Господин следователь 9 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич - Страница 3

Значит, можно ехать в славный город Череповец. Вот только, сначала позавтракаем.

— Василий, хозяин меня загубить решил? — поинтересовался я, ковыряясь в миске с запаренными отрубями, залитыми молоком.

Чем-то они напоминают мюсли, которые любила употреблять на завтрак моя бывшая девушка, а я понять не мог — чего хорошего находят люди в такой гадости? Но мюсли, хотя бы есть можно, а это?

Но исправник, перед которым стояла точно такая же миска, меня не поддержал.

— Как у нас говорят — ешь, да не блей, — сурово ответил Абрютин, деловито вылавливая из молока какую-то отрубину (как будет отрубь в единственном числе?). — Андриану я велел завтрак сготовить, чтобы раненому было полезно. Видишь, я тоже мучаюсь?

Плохо, что исправник не мой подчиненный — уволил бы надворного советника на хрен. А то, что Василий мучается, так это он сам виноват. Заказал бы на завтрак что-то съедобное — лучше всего яичницу с салом.

Ситуацию улучшило появление на столе чая и хлеба с маслом. Все-таки, это больше напоминало завтрак. Я и сам в прежние времена ограничивался бутербродом с чаем или кофе, а завтракал на третьей перемене.

Супруга старосты — пухлая немолодая матрона, поглядывая на меня с сочувствием, принялась намазывать масло на мой кусок.

— Да я бы и сам, — застеснялся я.

— Ничего-ничего, — отозвалась женщина, подсовывая мне здоровенный бутерброд. Погладив меня по спине, вздохнула: — Бедненький вы наш…

С этими словами жена старосты вышла, оставив нас вдвоем.

— Вишь, я еще и бедненький, — хмыкнул я.

— Это учительница постаралась, у которой ты с лавки падал, — усмехнулся исправник.

— А что, уже и про это знают? — обреченно спросил я.

— А ты как думаешь? Зоя Владимировна вчера весь вечер тут околачивалась, обстоятельства выясняла. Говорит — следователь, хоть и молодой, но очень душевный человек, добрый. И душу простой учительницы понимает, что очень странно. Плохо только, что на лавках спать не умеет — все время падает. Плохо будет, если помрет. Переживала и за тебя, и за своего ученика. Шуганул бы — так она тут человек авторитетный, ей здесь деток учить.

Вот так всегда. Случится какая-нибудь глупость или казус — все про то помнят. Но это не только здесь, но и в моем мире. Тут я абсолютно бессилен что-то исправить или изменить. Лучший способ — не обращать внимания или, делать вид, что тебя это не касается.

— Василий, тебе еще рапорт губернатору придется писать? — спросил я, переходя к самому неприятному моменту разговора. — Может, доложишь ему о поимке дезертира, а про мое ранение не станешь упоминать? Меня здесь вообще не было.

— Ща-аз, — отозвался Абрютин с такой интонацией, что я перепугался.

— Вася, ты чего? — робко спросил я, забывая, что не умею обращаться к старшим товарищам по уменьшительному имени. Оказывается — еще как умею.

— Это Ваня, я тебя копирую, — отозвался Его высокоблагородие. Довольный произведенным эффектом, господин исправник спросил: — Похоже получилось?

— Не то слово! Неужели я так противно выражаюсь? — удивился я.

— О, Иван Александрович, у тебя еще противнее получается. Просто ты себя со стороны не слышишь. Иной раз слышу от тебя какое-нибудь словечко — думаю, запустил бы чем-нибудь.

Вишь. Оказывается, не только простых городовых, но самого Абрютина плохому научил. А тот, между тем, продолжил:

— Никак не получится скрыть. Сам знаешь — ежели, сам я губернатору рапорт не подам, другие найдутся. К тому же — а как ты Лентовскому объяснять станешь свое ранение? Допустим, Николай Викентьевич тебя ценит, все разъяснишь ему на словах. Недельку-другую он своей властью тебе дома подержит, с выплатой жалованья. Но над Его Превосходительством еще Судебная палата есть, а ее не только Председатель суда информирует, но и иные лица. Товарищи председателя тоже отчеты сдают.

Я слегка загрустил. Исправник напишет рапорт в Новгород, оттуда отравят докладную в Санкт-Петербург, в министерство внутренних дел, а копия, ко всему прочему, окажется на столе у государя. Выходит, сам я того не ведая, опять привлек к себе лишнее внимание.

— Тогда хотя бы не пиши про очередное геройство господина следователя. Пусть все случайно получилось, — попросил я.

— А вот тут, Иван Александрович, позволь мне решать, — строго заметил начальник уезда. — Случайности никакой не было, а господин следователь спас жизнь исправнику. Сам понимаешь, о таком умалчивать нельзя.

Эх, Василий. Вечно ты в благородство играешь.

— Тогда хотя бы укажи, что в данном случае я выступал в роли исполняющего некоторые обязанности помощника окружного прокурора. Присматривал, скажем так, за соблюдением законности со стороны полицейских во время задержания дезертира. Иначе спросят — а на кой-черт следователь увязался вместе с исправником и городовыми, если открытого уголовного дела нет?

— Иван, вот ты сам такой рапорт и составь. Тебе все равно придется перед Лентовским отписываться. А так ты уважение губернатору выкажешь.

— Ага, — кивнул я, вздыхая. С надеждой посмотрев на исправника, спросил: — Ты мне содержание продиктуешь? Если сам начну писать — все слишком заумно получится. А нужно, чтобы четко и ясно.

Разумеется, я и сам способен на такой подвиг, как написание рапорта, но он у меня получится в духе школьного сочинения — как я съездил в деревню. Пусть уж лучше опытный человек подскажет. Тем паче, что мне нужно так написать, чтобы и самому дураком не выглядеть, и Абрютина не подвести.

— Я нашему канцеляристу черновичок составлю, он от твоего имени изложит, а ты подпишешь, — успокоил меня Василий Яковлевич.

— Василий, а ружье у Опарышева откуда? — поинтересовался я.

— Сам беглец не в состоянии отвечать. Отец говорит — сын с ружьем пришел. Вроде, украл по дороге. Ружье старое, охотничье. Я смотрел — ствол ржа поела, замок болтается. Как оно в руках-то не взорвалось?

Получается, меня подстрелили из старого кремневого ружья? Позор джунглям. Но если бы Опарышев прихватил «крынку» или берданку, пришлось бы хуже. Порадуемся тому, что имеем.

— Как хорошо, что не мне это дело вести, — заметил я. — Иначе, пришлось бы разбираться — где дезертир ружье украл, запросы рассылать, выяснять — не было ли грабежей или убийств во время его путешествия домой? А теперь пусть этим военный следователь озаботится.

Василий Яковлевич посмотрел на меня иронично и, вроде бы, улыбнулся одними глазами. Вслух ничего не сказал, но я все понял. Военный следователь такой ерундой заморачиваться не станет. Он попросту допросит Опарышева, выяснит причину побега, обстоятельства, способствующие оставлению нижним чином воинской части — видел ли часового, как именно убегал — после отбоя через забор сиганул или во время хозяйственных работ? Не было ли сообщника? По какой дороге бежал? А потом передаст протокол допроса своему прокурору. Если всплывет информация о преступлениях, совершенных беглецом в отношении гражданских лиц, то военные отправят соответствующую бумагу в соответствующее учреждение, чиновнику для таких поручений. Я даже знаю фамилию чиновника, которому перешлют сообщение — коллежский регистратор Корзинкин.

Снаружи раздалось лошадиное ржание, шелест колес и перестук копыт.

— Что-то Савушкин рановато прибыл, — нахмурился Абрютин. — Я ему приказал к десяти часам подъезжать, а пока еще девять. Придется шею намылить.

Характерно, что исправник определил время, не глядя на часы. Что ж, коли экипаж подан, нужно собираться. Сюртук мне нынче не надеть — в рукав не влезу, да он и выглядит не слишком презентабельно — дыра, весь в крови. Можно потом отстирать, заштопать, но лучше выкинуть. Или перевести в «подменку». Штаны для черной работы у меня есть, теперь сюртук имеется. Ладно, что отыскалась нижняя рубаха на смену — та самая, в которой я ходил к «капищу», а потом сушил у печки учительницы. Еще шинель с собой, у нее рукава пошире. Как-нибудь да доеду до города.