Честь - Умригар Трити - Страница 7

– Ну да. Конечно. Я просто пытаюсь объяснить, что твой Мумбаи и мой Мумбаи – не одно и то же.

Мохан поморщился.

– Ладно. Я понял. То же самое говорит моя сестра.

– Вот и хорошо. – Она кивнула и допила кофе. – А сколько сестре лет?

– Двадцать четыре.

– Она учится в колледже в Мумбаи?

– Шоба? Нет, она замужем. Живет в Бангалоре. В Мумбаи остался только я.

– У тебя тут нет родственников?

– Нет. Хотя я ненавижу быть один.

Он так погрустнел, что Смита рассмеялась. Он чем-то напоминал ей брата, Рохита.

– Если ты не против, я возьму Нандини сэндвич, – сказал Мохан. – Ей сюда ехать на двух автобусах – уверен, она еще не завтракала.

Да. И впрямь вылитый Рохит.

– Хорошо, – ответила она и даже не предложила заплатить по счету. Он же считал себя мумбайским мальчиком, а мумбайский мальчик ни за что не допустил бы, чтобы гости платили сами за себя. Это она хорошо помнила.

В палате Шэннон слышались громкие голоса.

– Боже, она проснулась! – бросил Мохан. – Таблетки не подействовали.

– Куда вы запропастились? – резко выпалила Шэннон, когда они вошли, и Смита замерла на пороге, увидев ее измученное лицо.

– Извини, – прошептала она, – мы пошли перекусить. – Она увидела напряженное лицо Нандини – та чуть не плакала, – и ей стало жаль девушку.

– С меня хватит! – тем же резким тоном произнесла Шэннон и повернулась к Мохану. – Пока вас не было, заходил доктор Пал. Оказывается, они не могут дать мне более сильное обезболивающее.

– Я с ним поговорю.

– Нет. Не надо. Он меня убедил. Завтра ложусь на операцию. Пал сказал, что другой хирург тоже хороший. Еще один день я просто не протяну.

– Шэннон, ты уверена? – тихо спросил Мохан, встревоженно нахмурившись.

– Да. Уверена, – ответила Шэннон и расплакалась. – Эту боль терпеть просто невозможно.

Мохан шумно вздохнул.

– Ладно, – ответил он, – пожалуй, так будет лучше.

Шэннон достала руку из-под одеяла и потянулась к Мохану.

– А ты останешься со мной? Когда Смита и Нан уедут?

– Да, конечно.

В углу палаты раздался какой-то звук, и они, вздрогнув, повернулись к Нандини; та выбежала из комнаты. Шэннон взглянула на Мохана.

– Меня уже достал этот цирк, – сказала она. – Иди и вправь ей мозги.

– Что происходит? – спросила Смита, но Мохан лишь покачал головой и вышел.

Смита пододвинула стул и села у кровати. Из коридора доносились приглушенные голоса Мохана и Нандини; голос девушки звучал истерично и резко.

– Получила телефон Анджали? – спросила Шэннон, лежа с закрытыми глазами. – Позвони ей в ближайшее время и узнай дату слушания.

– Позвоню. Номер получила. Хватит волноваться о работе.

Шэннон улыбнулась.

– Смита, ты лучше всех. Поэтому я и смогла доверить этот репортаж только тебе. Ты поймешь Мину, как никто.

Смита ждала Мохана и наблюдала за Шэннон, которую опять сморил сон. Через несколько минут она встала и подошла к окну. Морские волны разбивались о громадные валуны, рассыпаясь брызгами. Увидев рядом Нандини, она вздрогнула. Она не слышала, как та вошла.

– Привет! – Смита даже не скрывала досаду. Ее передергивало при мысли, что она окажется в машине один на один с этой незнакомой женщиной.

– Я очень боюсь, мэм, – сказала Нандини. – У матери моей подруги была такая же операция, и она умерла.

Неужели из-за страха Нандини вела себя так странно?

– С Шэннон все будет хорошо, – ответила она. – Это хорошая больница.

Нандини кивнула.

– Мохан-бхай[11] тоже так говорит. – Она вытерла нос рукавом. – Просто, мэм, Шэннон так ко мне добра. Даже мои сестры никогда так хорошо ко мне не относились.

Смита сталкивалась с этим феноменом по всему миру: девушки из малообеспеченных семей, тонкие, как тростинки, готовые работать круглые сутки, чтобы улучшить свою жизнь. Они испытывали такую искреннюю, такую душевную благодарность к своим начальникам и благодетелям – да что там, к любому, кто проявлял к ним хоть каплю доброты, – что это разбивало ей сердце. Она представила шумный многоквартирный дом, где жила Нандини, долгий путь на работу на общественном транспорте, титанические усилия по изучению английского – и вот наконец шанс работать в западном агентстве или газете, чувство свободы, которое дарит такая возможность, и преданность, неизбежно возникающая вследствие этого.

– Нандини, – сказала она, – у Шэннон нет других проблем со здоровьем. После операции она быстро восстановится. А пока, – она глубоко вздохнула, – мы с тобой хорошо поработаем вместе, да?

– Один момент, Смита. – Нандини скользнула взглядом по ее фигуре. – Тебе понадобится другая одежда, поскромнее. Лучше всего шальвар-камиз[12]. Мы едем в консервативный район.

Смита покраснела. Похоже, Нандини считает ее совсем дурочкой, незнакомой с местными обычаями.

– Да, я в курсе, – сказала она. – Чуть позже пройдусь по магазинам и куплю несколько костюмов. Я же прямо из отпуска – ты, наверное, знаешь.

– Вот и хорошо.

Они стояли и смотрели на море, пока в палату не зашла медсестра. Она что-то затараторила на диалекте маратхи; Смита растерянно переводила взгляд с одной женщины на другую. Она разобрала слово «американка» и заметила, что медсестра явно расстроена. Наконец сестра повернулась к Смите и произнесла:

– Время посещения закончилось, мэм. Вам нужно уйти.

– Но она-то здесь, – заметила Смита и кивнула на Нандини.

– Старшая медсестра сделала исключение для ассистентки мисс Шэннон и высокого джентльмена. Но гости могут приходить лишь в часы посещений.

Смита вздохнула.

– Ладно. – Медсестра не шевельнулась, и Смита добавила: – Дайте мне еще несколько минут, пожалуйста, нам нужно обо всем договориться.

– Пять минут.

Смита вышла за сестрой в коридор. Мохан стоял у поста дежурной медсестры и разговаривал с молодым врачом. Он заметил ее, сказал что-то молодому человеку и подошел к ней.

– Уже уходишь?

– Меня выгнали.

– Тут очень строгие правила посещения. Но я могу попробовать…

– Не надо. Они и так сделали исключение для тебя и Нандини. – Она услышала обиду в своем голосе и поняла, что и от Мохана это не ускользнуло.

– Мне очень жаль, – сказал он.

Смита покачала головой.

– Ничего страшного. Мне надо готовиться к поездке в Бирвад. Позвонить адвокату. А еще Нандини сказала, что у меня одежда неподходящая.

Мохан смутился.

– Кому сейчас легко, – пробормотал он и, приободрившись, добавил: – Но есть и хорошая новость: Шэннон поместили на первую строчку в листе ожидания. Завтра утром ее прооперируют первой.

– Отлично. Во сколько приезжать?

– Посмотрим. Ее увезут в семь. Но операция начнется только в восемь, и дело это небыстрое. Даже если ты приедешь в девять или в десять…

– Я в семь приеду.

– Так рано не нужно. Тебе еще завтра весь день ехать в Бирвад, если вы уедете сразу после операции. – Он улыбнулся. – Нандини ясно дала понять, что никуда не поедет, пока не убедится, что с Шэннон все в порядке.

Смита вернулась в палату. Шэннон крепко спала. Смита тихонько поцеловала ее в лоб, отошла и немного постояла у кровати. От боли на лице подруги залегли новые морщины. Шэннон тихо стонала во сне. Смите стало ее жалко. Она привыкла видеть Шэннон веселой и разговорчивой; легко было забыть, что у нее нет и никогда не было семьи. Однажды, когда они выпили лишнего после корпоратива, Шэннон рассказала, что провела детство в приемных семьях. Смита восхищалась Шэннон: одна в чужой стране, та могла положиться лишь на заботу своей переводчицы, которая ее обожала, и друга, следившего, чтобы за ней был лучший уход.

«И на меня, – подумала Смита. – Я тоже все бросила и поспешила ей на помощь. Почему? Ради Шэннон, конечно, но еще чтобы доказать, что я – хороший друг». Что ж, сама виновата. Потому что выяснилось, что Шэннон не нужны ее дружба и общество – ей просто надо было кому-то поручить репортаж.