Муля, не нервируй… Книга 5 (СИ) - Фонд А. - Страница 42

Но, с другой стороны, зато Дуся с меня сняла такой огромный кусок работы, что ой. Кроме того, ей это безумно нравится. А мне переживать нечего — всё равно я в этой квартире жить не буду, иначе бы не поменялся с Фаиной Георгиевной. Так что пусть она хоть Эйфелеву башню посреди гостиной делает. И в том, что Модест Фёдорович очень скоро получит собственное жильё, и оно будет не менее комфортабельным, чем дом Мулиного деда — я был тоже уверен на сто процентов.

Хотя не будет здесь гостиной. Дуся предлагала, но я махнул рукой.

Одна комната — моя, вторая — её. А гостей, если что, можно и на кухне принимать.

Но Дуся возражала, спорила и даже пыталась поругаться. Наконец, она покорно согласилась. Но зря я решил, что победил её в теологическом диспуте о ремонте. Вовсе нет: Дуся выпросила у меня большую комнату (мне было всё равно, места для раскладного дивана, платяного шкафа и небольшого стола и в маленькой вполне хватает). Так вот, она выпросила большую комнату якобы для себя и сейчас делала там гостиную. А для себя оставила диванчик и комод, которые отгородила от остальной комнаты большим сервантом. Я не сопротивлялся. Модесту Фёдоровичу и Маше нормально будет и в маленькой комнате, всё равно, когда ребёнок по ночам плакать будет, Мулиному отчиму придётся к ним в большую комнату спать уходить. А Дуся и Ярослав будут спать в большой комнате. Так что эта перегородка очень даже к месту пришлась.

— Муля! — опять заверещала она.

Я понял, что больше этого не выдержу, схватил коробку с остатками строительного мусора и крикнул:

— Я мусор выношу! — и выскочил во двор.

Подышу пока воздухом. Пусть Дуся спустит пар и нарадуется, а я потом спокойно вернусь. А то выслушивать всё это было выше моих сил. Но не выслушивать тоже нельзя: если рыкнуть — обидится же. Для неё ведь это мечта, праздник. Пусть потешится и получит удовольствие. Заслужила.

Во дворе было тихо, лишь возились в песочнице два смешных карапуза лет пяти. Над ними наседкой нависала дородная женщина преклонного возраста.

Меня она проводила подозрительным взглядом. Но, когда я вежливо поздоровался и спросил, где тут контейнер для мусора, то успокоилась, даже улыбнулась и вернулась к щебетанию с малышами.

Невдалеке от мусорного бака зачем-то стояла лавочка. И на лавочке сидел человек, увидев которого, я так удивился, что чуть не грохнулся вместе с мусорным ведром. Можете себе представить: возле мусорного контейнера сидит человек в форме дворника, в брезентовом фартуке, рядом, как и положено, лежат метла и грабли. И этот человек преспокойно читает Спинозу!

Я аж глаза протёр.

Выбросил мусор и прошел прямо рядышком возле странного человека.

Ноль реакции — он сидел и читал. Читал, хмурился, шевелил губами, кивал собственным мыслям.

Вот он перевернул страничку. И вдруг стремительно вытащил огрызок карандаша и резкой линией дважды подчеркнул какую-то фразу. Затем преспокойно, не прерывая чтения, убрал карандаш обратно.

И тут я не выдержал:

— Извините, — сказал я, — вы здесь работаете, я смотрю?

Человек чуть недовольно нахмурился, и я его вполне понимаю — сам ненавижу, когда меня отрывают от увлекательного чтения. Но это если я читаю Майн Рида или Джека Лондона. Но Спиноза…

Тем временем человек аккуратно заложил между страницами книги календарик и только после этого поднял на меня взгляд:

— Да, работаю, — согласился он и, чуть помедлив, добавил, — дворником.

— А я заселяюсь жить в этот дом, — пробормотал я и представился, — меня Иммануил зовут.

— Очень приятно, — кивнул загадочный человек и тоже представился, — Матвей.

— Спинозу читаете? — не выдержал я.

— Угу, — кивнул тот и, видимо на всякий случай, пояснил. — У меня технический перерыв. Пятнадцать минут. Согласно должностной инструкции.

Больше я ничего не придумал, что сказать. А таинственный дворник Матвей не проявлял никакого желания хоть как-то прокомментировать всё это.

Поэтому я потоптался и отправился обратно в дом. А дворник Матвей вернулся к чтению Спинозы…

Хоть я и наплевательски относился к приказу, выданному Татьяной Захаровной, и в большей степени занимался своими делами, чем инспектировал театры, но, однако, в театры заглядывать приходилось тоже. Потому что могут потом спросить.

Так-то я в разные театры «заглядывал» по-разному. Если, к примеру, в театре Глориозова мне было всё понятно и известно, то я ограничился там тем, что позвонил ему. Он прислал сотрудника с папочкой, где были собраны все основные показатели. Мы сели и за сорок минут сбили в кучку то, что нам нужно. Так же было и с большинством других театров. Но в таких театрах, как театр имени Моссовета, где рулил небезызвестный Завадский, этот номер у меня бы не прошёл. Поэтому на такие вот объекты у меня уходил зачастую и не один день.

Но и здесь я умудрялся как-то выкручиваться. А схема была проста: заглянуть в бухгалтерию и в кадры, хорошо их там пугнуть, потом изобразить страшную занятость и они сами с превеликим удовольствием бросались собирать мне те данные, которые им было не страшно показать. И когда Завадский или ещё парочку подобных руководителей об этом узнавали, то, как правило, препятствий они не чинили. Даже рады были, что всё так быстро и безболезненно закончилось. А то ведь можно меня пригнобить, заставить делать аудит по-настоящему, углублённо, но потом им же будет не очень хорошо, когда я там много чего найду.

Да, для меня это был прекрасная возможность расправиться с неугодными. С тем же Завадским. Но, во-первых, времени у меня уже оставалось всё меньше и меньше. А работы почему не уменьшалось. А во-вторых, я всё-таки верил в карму, в закон бумеранга и на такую ерунду старался по жизни не размениваться.

Сегодня у меня по моему «рабочему» графику был театр Капралова-Башинского.

Я шел по улице, посвистывая. Настроение было пречудесное. Светило солнышко, весело щебетали птички, проходящая мимо барышня обдала меня лучистым взглядом и облаком духов «Ландыш серебристый». Я иду по летней московской улице — молодой и здоровый, и вся жизнь у меня ещё впереди.

Красота!

В театр я легко вбежал по ступенькам и замер.

Две артистки (явно артистки, судя по профессионально поставленным голосам) вцепились друг другу в волосы, тянули и неистово ругались. Но, что характерно — ругались они очень тихенько, практически шепотом, очевидно, чтобы не потревожить коллег и руководство:

— Да ты совсем безумна, Виолетта! — шипела одна, дородная тумбочкоподобная дама с тремя подбородками, пытаясь вытянуть клок волос соперницы, тощей и длинной, как каланча.

— Гангрена ты! — свирепо огрызалась вторая, пиная тумбочкоподобную коллегу носком туфля в лодыжку, — тебя я презираю!

Мне стало интересно, что же ответит на это дама с тремя подбородками, но, очевидно, худосочная Виолетта явно перестаралась и удар получился такой силы, что дама взвыла во весь голос.

— Умолкни, гадкая! — вскричала Виолетта, тревожно покосилась на дверь, обернулась, увидела меня и поменялась в лице.

— Вы кто? — ахнула она.

— Извините, что помешал, — учтиво извинился я, — позвольте представиться: я из Комитета по искусствам СССР. К Оресту Францевичу.

— Эммм… — замялась Виолетта, не зная, что сказать и с надеждой покосилась на тумбочкоподобную даму.

— Это мы с коллегой репетируем, — тотчас же нашлась тумбочкоподобная и с милой улыбкой добавила, стараясь не кривиться от боли, — пьеса «Леди Макбет», сцена третья…

— Я сразу же так и понял, — постарался убедить милых дам я. — А Орест Францевич у себя, не знаете?

Дамы заверили меня, что у себя, и я пошёл по коридору дальше. А в спину мне донеслось злобное шипение:

— Ты лжешь, проклятая! Тебя я ненавижу!

Чем там всё закончилось, и кто победил — я не знаю. Так как уже дошёл до кабинета директора.

В отличие от того же Глориозова, который любил вычурную помпезность, вкусный коньяк и хорошеньких секретарш, у Капралова-Башинского всё было гораздо демократичнее и проще.