Паук у моря (СИ) - Валин Юрий Павлович - Страница 6

…— Резче! Еще резче! — рычит фельдфебель Сак. — Вы, козявки ослиные, тщитесь мечтать о погонах. Так не бойтесь пернуть от натуги. Или хотите в рапорт⁈

Взвод энергично работает гантелями, в рассветном сумраке сверкают надраенные медные сферы спортивных снарядов, для утяжеления залитые свинцом. Когда-то гантель казалась неподъемной. Курсантам тогда было по двенадцать лет[1].

— Резче! Выше! Пердеть и стараться! Или мигом вылетите в чистильщики жирного городского говна!

Фельдфебель Сак пугает. С четвертого курса переводят и отчисляют крайне редко. Ланцмахту и Ерстефлотте не хватает офицеров. Еще месяц учебы, стажировка в фортах, полноценный взводный выезд в передовые части, охота за партизанами тресго, возвращение в училище, подготовка к экзаменам, сдача — и всё…. «Считайте, погоны у нас на плечах».

Узкий погон лейтенанта пехоты или ротмистра кавалерии[2] на левом плече строевой кирасы или парадного кителя — об этом мечтают все. В смысле: все гражданские — от последнего деревенского ахт-дойча до вальяжных выпускников Инженерки. Девушки и дамы тоже мечтают, конечно, не о собственно службе, а об объятьях героев-мужчин в офицерской форме. Да, пусть звучит вульгарно, но по сути-то…

Будущие офицеры получили отличное культурное воспитание. Верн не только слышал, но и точно знает, что означают слова «вульгарно», «садомазохизм», «опера» и «грибной жульен». Пусть часть этих понятий и несет отвлеченный, сугубо исторический смысл, но офицерское образование это не только стратегия-тактика, боевая подготовка, секретные техники и понятия об основах магии, но и высочайшее понятие дойч-культуры.

— Легче шаг! Воздушнее! Вам это нравится, маленькие цизели! Улыбаться, я сказал! — рычит Сак.

Взвод, ритмично поднимая гантели над головой, движется «гусиным шагом». Это тоже весьма историческое упражнение. Никто из военнослужащих мифических гусей не видел, возможно, эти птицы еще в Старом мире вымерли, как ископаемые динозавры и страусы. Может и нет, говорят, что гусей видели за Северными заливами, но моряки Ерстефлотте известные врали. Не может быть птиц с такой мучительной походкой. Хотя про гусей и Анн что-то слыхала. Впрочем, это не показатель, там дело не в образовании, Анн просто очень знающая.

— Закончить упражнение! Встать! Смирно! Выссаться, вымыться, порядок навести! Вперед, славные цизели!

Курсанты рванулись в казарму. Песочные часы над дверью казармы уже перевернуты: на сортир, умывание, заправку постелей и построение к завтраку — десять минут. Кто не успел, продолжает спокойно заправлять кроватку, позавтракают без него.

Да как тут не успеть, тренировка великое дело. Тройка слаженно управляется с койками — в шесть рук довести «стрелки» одеяла и «зуб» подушек до идеала не так сложно. От всех троих воняет зубным порошком «Йозеф» — запах резкий, на редкость сомнительный, обезьяний запах, но уставной.

— Это ничего, — ворчит Вольц. — Скоро нам придется осваивать бритву, а это, вояки, еще то личное оружие.

Щетина, видимо, первой проявится у Фетте — в ушах у него уже появился некий рыжий пух, и товарищ утверждает, что эта поросль сводит с ума девушек. Весьма сомнительно — если бы он был рыжеволосым всей башкой, тогда конечно. Но уши не показатель густоты дойч-крови.

Все трое курсантов, в общем-то, темноволосы. У Фетте присутствует легкий намек на каштановость шевелюры, хотя цветом пряди больше похожи на поросячью щетинку, у Верна можно выискать оттенок меди, чуть заметный, но определенно приятный девичьему взгляду, Вольц головой темен как ночь, но берет иным достоинством — всё же дополнительная восьмая часть дойч-крови — это много.

Нет, Верн никогда не завидовал другу. С расовым происхождением всё прозрачно: все курсанты прошли проверку нацкомиссии, черепа измерены, зубы проверены, происхождение подтверждено документально, номера свидетельских показаний навечно выбиты на пластинке «свайса». Регулярная переаттестация проходит благополучно. Не совсем понятно, зачем перемерять черепа курсантов раз в полгода. Даже Вольц, откровенно двинутый на параграфах армейских уставов и циркуляров, смеется — случаев выявления внезапно возникших признаков принадлежности курсанта к расе тресго, ксанам, доисторических признаков евреев, славян, монголоидов попросту не отмечено. Чисто устаревшая традиция эти нацкомиссии. Понятно, Ланцмахт, тут все держится на святых традициях.

В этом и маячила очевидная, но почему-то тщательно замалчиваемая проблема. Верн не собирался ее обсуждать с кем либо, даже, видимо, с Анн. Но в чем смысл расовой чистоты? Основополагающей теории уделялось не менее двух лекций в день. Слушали, конспектировали, сдавали зачеты. Верн был вовсе не туп (разве что после двухсуточного выхода «в полной боевой» на отроги Хеллиша), решал расовые задачи с легкостью. Но на практике-то…. Безусловно, дойчи в умственном и культурном отношении стоят на порядок выше всех иных народов, это известно даже детям, глупо с этим спорить. Но зачем уделять аксиомам столько учебных часов?

Чистокровных дойче оставалось мало. Видимо, слишком мало. По сути, они существовали лишь в замке, появляясь в Нижнем городе исключительно по государственным праздникам, или в иных немногочисленных официальных случаях. Сам Верн видел истинных дойче регулярно, но лишь потому, что курсантский взвод по графику каждую десятидневку заступал на охрану 1-го Замкового периметра, тройка Вольца, как отличники учебы, усиливали караул у Хауп-ворот[3] замка. Курсанты точно знали, что истинные дойч — живые и реальные, существуют, и весьма недурно выглядят и одеваются. Но, к примеру, нынешняя малышня Медхеншуле подозревала, что истинные дойч — сказка, пусть и не особо волшебная. Да, приезжают какие-то красивые господа на праздники, дарят отличникам учебы подарки, а потом случается торжественный обед. Фасолевый суп с мясом и тутовый клабен-пирог — это здорово, но не сами дойчи эти вкусности готовят, всё это на школьной кухне варится и печется — запах-то, он с утра манит…

Анн куда больше рассказывала о женской части Школ, в мужской половине Медхеншуле она бывала, естественно, намного реже. Но Верн, проведший за забором Школьного квартала полноценные десять лет, знал, что бытие школьников мальчиков и девочек отличается лишь преподаваемыми дисциплинами, составом педагогов (чтоб им башку содрало) и меньшей склонностью мальчишек к накрахмаленности рубашек. Но дело не в этом. Вот если младшее поколение перестает верить в реальность истинных дойч — дело плохо. Государство существует лишь благодаря дисциплине и вере, об этом и Вольц не устает повторять, да и так понятно.

…Взвод звонко бряцал медными ложками, с акульей скоростью уничтожая картофельную кашу с ломтиками жесткой ламотины и половинкой нарезанного куриного яйца. Минута — тарелки пусты, можно пить цикорный кофе с печеньем и коричневым куском тростникового сахара. Четвертый курс — кормят роскошно, это изменилось.

Времена меняются. Об этом говорят все, пока расплывчато и неопределенно. Анн говорит иначе, а она знает, о чем говорит — знать, хитрить и оставаться неповешенной — ее жизнь.

Верн был курсантом-выпускником, почти офицером, и ничего не боялся. Чего бояться бойцу, знающему почти все о войне, бывавшему в опасных рейдах, уже получавшему боевое ранение, ходившему на утлых кораблях Ерстефлотте почти до самых Заливов? Судьба мужчины и солдата — честно сражаться за фатерлянд, честно исполнить долг-ленд, и честно завершить свою жизнь точно в назначенный командованием и богами срок. Ну, желательно завершить попозже и с мечом в руке. Но одного Верн все же боялся. Совершенно незаконно, преступно, малодушно боялся. И ничего здесь не поделаешь. Увы.

Взвод надраивал сапоги, готовясь к строевой подготовке. Верн привычно полировал щеткой обувь, а мысли были странные. Вот что толку мерить черепа и зубы, если враг может быть здесь, в строю, совершенно неотличимый от честных товарищей формой и башкой, сдери ее совсем? Нет, понятно, не совсем враг — за фатерлянд и родной Эстерштайн курсант Верн личный номер 9945 отдаст жизнь, не задумываясь. Но соучастник преступления, следовательно, и сам…. Да ну его к черту эти мысли, это же и не преступление, поскольку…