медом лезет. Хочет воевать — пусть воюет, к себе в сотню возьму, копейщиком. Только спуску не дам и домой, когда воевать надоест, не отпущу.
— Нет уж! — ответил сотнику отец, — нечего пятнадцатилетнего мальчишку под копыта татарских коней подставлять. Обрадовался, в сотню он его возьмет! Копейщиком! Из копейщиков твоих каждый второй из первого боя живым не выйдет! Ты погляди, он копье-то поднимет? А коня этим копьем остановит?
Млад очень хотел быть копейщиком, и не сомневался, что остановит копьем легкого татарского коня. Конечно, еще больше он мечтал попасть в дружину князя, и Рыжка тогда не казалась ему столь безнадежной в качестве боевого коня, хотя за время похода можно было убедиться в ее полной к бою непригодности: она шарахалась в сторону от каждого громкого звука. Запах же крови, пожары и грохот пушек, которым встретила их Тула, довели лошадку до полного срыва — Млад закрывал ей глаза, уши и ноздри, только тогда она переставала биться и рвать повод из рук.
К досаде Млада, отец оставил его при себе, помогать лечить раненых, отлично зная, что тот совершенно не приспособлен к лекарскому делу: с одной стороны, он совершенно не умел отстраняться от чужих страданий, не примерять их на себя, а с другой — боялся крови, больших ран, отрубленных конечностей, белых обломков костей, торчащих наружу. А в добавок ко всему, даже простую повязку на порезанную руку или ногу он лепил кособоко, отчего легкораненые бранили его и обзывали неумехой, хотя он очень старался и очень переживал.
Отец добился своего: через две недели, после нескольких победоносных боев князя Бориса, война надоела Младу настолько, что по ночам он едва не плакал — так ему хотелось домой. Ему снились кошмары: то отрубленные ноги в сапогах заходили к нему в палатку, чавкая кровью, то в куске пирога обнаруживались куски мертвой человеческой плоти, то он тонул в крови, то оскальзывался на выпавших из живота внутренностях.
А потом дала о себе знать шаманская болезнь: шаман не может так долго не подниматься наверх, боги зовут его — у Млада заныли и распухли суставы, а вскоре начались и судороги.
Да, он поднимался наверх один, без деда. Но дед всегда стоял внизу, готовый прийти ему на помощь. Он знал, зачем поднимается, его требования к богам поддерживали люди. И эти люди помогали ему наверху: их воля сливалась с его волей.
У Млада не было с собой ни рысьих шкур, ни маски, ни бубна, ни оберегов — он не подумал об этом, собираясь в поход. Отец долго искал в окрестностях другого белого шамана, который подстрахует его снизу, даст свое шаманское облачение, поможет преодолеть неуверенность. Искал, и снова ругал Млада за то, что тот потащился на войну. Тот бесславный подъем Млад переживал очень долго: старый шаман из рода волка дал ему все необходимое, и поддержал, и успокоил, но поднялся Млад невысоко — едва достигнув белого тумана, даже не дойдя до серебряного поля, он почувствовал, как непреодолимая сила тянет его вниз, поток, увлекающий его за собой, иссякает, восторг тает, истончается, как готовая порваться нитка… Если бы старый шаман не подхватил его и не опустил на землю, он бы упал и разбился от удара нави об явь.
Отец перестал ругаться, теперь он старался поддержать сына, расшевелить, вытащить из безучастной вялости, хотел заставить его снова поверить в себя. И нашел путь. К тому времени князь Борис от обороны перешел в наступление, понемногу овладев стратегией боя против юрких татар: загоняя в тупики, нападая неожиданно на их лагеря — и теснил, теснил их к югу. Млад дважды побывал в настоящем бою, и тогда впервые ощутил пыл наступления, о котором потом вспоминал всю жизнь: это пьянило. Но ему этого оказалось мало: он хотел подвига, настоящего подвига. Разочаровавшись в своих шаманских способностях, он стремился не столько к славе, сколько к самоутверждению, а в лагере посмеивались и над его худобой, и над его юностью, и над тем, что на войну он пришел с отцом — вроде как прячась за его спину.
И он придумал себе подвиг, ровно такой, какой может прийти в голову только пятнадцатилетнему мальчишке: пробраться ночью в татарский лагерь и взорвать бочонок с порохом возле палатки их хана; а Млад не сомневался, что татар в бой ведет не больше не меньше — сам крымский хан.
Рассказывая об этом, отец умолчал о его глупости.
— Сотник послал его в разведку, поскольку Млад тогда был ловким, быстрым и вертким, как любой мальчишка. И что вы думаете? Он пробрался в самое сердце татарского лагеря! Он рассмотрел его расположение, посчитал все горевшие костры и стоящие палатки, и даже подслушал их разговоры!
— Ага, только не понял ни слова, потому что сроду не слышал татарской речи… — усмехнулся Млад и снова глянул на отца со значением: ты ври, да не завирайся.
На самом деле, пробраться в татарский лагерь незамеченным, да с бочонком пороха на плечах, действительно было непросто, и ничем, кроме везения, Млад не мог объяснить, как ему это удалось. Да, он выбрал час перед рассветом, когда дозорных одолевал сон, когда лагерь татар храпел на разные голоса, когда костровые клевали носом, и в темноте никто не разобрал, что за щуплая фигура пробирается к самому высокому шатру в центре лагеря. Только кони похрапывали, чуя чужака. Везение окрылило его и лишило бдительности. И если до этого он не чувствовал волнения, то тут от предвкушения удачи вдруг затряслись руки и ноги. Главное, как бы трут не погас до того, как вспыхнет смола, в которой он вымазал бочонок.
Млад нетвердой рукой развернул огневицу — как назло, ладони намокли от пота. Удар металла о камень прозвучал в ночи неожиданно громко, но дрожащая рука сорвалась, и, прежде чем повторить попытку, Млад сосчитал до десяти, прислушиваясь к звукам спящего лагеря и надеясь унять волнение и дрожь. Он собирался ударить кресалом снова, как вдруг сверху на него с криком навалилось грузное потное тело. Этого Млад никак не ожидал — оказывается, татарские дозорные тоже умели бесшумно двигаться в темноте! Он рванулся из-под нападавшего, но тот перехватил его запястье еще во время прыжка, и с небывалой силой и ловкостью заломил руку Млада назад, практически прижав ее к затылку. Отчаянная боль хлестнула через край, Млад услышал хруст костей, в глазах вспыхнул золотой, слепящий свет и градом хлынули слезы. Он не сумел даже вскрикнуть, задыхаясь, захлебываясь этой болью. Кресало со стуком упало где-то рядом с ухом — лицо его плотно прижалось к вытоптанной, пахнущей конским навозом земле.
Лагерь тут же пришел в движение, вокруг вспыхивали факелы, раздавались удивленные крики, и вскоре Млада плотным кольцом окружили татары, а дозорный продолжал сжимать его запястье, и ослабил хватку только чтобы поднять Млада на ноги и как следует рассмотреть. На ноги Млад встать не смог — дозорный за волосы поднял его вверх и поставил на колени. Боль пульсировала в голове, от нее тошнило, но постепенно до Млада начал доходить смысл происшедшего: он попался. И сейчас татары его убьют.
Но вместо этого враги разразились дружным хохотом, когда факелы осветили его мокрое от слез лицо. Сначала Млад не понял, почему они смеются, наверное над тем, что он расплакался, как девчонка. Но вскоре ему стало понятно: они смеются над дозорным, которому удалось одержать столь блестящую победу над ребенком. От обиды дозорный выпустил из рук его запястье, и рука упала вниз: Млад слабо вскрикнул, слезы снова побежали из глаз, как он не старался их удержать. Кто-то крикнул ему по-русски, что у князя Бориса не осталось взрослых воинов, раз лазутчиком тот выбрал мальчишку. Млад постарался справиться с собой и закусил губы — он считал себя вполне взрослым, умным и смелым. Если бы он видел себя со стороны, то понял бы, в чем дело — каждый из воинов весил, наверное, раза в два больше него и мог свернуть ему шею одной рукой, как куренку. В темноте дозорный не разобрался, кто перед ним, поэтому и сломал ему руку, рассчитывая на сопротивление взрослого мужчины.
- Предыдущая
- 45/132
- Следующая
