Договор (СИ) - Видум Инди - Страница 2

Окно я закрыл. Надо было убираться, пока кто-нибудь не пришел узнавать, что отсюда вылетает с воплями. Хотя надо признать, смерть мужик принял стоически: кроме единственного взвизгивания, больше не издал ни звука. Правда, уважения к нему это не прибавило. Людям, которые убивают, вообще сложно добиться уважения от тех, кого они пытались убить.

Я поднял с пола выпавший с убийцы ключ. В моем кармане обнаружился точно такой же, со смешным толстеньким бочонком на веревочке. На бочонке был выжжен номер. Моей каюты? Номера оказались близкие: мой — 14 и вражеский — 16. Нужно будет проверить оба. Но чуть позже.

Туалет следовало покинуть как можно быстрее и при этом не оставить никаких улик. Я огляделся и заметил рядом с унитазом фуражку. Моя? Скорее всего: то, что на мне было надето, напоминало форму, в которой хорошо повалялись по полу. Спасибо, хоть никто мимо унитаза не сходил, так что без отходов чужой жизнедеятельности обошлось. Но грязи и без этого хватало. Прилипший окурок оставил после себя неопрятное пятно. Но в целом все было не так страшно. Жив — и ладно. Только голова побаливает в месте удара.

Из крана ледяная вода текла тонюсенькой струйкой, но ее хватило, чтобы освежиться и смыть подсохшую кровяную корку на виске. Тело все еще казалось чужим карнавальным костюмом, но уже более подходящим по размеру, и слушалось куда лучше. Закончив умываться, подошел к двери и приложил ухо, удостоверился, что снаружи тихо, рискнул отодвинуть задвижку и настороженно выглянул в коридор, опасаясь сообщников убийцы.

Там было пусто и темнее, чем в туалете: искусственное освещение еле-еле теплилось. Но в целом его было достаточно, чтобы убедиться: больше меня никто не поджидает, и дойти до своей каюты. Судя по тому, как часто попадались двери, каюты были одноместными и совсем крошечными.

Я зашел в свою, закрылся изнутри и осмотрелся. Места в ней действительно оказалось всего ничего, да и то было наполовину занято койкой, приподняв которую я обнаружил рундук для хранения вещей. Моих там не было, вся моя собственность в виде изрядно потертого саквояжа стояла на столе перед небольшим иллюминатором.

Я лег на койку и расслабился. Получилось это не сразу: подсознательно ожидал еще одного нападения. Но для обещанного поглощения чужого сознания нужно было находиться в покое, хотя бы относительном. Поглощение же было жизненно необходимо провести как можно скорее.

Меня потряхивало. И не только от вселения в чужое тело, но и от осознания, что убил другого человека. Почему я выбросил мужика в окно, а не попытался добраться до двери и позвать на помощь? Мне это даже в голову не пришло — сразу бросился избавляться от преступника. А ведь его могли арестовать и выяснить, зачем он напал на меня. Теперь могут арестовать меня — поди докажи, что я всего лишь защищался. Нужно будет убрать все вещи из вражеской каюты. Вдруг не заметят его исчезновения?

Удалось успокоиться минут через пять, после чего в меня непрерывным потоком потекла информация о прошлом того, в чьем теле я оказался. Но ощущалась эта информация примерно так же, как тело при моем в него попадании: совершенно чужеродной. Тем не менее нужное всплывало в памяти, пусть медленно и неохотно.

Петр Аркадьевич Воронов, гимназист, сдавший выпускные экзамены и решивший воспользоваться последней возможностью получить красный аттестат, а не синий. Красным здесь назывался не аттестат с отличием, а аттестат, принадлежавший обладающему магией. Для чего мальчик Петя сел на дирижабль, летевший к ближайшему городу с Лабиринтом. Последнее было как нельзя кстати: одним из обязательных пунктов, перечисленных богом, было как раз скорейшее посещение Лабиринта.

Кто и почему Петю убил, в памяти не отложилось вовсе. Вышел из туалета — и все, жизнь закончилась так же резко, как началась моя в этом теле. Не было в прошлом паренька никакой страшной-ужасной тайны. А если была, то либо он о ней не знал, либо она пока недогрузилась. Возможно, убийца просто-напросто перепутал жертву? Или был маньяком, убивавшим всех подряд в гимназических одеяниях? Или просто маньяком, которому все равно кого убивать, лишь бы потом тело выбросить из окна сортира?

При недостатке информации голову можно было ломать долго, и без толку. Времени на это не было: следовало срочно проверить каюту моего убийцы. Строго говоря, он, наверное, был все-таки моей жертвой… Но этот сложный философский вопрос я решил оставить кому-нибудь другому.

Я опять вышел в коридор, где царили сумрак и относительная тишина, разбиваемая мерным механическим постукиванием, дошел до каюты номер 16 и, стараясь не производить лишнего шума, открыл замок, вошел и огляделся. Как и моя, каюта врага размерами не потрясала. Вещей в ней практически не было. Только потертый саквояж, в котором нашлась смена белья с вложением внутри в виде нескольких крупных купюр и запечатанной пачкой папирос «Герцеговина Флор», солидный кожаный несессер с мужскими мелочами, необходимыми в дороге, коробка с бутербродами, фляга с обычной водой, пачка газет, еще пахнувших типографской краской, и толстенький потертый многофункциональный складной нож. В моем прошлом мире такой назывался швейцарским, а в этом просто армейским.

Вещи ничуть не прояснили причину нападения на ничем не примечательного гимназиста, у которого при себе был куда более потертый саквояж, чем у напавшего, поэтому я продолжил осмотр каюты, благо она не такая уж большая и осматривать по факту было нечего. Провел рукой под столешницей, не удовлетворился этим и заглянул под нее, переворошил койку и заглянул в абсолютно пустой рундук под ней. После чего перевернул единственную висевшую на стене картинку, тонкую и плохо пропечатанную. Она тоже за собой ничего не скрывала.

Я уже совсем было собрался покинуть чужую каюту, преисполненный разочарованием, когда взгляд зацепился за вентиляционную решетку, а память услужливо подсказала, что в книгах в таких местах прячут что-то ценное, а среди насадок складного ножа есть отвертка.

Винты пошли легко, и я уверился, что на правильном пути. Открутив три винта, решетку сдвинул и пошарил рукой в дыре. К сожалению, дыра ничем не порадовала. Не было там даже намека на тайник.

Я еще раз огляделся, но тайник больше негде было устроить, поэтому аккуратно завернул винты решетки, протер чужими нижними штанами все поверхности, которых касался, сгрузил всю добычу в саквояж, оставил ключ в замочной скважине изнутри вражеской каюты (мигающий кристалл внизу бочонка намекал, что ключ отслеживается) и тихо вернулся в свою.

Усталость накатывала волнами, но нужно было завершить то, что начал: проверить чужие вещи. И избавиться от всего приметного.

Выложив все из саквояжа, я принялся внимательно изучать уже его и почти сразу обнаружил фальшивое дно, а под ним — пухлую пачку купюр, фотографию и револьвер ретрообразца. Револьвер я сразу решил считать неприметным: он придавал уверенность в собственных силах, лежал в руке как родной и не имел ни гравировок, ни бросающихся в глаза отметин.

Фотографию я повертел, надписей на ней не обнаружил. Совсем молоденький парнишка, усы только-только пробиваются, но лицо уже выглядит породистым, хотя и недостаточно жестким. Нос с горбинкой, темные глаза, а вот кожа, напротив, светлая. На фотографии я завис надолго, пытаясь понять, что меня в ней зацепило.

И чуть не начал истерично ржать, когда дошло, что фотография — моего нынешнего лица. К нему нужно будет привыкнуть, чтобы не шарахаться от зеркала, когда там всплывет не то изображение, что в прошлой жизни. Возможно, за ночь я срастусь с этим телом полностью. Как сказал бог, от восьми до двенадцати часов на полное вживание.

Сдвинув все к окну, я продолжил исследовать саквояж: тщательно прощупал, а в подозрительных местах еще и прорезал, но больше из него ничего не выпало. Одежду тоже прощупал, но нижнее белье — не многослойный жилет, в который можно что-то зашить. Если у того мужика было что-то запрятано в одежде, то он это что-то унес с собой. Как, к сожалению, и собственные документы. Останется он для меня безымянным и безликим: видел я его только со спины, чего для опознания недостаточно. Но одно точно: нападение не было случайным, мужик искал именно меня и, похоже, деньги — плата за мое устранение.