Герои умирают - Стовер Мэтью Вудринг - Страница 122

Кейн встряхнул головой и усилием воли выдал свой напряженный оскал за улыбку.

– Какой ты еще ребенок. Даже жалко, что можно убить тебя всего один раз.

Берн снова шагнул вперед, но Кейн, ухмыляясь, поднял обе руки и покрутил ими так и этак, словно демонстрируя драгоценности.

– Ты опоздал. Надо было начинать, пока у меня руки были связаны. Теперь ты упустил свой шанс.

И он прислонился к подоконнику. Он был уверен – если Берн бросится на него, он легко отправит его полетать сквозь это окошко у себя за спиной. «Посмотрим тогда, как сработает твоя хваленая Защита, когда ты на предельной скорости грохнешься о мостовую внизу».

Но тут Тоа-Ситель предостерегающим движением положил руку на плечо Берна.

– Ты сказал, пусть отвечает Ма’элКот, – заговорил он. – Ты хочешь сказать, что Ма’элКот знает? И что мои поиски тебя были чем-то вроде… э-э-э… развлечения? Что это было – чья-то забава или часть замысла покрупнее?

«О, а почему бы и нет? – мелькнула у Кейна мысль. – Почему бы не посеять разлад в стане противника?»

– Не злись, Тоа-Ситель. Бог, как ты, может быть, слышал, ходит неисповедимыми путями.

– Он издевается над тобой, – сказал Берн. – Ма’элКот так не делает. Он всегда был честен с нами, и ты это знаешь.

Кейн перевел взгляд с одного своего противника на другого. «Когда это Берн и Тоа-Ситель стали „нами“?»

Этого было достаточно, чтобы его желудок завязался узлом от страха.

Он кивнул на массивную дверь из железа, поверхность которого покрывала вязь из серебристых рун:

– Ма’элКот там?

Берн ухмыльнулся:

– И не он один.

Тоа-Ситель шипением призвал его к молчанию.

– Пусть он сам узнает.

Во рту у Кейна вдруг стало сухо и так холодно, как будто он глотнул ледяного ветра арктических пустынь. Кровь запела в ушах.

– Паллас… – прошептал он, и на бесконечный миг между двумя гулкими ударами сердца все, что было в нем рационального, покинуло его, уступив место страшным сказкам, которые в народе рассказывали про Железную комнату.

Во всей Анхане, а то и во всей Империи не было таверны, где, доведись кому-то произнести жарким августовским вечерком эти два слова: «Железная комната», – у всех, кто был рядом, не побежали бы ледяные мурашки по коже. Да что там: узнай Кейн, что Паллас поместили в Театр Истины, он и то не напугался бы так сильно.

Но мысль о Железной комнате пугала его вовсе не потому, что ему предстояло войти туда самому, наоборот, он рвался туда, надеясь, что его появление в этих мрачных стенах поможет той, которая заперта там сейчас.

Кейн оттолкнулся от подоконника, но Берн и Тоа-Ситель встали перед ним плечом к плечу, преграждая ему путь к массивным дверям.

– Когда Ма’элКоту понадобится твое общество, он сам тебя позовет, – сказал Тоа-Ситель.

Кейн ответил:

– Уйди с моей дороги.

– Жди, когда тебя позовут, – сказал Берн и сделал шаг к Кейну, возвышаясь над ним, как башня. – Он не любит, когда его отрывают от дел.

Кейн поднял голову и взглянул в ледяные голубые глаза Берна. Тот стоял так близко, что Кейн одним броском мог бы вцепиться зубами прямо ему в горло. Старая ненависть к врагу не остыла в нем, как никуда не делось и отчаянное желание вырвать ему руки и ноги так, чтобы кровь хлестала из рваных ран, и все же Кейн был очень далек от того, чтобы совершить такую же безрассудную глупость, как тогда, в казино Кирендаль. Нет, теперь он действовал хладнокровно, преследуя одну простую и ясную цель: спасти Шанну.

– До чего же занятно меняется порой наша жизнь, Берн, – сказал он небрежно. – Представляешь, я все еще могу вообразить будущее, в котором ты будешь жив завтра.

Берн презрительно фыркнул. На Кейна пахнуло мясом.

– Держись от двери подальше, тебе говорю.

Кейн чуть подался в сторону, чтобы видеть дверь из-за плеча Берна.

– От какой, от той, что ли?

Искоса он бросил насмешливый взгляд на Тоа-Сителя, потом протянул руку и легко постучал по груди Герцога двумя пальцами:

– Эй, Тоа-Ситель, помнишь, ты недавно говорил мне, что никогда не подойдешь ко мне на расстояние вытянутой руки?

Герцог ощутимо напрягся – он вспомнил скоропостижную смерть Крила в Монастырском посольстве. Этой секунды Кейну хватило, чтобы оттолкнуть его на расстояние вытянутой руки в сторону и проскользнуть между ним и Берном к двери.

Подбежав к двери, он обеими руками схватился за огромное кольцо Уробороса, поднял его, кряхтя от натуги…

– Кейн, нет! – вскрикивает позади него Берн, и в его голосе Кейн слышит страх, причем такой искренний, что поневоле улыбается.

Ухмыляясь, он оглядывается через плечо: Берн и Тоа-Ситель стоят там, где он их и оставил, оба бледные, и одинаковым жестом протягивают к нему руки, словно и хотят остановить его, и боятся, как бы он не отпустил кольцо.

– Ты не знаешь… – говорит Тоа-Ситель хрипло, – ты не знаешь, что может быть внутри…

– Черт, – со смехом отозвался Кейн. – Вы прямо как дети малые. Ладно, расслабьтесь, я не буду стучать.

И он рванул на себя дверь.

Внутри пахло кровью, человеческим дерьмом, которое неоднократно смывали соленой водой, а еще смолой – в жаровне тлели древесные угли. Покой был просторным и таким высоким, что стены и потолок отражали шелестящее эхо шагов Кейна, и все же, когда Ма’элКот поднялся ему навстречу, комната как будто съежилась, в ней, казалось, не осталось уголка, до которого Император не мог бы дотянуться рукой, если бы пожелал.

– Кейн, входи. И закрой за собой дверь.

Кейн пожал плечами и оглянулся назад. Берн и Тоа-Ситель смотрели ему вслед со смесью благоговения, смутной тревоги и глубокой подозрительности.

Он подмигнул им и закрыл дверь.

Дверь за спиной Кейна захлопнулась, и комната загудела, словно гонг.

Ма’элКот двинулся ему навстречу, устрашающий, как грозовая туча:

– Я давно жду твоего возвращения.

На нем была накидка из тонкой сетки, которая закрывала его тело с головы до ног, – так малыш, решив поиграть в привидения, накидывает простыню себе на голову; к нижнему краю сетки были приторочены четыре крупных черных камня неправильной формы – они блестели, как гриффинстоуны. Под сеткой на Императоре не было ничего, кроме коротких кожаных штанишек в обтяжку – точно такие же он надевал под одеяние для ритуала Перерождения. Пот блестел на его захватывающей дух мускулатуре, как у бодибилдера, когда тот намажется специальным гелем; его борода и распущенные волосы впитали в себя столько пота, что с них текло.

– Мне нужны от тебя ответы, Кейн, – продолжал он без тени своего обычного, почти отеческого добродушия.

Если бы далекий раскат грома содержал в себе слова, отчетливо произнесенные и разрезанные паузами на смысловые части, то именно с ним был бы сравним бесстрастный, но в то же время угрожающий голос Ма’элКота.

– Паллас Рил – твоя любовница. И Паллас Рил – это Шут Саймон. – Император возвышался над Кейном, словно гора, грозящая камнепадом. Маска спокойствия на его лице дала трещину, когда жилы на его шее вздулись от напряжения. – Ты пожалеешь, что обманул Меня, Кейн.

Но Кейн не слышал его угроз. Не мог слышать. За спиной Императора на пропитанной кровью глыбе песчаника размером со стол лежала хрупкая обнаженная женщина, в которой для Кейна были сосредоточены все надежды и все смыслы.

Ее грудь была тиха. Ее раскрытые глаза безучастно смотрели на круг серовато-коричневого камня в потолке над ней. Связанные вместе руки были запрокинуты за голову, лодыжки тоже связаны, причем удерживавшие их веревки проходили через тяжелые железные кольца на полу. Ее драгоценное лицо покрывали синяки: их, а также мелких повреждений кожи было так много, что они почти сливались в одну большую рану. Кусок льняной ткани, некогда белоснежной, а теперь коричневой от запекшейся крови, местами еще влажно блестевшей темно-красным, стягивал ее грудь. Но взгляд Кейна сразу приковали ее глаза, о, эти глаза…