Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис - Страница 24

Нессельроде медленно развязал ленту, не торопясь вникать в содержание писем. Они вполне могли оказаться фальшивкам. С Чернышёва станется.

— Это еще ничего не доказывает, — произнес министр. — Император ему верит.

— Тогда найдем то, во что император поверит, — Чернышёв опустился в кресло, и его голос стал тише, но оттого еще звучал еще более неприятно. — Ведь у каждого человека есть грех, который он скрывает даже от самого себя.

— Я не приходской священник, чтобы его исповедовать, — осторожно произнес Нессельроде. — Да и вы — тоже… Грех греху рознь… Какая-нибудь интрижка на стороне может оказаться неприятной новостью для жены, но не для — самодержца. За заслуги перед Троном и Отечеством Александр многое сможет простить… Тут либо весьма крупная растрата казенных средств, либо…

Глаза Чернышёва блеснули.

— Государственная измена! — подхватил он.

Канцлер кивнул. Они понимали друг друга. Однако сказал осторожно:

— Шабарин отличился в Крыму, в Польше, здесь, в Петербурге, немало сделал для Престола… В глазах государя и народа — он герой… Здесь нужны более веские доказательства, граф, чем это…

И Нессельроде пренебрежительно ткнул пальцем в пачку писем. Чернышёв прочел в глазах канцлера недоверие, к представленным им «доказательствам» и потому сгреб эти листки вместе с лентой и швырнул в камин. Министр кивнул, оценив этот жест. Игра перешла на иной, более доверительный уровень.

— Вы правы, Карл Васильевич, — проговорил Чернышёв, — но ведь малый грех, как ниточка тянет за собой большой. Нужно отыскать эту ниточку и потянуть за нее. Глядишь, что-нибудь на свет и появится.

Дождь хлестал в разбитое окно, смешиваясь с вином, что растекалось по дубовому полу желтоватыми лужицами. Я прижал ладонь к левому плечу — пальцы тут же стали липкими. Пуля лишь слегка оцарапала, но черт возьми, болезненно!

— Вы ранены? — Буоль схватил меня за рукав, и в его глазах, обычно холодных, вспыхнуло что-то похожее на страх.

— Пустяк, — отмахнулся я. — Не впервой.

— И все-таки надо перевязать.

Хозяин дома позвонил в колокольчик. Явился лакей. Увидев разбитое окно, ахнул.

— Курт, прикажи позвать доктора. И кликни стекольщика, пусть заменит стекло.

Лакей поклонился и вышел.

Монтгомери, который все еще стоял в проеме между окнам, прижавшись к стене, нервно щелкал курком своего револьвера.

— Это ваши люди устроили засаду, Шабарин? — в его голосе змеилась ненависть, но под ней — животный страх.

Я резко повернулся к нему, и рана вспыхнула огнем:

— Если бы это были мои люди, полковник, вы бы уже истекали кровью в этом изысканном вольтеровском кресле!

Грюнвальд, бледный как смерть, кивнул. Он-то как раз остался в кресле. И его трясущиеся пальцы цеплялись за подлокотники, будто за спасительную соломинку.

— Они убьют меня… они знают, что я вам рассказал… Я обречен, но я боюсь боли…

В его глазах стоял тот самый ужас, что я видел у молодых рекрутов перед первой атакой. Смертный ужас.

Буоль внезапно встал во весь рост, не опасаясь повторного выстрела из сада.

— Барон! Кто эти «они»?

Грюнвальд вдруг откупорил флакон, который достал из жилетного кармана и судорожным движением опрокинул его надо ртом. Судорожно сглотнул, и вдруг… Пена выступила у него на губах.

— Яд! — закричал я, бросаясь к нему, но было поздно.

Тело дернулось в последней судороге и затихло. Монтгомери перекрестился. Странно было видеть этот жест в исполнении англичанина. Гром грянул прямо над домом, осветив на мгновение три наших лица — бледных, искаженных разными чувствами.

Я первым нарушил тишину:

— Мы все в одной западне, господа.

Монтгомери нервно провел рукой по лицу:

— Моя карета во дворе…

— И станет отличной мишенью, — резко оборвал я.

Буоль вдруг засмеялся — смехом, в котором слышались истерика и отчаяние:

— Прекрасно! В моем доме труп, за окнами убийцы, а мы… мы даже не знаем, кто наш общий враг!

В этот момент что-то стукнуло в глубине дома. Мы замерли. Тихие, осторожные шаги раздавались в коридоре. Не один человек… Двое… Трое… Похоже — все пятеро. Я выхватил шпагу левой рукой — правая уже немела от боли.

— Наше уединение раскрыто, господа, — прошептал я. — Теперь либо мы их, либо…

Дверь в библиотеку медленно скрипнула. И в проеме показался лакей графа и еще двое мужчин. Один — саквояжем. А второй… Мужчина средних лет, худощавый, с изящными манерами аристократа, одетый в элегантный сюртук цвета бургундского вина.

Он пропустил вперед того, кто был с саквояжем. Оглядел всю нашу компанию, включая — мертвеца, и заговорил. Мягкий итальянский акцент придавал его словам особое звучание:

— Прошу прощения за вторжение, синьоры, возможно я не вовремя, но обстоятельства требуют моего вмешательства.

Рука Монтгомери вновь метнулась к кобуре, но незнакомец остановил его спокойным жестом:

— Умоляю, не делайте глупостей. Мои спутники весьма компетентны в обращении с оружием.

Позади мужчины возникло еще двое — мускулистые парни в черных сюртуках с блестящими револьверами наготове. Нашей, Луганской фабрики, между прочим. Одним словом — профессиональные убийцы.

Человек с саквояжем, не обращая внимания на происходящее, подошел к Грюнвальду, приподнял веко, покачал головой, а затем подошел ко мне. Я снял сюртук и рубашку, чтобы облегчить ему манипуляции с моей раной.

Обработав ее и наложив повязку, он кивнул лакею. Они с трудом вытащили из кресла тело австрийского разведчика и вынесли его из кабинета. Я проследил за ними взглядом, удовлетворенно кивнув. Телохранители итальянца закрыли за ними дверь,

— Позвольте представиться, — продолжил аристократ, улыбаясь. — Джованни Корси, личный представитель Папы Пия IV. Впрочем, сегодня моя визитка немного иного рода.

Буоль с трудом выпрямился, брезгливо отряхивая испачканный вином воротник, сказал:

— Папа Пий IV, насколько мне известно, предпочитает сохранять нейтралитет в нынешних событиях в международной политике. Возможно, синьор Корси, ваши полномочия существуют только в вашем воображении.

Корси пожал плечами:

— Ах, как предсказуемы политики. Представьте себе ситуацию попроще: я представитель влиятельных кругов, заинтересованных в сохранении баланса сил. Вас никто не должен обвинить в смерти барона Грюнвальда, не так ли?

Его фраза вывела меня из ступора:

— Значит, вы действительно знаете, кто виноват в смерти барона?

Корси театрально развел руками:

— Дорогой господин Шабарин, разве не очевидно? Ваша маленькая интрига в библиотеке замка Боуля привлекла внимание куда более серьезных игроков.

— Интрига? — я нахмурился, ощутив нарастающую головную боль.

— Да-да, ваша игра в кошки-мышки с вашим коллегой-полковником, — Корси картинно потеребил подбородок. — Знаете, кого больше всего опасаются британцы? Того, кто успевает овладеть информацией раньше них.

Полковник Третьего отделения Владимир Лопухин шел по Малой Морской, кутаясь в шинель. Петербург встретил его промозглым туманом, который, словно шпион, проникал даже под самые плотные воротники.

Из головы полковника не выходило задание, полученное им от графа Чернышёва. Обнаружить сведения, которые бы бросили тень на Алексея Петровича Шабарина. Легко сказать. Лопухин хорошо помнил, как два года назад он пытался уличить сего господина, но с той поры много воды утекло из Невы и других рек.

Помещик Екатеринославской губернии, статский советник, вице-губернатор, потом губернатор, далее — генерал-майор, а ныне — генерал-лейтенант, вице-канцлер Российской империи и доверенное лицо самого государя императора, герой войны — как к такому подступиться?

Искать по политической, военной или фискальной части — долго, хлопотно и не гарантирует результата. Да и потерпев неудачу в 1853, Лопухин сам не был уверен в своих возможностях, а начальство — тем более. А вот по… амурной части…