Рыбалка для босса - Лайза Фокс - Страница 3

Ну, бросил он меня когда-то ради карьеры, ну чуть не сдохла от любви. А потом как-то убегалась. Мама болела. Сначала больницы, потом похороны. А потом работа с утра до ночи.

Зато теперь заказов аж до весны, генератор купила. Во сне Чееркасова перестала видеть, просыпаться в слезах тоже. Он мне никто! Чужой человек из другого мира. Всегда был недосягаем.

Я видела его работы среди финалистов и победителей международных конкурсов, следила за успехами и изяществом архитектурных решений. А потом я попала на форум, где Черкасов был спикером. И всё, пропали оба.

Так мне казалось, что оба. Все 2 года совместного проживания. До того самого момента, когда он улетел в Дубай. А я осталась. И снова слёзы. И тогда, и теперь.

Ведь всё прошло!

Он для меня никто! Как и я для него! Отряхнулся и пошёл. Вернее, полетел в Дубай. Потом, судя по новостям, возвращался иногда. Но мы уже через полгода после отлёта даже не созванивались.

Да и как? Оба сменили номера и место жительства. В мамином доме жить я не могла, переехала в бабушкин. Здесь даже адреса не было. Я хмыкнула – да и какой адрес у трёх домов?

Мне передавали корреспонденцию раз в месяц или реже. Варе в Заречный, точка. Да мне никто и не писал. Передавать было нечего. Тем более, от Черкасова.

Только бы он поскорее уехал!

Словно в ответ на мои мысли, за окном взревела машина. Сердце пропустило удар, словно я надеялась, что Черкасов останется. Что хотя бы сейчас не бросит меня ради работы.

Шум мотора удалялся, но в противоположную от смытого рекой мостика. Потом стих на несколько минут и снова взревел во всю мощь. Я вскочила на ноги и кинулась в спальню.

Единственное окно, выходящее на улицу и свободное от ставен, было закрыто деревянным шкафом. Вчера я его придвинула в порыве ярости. Сейчас вернуть шкаф на место не получалось.

С огромным трудом мне удалось втиснуться с края и заглянуть на улицу. То, что я увидела, удивило меня до глубины души. Даже если бы по дорожке перед палисадником вышагивал единорог, я бы решила, что это цирковая лошадь в костюме.

Всякое можно увидеть на арене. Там и кентавры встречаются, и русалки летают. Но работающего руками Черкасова никто и никогда не видел. Его любимая фраза была: строит тот, кто не может купить.

Он даже отколовшийся плинтус не мог приклеить – вызывал помощника. И вот сейчас, Черкасов привязал тросом упавший забор в палисаднике бабы Луши и поднимал его при помощи лошадиных сил машины.

Илья контролировал процесс сидя за рулём обернувшись. Баба Луша суетилась вокруг. Семёныч руководил процессом, размахивая рукой. Как только он показал скрещенные на груди кисти, машина остановилась.

Дальше и вовсе было удивительное. Черкасов выпрыгнул в грязную колею, обошёл машину и помог Семёнычу закрепить забор с одного края. Передвинул верёвку, снова сел за руль.

Черкасов? Который за всю свою жизнь не прибил ни одного гвоздя, не починил кран, да что там, штор не повесил в новой квартире, секцию за секцией поднимал и укреплял забор полисадника.

Баба Луша утирала концами платка слёзы. Семёныч, который не мог восстановить её забор уже три месяца, от гордости так выпятил грудь вперёд, что я начала бояться, что худосочный старичок упадёт на спину.

Я выбралась из-за шкафа и пошла приводить в порядок мастерскую. Света не было, а бензин генератора надо было экономить. Поэтому отключила Платона и, пропылесосив стол, затопила печку в прихожей.

Согрела себе воды. Переобулась в сапоги, вышла на крыльцо и едва не столкнулась с Семёнычем, даже пустым ведром его задела. Но тот не обиделся. Наоборот, засуетился вокруг меня.

– Варюш, ты эт самое, хлеб сегодня печь будешь?

– Не планировала, дед Вася.

– Ну и ладно. – Он сегодня был необычно покладист. – А так-то может, если соберёшься, то эт самое, и на меня спеки, пожалуйста.

Дед даже пританцовывал, не давая мне пройти. Словно загораживал от чего-то. Это было подозрительно. Я сделала шаг вправо. Семёныч, двинулся вместе со мной. Отступила влево, он двигался, как приклеенный.

За спиной деда Васи звякнуло. Решительно взяв его за плечи, я сдвинула соседа в сторону.

– Ну-ка посторонитесь…

Договорить я не успела. Потому что снова увидела чудо. От колодца в высоких рыбацких сапогах по размокшей дорожке, чавкая глиной, шёл Черкасов. В каждой руке он нёс по ведру, наполненному водой.

– Ты, эт самое, не серчай, Варюш. Илюша тебе водички натаскает, скупнёшься после работы. Может, суп сваришь иль чего погуще.

Меня колотило от злости. Мало того что сговорились между собой, так ещё и ко мне на участок пришли.

– А ну-ка, давайте-ка отсюда! Оба! – гаркнула я.

Семёныч, зная мой взрывной характер, попятился. Торопливо спустился с крыльца. Я последовала за ним. Получалось, что я шла навстречу к Черкасову. Он тоже не замедлил ход.

Ещё секунда, и мы бы столкнулись на мокрой дорожке. Ни он, ни я не собирались уступать. Я даже начала прищуриваться, перед ударом, думая, что он неотвратим.

Потому что вторая основная черта Черкасова после белорукости была неуступчивость. Этот никогда не сходил с дороги. Особенно если вокруг хлюпала грязь. А он ненавидел пачкаться!

Шаг, второй, я жду столкновения, но вместо этого едва ли не падаю вперёд. Потому что Черкасов, наш великий и неповторимый, звезда архитектурной мысли, сдвинулся в лужу и пошёл дальше.

Проскочив в сторону колодца, я услышала за спиной.

– Варюш, ты эт самое, не серчай. Воду Илюша на крыльцо поставит, чтобы ты не таскала. А хлеб если будешь печь, то и на мою долю тоже ставь.

– Да идите вы уже оба! И не шастайте на мой участок! Я и воды натаскаю сама, и вымоюсь без помощников!

Мужчины прыснули от смеха. А я, сообразив, что сказала лишнее, рассержено топнула ногой и зашагала к колодцу. Зачерпнула воды, балансируя на скользкой дорожке, принесла ведро к дому.

На крыльце стояли два полных ведра. Я повернулась в сторону дома Семёныча. На ступеньках стоял Илья. Он помахал рукой, а я отвернулась.

– Пожалуйста, – крикнул он, не дождавшись благодарности. А я, внесла своё ведро домой. К воде, которую поставил Черкасов, даже не притронулась.

Потому что его предательство ничем не смыть.

Вечером я смыла с себя грязь рабочего дня. А мерзких воспоминаний не оттёрла. Быть использованной и выброшенной – удовольствие специфическое, на любителя. А я простая, без извращений, деревенская.

Это Черкасову подавай условия и комфорт. А мне, чтоб хорошо было, душевно. К лучшему, что мы разбежались. Я бы чай на дизайнерский стол пролила, он бы со мной развёлся.

А тут я сама себе хозяйка. Живу хоть и просто, но со всем необходимым. Свет выключили – у меня генератор есть. Холодильник с морозилкой, мастерская со станком и сушилкой.

Печка для каймака у баб Луши, баня у Семёныча. С ними полная любовь и взаимопонимание. А ещё, помощь искренняя, самоотверженная. Вчера я перед бурей скакала, как ужаленная. Сегодня баба Луша мою живность управила.

Жизнь.

Чайник вскипел, и я посигналила фонариком в окна соседки. Через некоторое время она мигнула мне в ответ. Я поставила чайник на печку и засыпала травы в чайник, зная, что баба Луша мигнёт Семёнычу.

Было ещё сыро, но по-летнему тепло. Я вытащила на крыльцо столик. Вокруг него поставила плетёные кресла. Разложила в них одеялки, на которые мы в прошлом году с бабой Лушей шили чехлы для таких посиделок.

Потом я опустила и закрепила сетки вдоль перил. Моё широкое крыльцо, если по нему не ходить, превращалось в уютную веранду. Особенно когда зажигались фонарики, заряженные солнцем.

Баба Луша принесла собранные в курятнике яйца и процеженное козье молоко. Я посы́пала вынутые из хлебопечки булочки корицей и сахарной пудрой. Расставила тарелки.

Разлила чай в три чашечки и уселась спиной к двери в дом. Баба Луша заняла своё место по правую руку. Так она видела свой двор и была спокойна. Дед Василий обычно занимал место напротив, и мы его ждали.