Я – борец 2 - Гаусс Максим - Страница 13

– Нерв минут через пять отойдёт, – пояснил я.

Недаром удар называют «пятиминутка».

Взяв его термос и заварник с пачкой чая, я направился к родителям.

– Вскипяти себе ещё! Чайник, вон, лежит! И спасибо за термос, верну вечером, – как можно дружелюбнее произнёс я последнюю фразу.

Можно ли было как-то по-другому? Наверное, да. Хотел ли я как-то по-другому в этом гормональном фоне? Точно нет. Как там звали парнягу из триста двадцать второй, что-то из вселенной Незнайки – Винтик, Шпунтик… о, точно, Пончик! Короче, Пончик – наглец ещё тот, глаза и уши коменданта. Поговаривают. Но у меня сейчас такая репутация, что мелкие стукачи мне не страшны.

Войдя в триста тринадцатую комнату, я тепло улыбнулся родителям и, поставив на стол всё, что добыл, принялся готовить чайную церемонию. Открыть пачку, насыпать в заварник, залить водой с термоса. Найти чистые кружки! Кружки – моя да Генина – обе из покрашенного белого железа.

– Сейчас помою и прибегу, – бросил я, скидывая с себя верх костюма и в одной повязке побежав на кухню.

Пончик стоял, опершись на стол, подогнув левую ногу. А я, подмигнув ему, пошёл к раковине и, помыв кружки, отправился назад.

– Я тебе это припомню! – проскрипели мне в спину.

– Чё, друг, правая нога лишняя тоже?! – спросил я его, обернувшись.

«Сука, ну вот не хочется проявлять худшие социальные черты. Пожалуйста, не отвечай мне ничего».

– … – он замотал головой, пряча взгляд.

А я подошёл к столу, краем глаза замечая, как Пончик скрючивается, ожидая второго удара, взял чайник и, наполнив его водой, включил в сеть.

– Вскипит – приду и отдам тебе термос, – мягко проговорил я, забрав кружки и направляясь обратно в комнату.

Вернувшись в комнату, я поставил перед родителями кружки и, налив в каждую половинку кипятка, докрасил их до чёрного цвета чаем из заварника, тут же долив в заварник из термоса.

– Спасибо, что приехали, – начал я.

– Я в школе была, Боря на заводе, когда ко мне участковый пришёл и говорит: «Медведев Саша – ваш сын?» Я думала, он опять что-то плохое про тебя скажет, а он: «Вы только не волнуйтесь», ну а я: «Как мне не волноваться?!» – на этих словах она не смогла продолжать и поднесла платочек к заплаканным глазам, чтобы убрать слёзы.

А я смотрел на эту пару и не видел между ними эмпатической связи. Мой отец даже не собирался утешать мать, он просто сидел и смотрел на меня. «В кого же Саша вырос эгоистом таким?» И я встал, пересел к ней на Генкину койку и, обняв маму за плечо, произнёс:

– Да всё хорошо же.

– Чего ж тут хорошего? В тебя то стреляют, то режут? – возмутился отец. – Как тут не плакать матери?

Мой разум буквально вспыхнул. Я находился в состоянии крайнего негодования. «Ну чего тебе стоит обнять свою жену? Как вы вообще докатились до такой жизни? Сашу как-то заделали, зачем? Чтобы, не видя никакой поддержки внутри семьи, он решил избрать вас в качестве доноров денег? Что с вашим поколением не так? Почему у вас нет обыкновенного внутреннего тепла?»

И тут меня осенило: Медведев Саша шестьдесят шестого года «выпуска», а родителям его по пятьдесят примерно, значит, на их раннее детство выпал военный и послевоенный голод.

И мне стало как-то не по себе. Наверное, это можно назвать стыдом.

– Бать, я хотел с вами поговорить, всё не выдавалось возможности. Я не совсем тот, кем был раньше.

– Я знаю. В комсомол вступил, в техникуме учишься и отметки исправляешь. Вот только преподаватели твои говорят, что особой тяги у тебя к электронике нет, – начал отчитывать меня он.

– Всё верно, нет, – согласился я. – Просто техника – это не моё совсем.

– А что твоё? – удивился отец. – Выпивка, бабы, транжирство?!

Я только улыбнулся в ответ и тут же получил нагоняй за это.

– Чё ты лыбишься? Я думал, ты будешь инженером-электронщиком, а ты с ментами бегаешь, под пули и ножи лезешь! Мать нервируешь!

– Мам, а у тебя такое же мнение? – спросил я.

– А какое должно быть мнение ещё? Хочешь, чтобы тебя в гроб, а рядом все твои грамоты? Ты, наверное, и в армию теперь хочешь – хочешь без ноги приехать или в цинке?!

«Как же ты меня забодал», – сердце сдавило, но я не убирал взгляд от сурового советского усатого инженера с седой головой.

У молодёжи есть такое понятие как «обесценивание» – это когда ты выигрываешь чемпионат по футболу, а отец, к примеру, тебя спрашивает: «Да? А по хоккею выиграл?» А ещё молодёжь говорит про «токсичность» – это постоянное стремление к негативному и угнетающему.

Юный Саша Медведев хоть мажор и грязнуля, выбрал просто не общаться с «предками», оставив мать в семье наедине с отцом. Я же… я же хер так буду поступать!

– Короче, я думаю, ты, пап, уже понял, что техникум – не моё! Мне тут в пед предлагают пойти через спортобщество «Динамо», далее по милицейской линии или по линии ГБ. И Афган меня не пугает!

– Шыш тебе, а не пед! Ты технарь сначала закончи! – повысил на меня голос отец. – А то ничего до конца не доводишь, а ещё про какой-то Афган говоришь!

– Ну смотри, у тебя на работе дебилов много? – спросил я.

– Предостаточно! – выпалил отец.

– Вот закончу я техникум, приду к вам и буду очередным дебилом, и все скажут: «Вот – это сын Медведева!» – произнёс я и понял, что попал в точку. Не лучше ли гордиться сыном, который идёт по своему пути, чем стыдиться за то, что он не смог пойти по твоему?

Отец опустил глаза в непочатую кружку чёрного чая.

– Мам, пап, примите, что ваш сын уже взрослый, у него и паспорт есть, и таланты у него совершенно к другому.

– Какие у тебя таланты?! – спросил меня отец.

– Я борец! Хочется тебе этого или нет, – выдохнул я.

И на этих словах он встал:

– Маш, мы уходим! Пусть борец остаётся со своими грамотами и своим спортом!

Мама тоже встала, сделав шаг к двери. Встал и я, сделав к ней шаг и обняв.

На душе было горько от того, что отец не в силах принять новый путь его сына, как, собственно, не принимал его и раньше, а мама не в силах противиться воле отца. Какую корневую модель они отыгрывали в этих отношениях, мне было не особо понятно – я ж не психолог. Но почему-то мне показалось, что этот брак не должен был вообще произойти, как и Саша Медведев не должен был появиться на свет.

Я не религиозен и не склонен верить в различные теории, но, возможно, замещение меня на него случилось не случайно и ко всеобщему благу. Забавно будет, если там, в далёком и холодном Томске в две тысячи двадцать пятом, под колёсами маршрутки вдруг очнётся недодавленный Медведев Александр, который в будущем не будет ориентироваться от слова «никак», потому что ничего по-настоящему не умеет. Конечно его попробуют полечить, но, не найдя отклонений, отпустят домой, а дальше, дальше будет влачить никому не нужное бесполезное существование. А там никаких позитивных моментов, кроме ужаса от перемещения из юноши в преклонный возраст, ну еще, наверное, крепкого, хоть и возрастного тела и стабильной работы учителем физкультуры.

Родители уходили, уходили громко, хлопнув дверью. Но вдруг слабый голос мамы донёсся из коридора:

– Саш, тут тебе, похоже, записка!

«Записка мне?» – удивился я, направляясь к двери.

И, подойдя к двери, я открыл её. На полу и, правда, была записка, написанная на листочке бумаги, видимо, том самом, что был прикреплён к кастрюле с курицей, потому что на листочке было написано «313» – это с одной стороны. Мама бумажку даже не поднимала, её просто уволок отец из этого проклятого места, где их сын, Медведев Саша, наконец-то серьёзно говорит о своём дальнейшем жизненном пути. Борис Медведев был бы рад видеть в своём сыне талантливого техника, у которого золотые руки, заточенные под паяльник, и всё равно бы нашёл, чем его поддеть, естественно, для его же блага. Плавали – знаем.

У таких людей всегда что-то не так с окружающими, тогда как суть снобистской, душной души как раз в них самих. Почему нельзя просто взять и принимать реальность такой, какая она есть, особенно ту, над которой ты не властен? Над моей жизнью он не властен точно, как, по сути, не был властен и над жизнью Саши Медведева.