Salvatio. В рассветной мгле - Ильин Юрий Николаевич - Страница 2

— Идите домой, — произнесла она наконец. — Я не поддерживаю ваше прошение, но и чинить препятствий не стану. Пусть решают вышестоящие. Вы свободны, ступайте.

Посетительница вышла. Последний на сегодня вопрос был закрыт, оставалось только ввести в формуляр «На усмотрение руководства» и нажать «Отправить».

Все. Рабочий день закончен.

Бержер обнаружила, что снова стоит у окна и смотрит на далекий пожар. Пытается ли его сейчас кто-то тушить?

Уже более десяти лет город постоянно окутан смогом и мглой. Загадочного происхождения пожары медленно, но верно обтачивают Метрополис по краям. Дальние спальные районы давно обратились в сплошную Пустошь. И теперь с каждым годом огонь все ближе подбирается к безопасному пока еще центру.

И несмотря на все торжественные реляции со стороны городских властей, никто, похоже, не понимал, что делать с этими пожарами: они непредсказуемо вспыхивали тут и там и порой столь же внезапно гасли еще до того, как приезжала пожарная техника. Ну а в тех районах, которые уже официально считались безлюдными, пожары никто тушить и не пытался…

Бержер вновь поймала себя на крамольных мыслях. Ей все труднее становилось справляться с ними, как и с воспоминаниями…

…Но — давно пора забыть. Смирно, офицер! Другой жизни нет и не будет. У каждого своя судьба, свое предназначение. И ты, капитан Бержер, свое знаешь. В такие времена чувства неуместны, жалеть себя — преступно. Свой удел надлежит принимать молча…

Сжав кулаки и зубы, капитан Стабикома Сесиль Бержер стояла по стойке смирно перед окном, чувствуя, как тело наполняется свинцовой тяжестью.

Черный асфальт, мокрый хлам — обломки кирпича, мятые жестяные банки, сломанные ящики. Раздавленная крыса с жирными опарышами…

Впереди, под редкими фонарями время от времени мелькает серый блестящий плащ с остроконечным капюшоном. Не выпускать его из виду и при этом не выдать себя становится все труднее.

Мелькнув под одним фонарем, фигура в плаще под следующим не появилась. Антон резко ускорил шаг. Поворот. Должна была повернуть. Но никого не видно.

Путь — от башни Kordo Konduktria до подпольного клуба «Ассамблея» — один из привычных маршрутов Наталии по понедельникам. Но каждый раз она ходит разными путями. В прошлый раз шла по бывшим Харминским переулкам, сегодня — по тому, что осталось от Пятой Липовой аллеи. Он упустил ее уже не первый раз. Да и зачем он вообще ходит за ней? Себе это Антон объяснял очень просто: ей может понадобиться защита. Хоть какая-нибудь. Да, слабак, да трус… Но все-таки мужчина.

Идти рядом с ней она ему не позволит никогда. Ненавидит. У нее на то весомые причины. Любые попытки примирения — заведомо обречены…

И вот он опять упустил ее из виду. Она бесшумно растворилась в наполненной гулом и металлическими стонами сырой городской мгле.

…Холодный моросящий дождь. Антон поднимает глаза к небу, и тотчас несколько крупных капель падают ему на лоб. Он стирает их и видит на ладони пятна. В темноте они кажутся бурыми. Словно проржавел и начал протекать железный купол небосвода — так ведь его древние эллины представляли?.. Пустые фантазии.

Антон наугад выбирает переулок, в который могла свернуть Наталия, и бросается бегом, стараясь производить как можно меньше шума. Тщетно. Она прошла как-то иначе. Но Антон все равно бежит. Уже не за ней, а от чего-то — от чего-то, что несколько мгновений назад взяло его след и теперь…

Остановиться? Оглянуться? Пусть его захлестнет, пусть все закончится! — споткнувшись, Антон едва не растянулся на оползне раскисшего мусора.

…Слева чернеет стена. Там, где она кончается, пробивается свет. И голоса. Высунувшись из-за угла, Антон видит, что метрах в пятнадцати от него под уличным фонарем стоит Наталия. Рядом двое патрульных — проверяют документы…

Чувствуя, как где-то в солнечном сплетении разгорается пожар, Антон опускается на колено, подбирая с земли огрызок водопроводной трубы.

Но патрульные возвращают Наталии документы и, механически козырнув, удаляются. В следующий момент исчезает Наталия.

Антон же еще какое-то время стоит, явственно чувствуя тошноту — от страха и от отвращения к себе.

Проходят несколько бесконечных минут, прежде чем он собирается с силами и движется дальше.

«Ассамблея» совсем близко.

Как и другие подобные заведения, «Ассамблея» пряталась в подвале бывшего завода, на территорию которого можно было попасть несколькими способами. Виктор предпочитал парадный вход — покосившиеся железные ворота, некогда выкрашенные в синий цвет. Сейчас синяя краска где облезла, где обколупалась, и из-под нее лезла ржавчина. Лезла как-то лениво, будто вовсе не собираясь однажды источить эту конструкцию целиком. Симбиоз. Так мох покрывает стволы деревьев.

Ворота венчала нелепая статуя, сваренная из обрезков металлических труб. Что автор пытался изобразить, понять было нелегко даже при дневном свете. Сейчас же, на фоне тускло светящегося ночного неба виднелся лишь угрожающий силуэт, горгулья, готовящаяся к прыжку…

…А внутри у нее камера наблюдения с тепловизором, так что владельцы «Ассамблеи» обнаруживали незваных гостей еще на дальних подступах.

Но уж кто-кто, а Виктор к таковым не относился.

Дверь, тамбур, коридоры, опять спуск и снова коридор. Обшарпанный бетонный пол, всегда подозрительно чистый; ряды кабелей по потолку, стены изрисованы граффити: некоторые даже не лишены художественных достоинств. Запах сырого камня, дыма и запустения.

Узкая тяжелая дверь с приваренной к ней — зачем? — решеткой. Яркая лампа на столе, за которым, еле видимый, сидит человек. Лицо скрыто в тени. Зато видны лежащие на столе руки — густого шоколадного цвета.

— Добрый вечер, Флестрин, — поздоровался Виктор.

— Добрый вечер, сэр, — раздался в ответ гортанный бас. Чернокожий великан, совладелец и, в лучшие времена, — арт-директор «Ассамблеи», поднялся из-за стола навстречу Виктору и, широко улыбаясь, протянул ему руку. Пожатие было как всегда убедительней некуда.

— Всё в порядке сегодня? — спросил Виктор.

— Хм, почти, — ответил Флестрин. — Видите ли, концерт запаздывает. Всё еще ждем Принцессу. Она сообщила, что, возможно, задержится, но не объяснила почему. Ее до сих пор нет, и уже не знаем, что и думать.

Виктор нахмурился. Опять что-то шло не так, и это начинало раздражать.

— Будем надеяться на лучшее.

— Конечно, сэр, — Флестрин произносил это слово с особым вкусом. Никто в Нортэмперии никогда больше не обращается друг к другу «сэр», «мсье», «мадам», «мадемуазель» или каким-нибудь еще иностранным словом, выражающим почтение. И Стабиком, и Комнрав, и другие комитеты и комиссии, коим в Нортэмперии нет числа, беспощадно борются с этим «гнусным пережитком прошлого».

Только у экзилитов это обращение в ходу.

Сколько лет назад они появились? Двенадцать? Больше?..

Свое самоназвание они образовали от двух внешне сходных иноязычных слов, одно из которых обозначало «изгнание», второе — «утонченность». «Мы экзилиты, и „утонченность“ есть наш образ жизни, а „изгнание“ — мера удаленности от сегодняшнего миропорядка», — гласил первый пункт их манифеста, распространявшегося в рукописных копиях. Интересно, кто его сочинил?

Одежда, манеры, учтивость и сдержанность. Экзилиты были субкультурой людей, «игравших в аристократию», стремившихся в своем кругу воспроизвести дух давно исчезнувшего «высшего света» — точнее, конечно же, собственное представление о нем, порядком приукрашенное.

Их никогда не было много, а осталось еще меньше — тех, кто готов был тайком пробираться сюда по темным, заваленным мусором улицам, чтобы, переодевшись из корпоративной формы в стилизованные вечерние платья и костюмы, провести несколько часов в обществе себе подобных. А потом так же закоулками, рискуя жизнью и свободой, возвращаться домой.