Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 144

– Я Аббаль Паслава, – раздался голос сверху. – Люди зовут меня Чародеем. Это на всякий случай, вдруг тебе будет интересно узнать, кто же убил тебя, Берн.

Берн вывернул шею так, чтобы лучше видеть говорящего, и кивнул, как Профессионал, одобряющий работу другого Профессионала:

– Хорошая ловушка, Чародей Аббаль Паслава. Даже отличная. Надо полагать, теперь твои люди расстреляют меня из арбалетов, обрушат на мою голову камни или еще что-нибудь такое. – Берн добродушно усмехнулся. – Это ведь Кейн придумал, да?

– Ну, вообще-то, да. – Паслава ответил ему зловещей улыбкой. – Он рассказал нам о твоих магических приращениях и решил, что убивать тебя надо здесь, в пещерах, где твоя магия не действует. А значит, у тебя уже нет той Силы и неуязвимости, что наверху, а главное – тебе не поможет Косаль. Зато гриффинстоун из сети, которую так заботливо сберегли для нас твои люди, даст мне достаточно силы, чтобы разделаться с тобой.

– Отличная ловушка, – повторил Берн. – Он умнее, чем я думал. Но есть кое-что, о чем Кейн не догадывался.

– Угу, – сдержанно прогудел Паслава. – Кейн предупреждал, что ты будешь торговаться. И какая же у тебя есть информация, которая будет для нас полезнее твоей смерти?

– Информация? – Берн захохотал во весь голос. – Сейчас я тебе покажу информацию, – сказал он, вытягивая из-за плеча меч.

Едва покинув ножны и почуяв руку хозяина, клинок завыл так, что наверху у всех свело зубы.

Паслава выпучил глаза.

Берн ухмыльнулся и помахал ему гудящим мечом:

– Не только у тебя есть гриффинстоун!

– Стреляйте в него! Не медлите! – заорал Паслава, но, пока Рыцари Арго возились со стрелами, Берн согнул ноги в коленях, резко оттолкнулся ими от пола и выскочил из колодца как чертик из табакерки. Так стремительно он летел над Рыцарями, что те даже пригнулись, словно в них самих выстрелили из арбалета. В полете Берн небрежным движением меча раскроил одному из них череп от макушки до шеи.

Затем Берн сделал в воздухе сальто и встал на ноги, грациозный, словно танцор. Тем временем за его спиной мертвый Рыцарь рухнул на колени, наклонился и нырнул вперед, в колодец, приготовленный для Берна.

Граф повернулся и направил Косаль на Паславу. Рыцари шарахнулись в стороны, но не побежали, а схватились за мечи.

– Ну, выбирайте уже что-нибудь, – заговорил Граф с насмешкой. – Бегите или деритесь. Конец все равно один, а мне некогда.

Берн не считал себя ни особо умным человеком, ни уж тем более интеллектуалом и не любил брать на себя эту часть дела; думают пускай те, у кого это хорошо получается, например Ма’элКот или Тоа-Ситель. И все же один вопрос из разряда тех, которые обычно даже не приходили ему в голову, свербел у него в мозгу, пока он гонялся за двумя перепуганными Рыцарями Арго. А когда он небрежно и даже как-то рассеянно снес голову и третьему, вопрос окончательно обрел форму. Берн не догадывался, почему ответ на него так важен, но интуиция подсказывала ему, что это так.

Вот почему, догнав удиравшего во всю прыть Паславу, Берн отсек ему полноги, аккуратно перерезав коленный сустав, отчего маг, громко визжа, повалился на пол, а кровь пульсирующей струей забила из его рассеченной конечности, но убивать его не стал.

Вместо этого он схватил Паславу за бедро повыше культи и со всей силой своих магических мускулов стиснул ее так, что отверстие артерии закрылось и алая струя сменилась редкими каплями. Чтобы у мага не упало давление и кровь продолжала питать мозг, Граф поднял его и перевернул головой вниз.

Держа Чародея перед собой на вытянутой руке, Берн, прищурившись, глядел в его перевернутые глаза.

– Прежде чем умереть, ты скажешь мне одну вещь, – медленно произнес Берн, не в силах избавиться от нарастающего ощущения, что где-то что-то пошло катастрофически не так, – как именно Кейн узнал, что я приду сюда за этой сетью?

Полдень еще не настал, а на стадионе Победы уже яблоку было негде упасть. Обливаясь потом, люди сидели на каменных скамьях вплотную друг к другу, а те, кому не хватило сидячих мест, скорчились в проходах. Площадки перед дверями гигантских писсуаров тоже кишели людьми.

Имперский чиновник, на которого была возложена обязанность следить за порядком на стадионе, обильно потея и заламывая руки, приказал командиру констеблей запереть ворота. Потом он опустился на колени перед небольшой иконой Ма’элКота, стоявшей в углу его кабинета, и горячо помолился о том, чтобы на стадионе не случилось бунта.

Оказавшись перед запертыми воротами, первые ряды отпрянули от них, как черви от раскаленного кирпича. Люди устремились назад, но сделать это было не так просто, ведь вся улица Игр за их спиной и перпендикулярная ей Долгая были запружены желающими увидеть то, что будет происходить на стадионе.

Усиленная кавалерийская бригада принялась разгонять толпу с Дворянской улицы и с Королевского моста: по ним вскоре должен был проехать сам Ма’элКот.

Высоко над городом, в Железной комнате, Паллас Рил не обращала внимания на Рыцарей дворцовой стражи, которые суетились вокруг нее, одно за другим перенося кольца ее оков с каменного алтаря на дубовую раму, – точно так же она не обратила перед этим внимания на жалкие мольбы Ламорака о прощении. Под бдительным надзором Ма’элКота его приковали к такой же раме, что и ее. Но вот раму с Паллас накрыли серебряной сетью, обернули ее тело со всех сторон несколько раз. Этого она никак не могла не заметить: сеть полностью отсекла ее от Потока. Теперь, глядя на Ма’элКота, она видела просто мужчину, правда очень высокого и невероятно красивого, но никак не ходячий сгусток магической Силы, похожий на смерч, который два дня стоял рядом с алтарем.

А еще, едва Паллас оказалась отрезанной от Потока и мыслевзора, в ее тело вцепилась боль.

Тем временем Рыцари дворцовой стражи подхватили дубовые рамы с ней и с Ламораком так, словно то были носилки, и понесли их вниз, вниз и вниз по бесконечным лестницам, которые привели их во двор. Там уже собирался торжественный выход – процессия из сотен Рыцарей, акробатов, музыкантов и просто красивых девушек с гирляндами свежих цветов, стройных юношей с корзинами пирожков и сладостей, которые им предстояло бросать в толпу. Центром парадного шествия должна была стать огромная открытая повозка. На повозке, борта которой были увиты таким количеством цветов, что ни досок, ни даже колес под ними почти не было видно, стояли две надежно закрепленные металлические конструкции. К ним и прикрепили рамы с крестообразно распятыми на них Ламораком и Паллас, чтобы все могли их видеть.

Впервые за два дня сменив горизонтальное положение на вертикальное, Паллас едва не отключилась. Когда ясность зрения понемногу начала возвращаться к ней, она увидела двор, залитый противоестественно ярким светом, и Ма’элКота, который одним прыжком вскочил на середину повозки. С его появлением Рыцари, другие участники процессии и вообще все, кто был во дворе и даже наблюдал за сборами из окон дворца, радостно закричали и захлопали. Император тоже приветствовал толпу благодарными поклонами и счастливой улыбкой, которая вызвала новую бурю приветственных криков и аплодисментов.

Паллас и без мыслевзора видела, что Ма’элКот буквально питается энергией своего народа, его любовью, которая поднимает его над повседневностью. Его сомнения, угрюмая решимость, которую она видела на его лице все утро, внезапно исчезли без следа; здесь, в присутствии своих Детей, Ма’элКот почти затмевал солнце, источая мощь и божественную красоту.

Паллас посмотрела на Ламорака, на его избитое тело, распятое, как и ее собственное, на его закрытые глаза и лицо, сосредоточенное на собственной муке. Она взглянула на себя и увидела, что на покрывавшей ее белой льняной простыне, как раз над задубевшей от крови повязкой, уже проступили красные пятна. Потом она бросила взгляд на Ма’элКота, который в этот момент сделал знак слугам распахнуть ворота. Она хотела было вызвать мыслевзор, чтобы хотя бы отчасти восстановить ту безмятежность, которая служила ей надежной опорой все эти дни в Железной комнате, но натертые оковами запястья и лодыжки, мучительная боль в пробитом легком, которую причинял ей каждый вдох, суета вокруг работали против нее, не давая ей дотянуться до убежища.