Глаз идола (сборник) - Блэйлок Джеймс - Страница 51

— Подержи-ка его, Коробейник, — рявкнул он.

Закрепив еще туже веревку на здоровой руке, он отвел ее назад и резко ударил Сент-Ива в скулу; удар рассек кожу. Он ударил бы еще раз, если бы Коробейник не оттащил его.

— Хватит! Поди, принеси воронку. Нет, лучше весь ранец. Давай сюда поводок.

Коробейник снова повалил Сент-Ива на землю и быстро связал ему руки за спиной той же веревкой, что обвивала его шею. Потом ухватил за пояс, приподнял и затолкал в фургон, всё еще жмурясь от едкого бренди.

— В ваших интересах вести себя тихо, профессор, иначе я разрешу Гудсону обойтись с вами по-своему. Вот так. А теперь ложитесь-ка сюда на солому.

Он понадежнее связал Сент-Иву ноги, затянув узлы на совесть, и сходил за валявшейся в грязи чашкой. Приняв от Гудсона ранец, Коробейник вынул оттуда бутылку французского коньяка, бутылочку поменьше, явно от аптекаря, и воронку с длинным носиком. Постучал чашкой о борт фургона, сбивая грязь, и налил туда коньяка с приличной порцией хлорала. Сент-Ив лежал, глядя на луну, взвешивая шансы и не видя реальной возможности хоть что-то предпринять. Сопротивление бесполезно. На этот раз лучше уступить. Когда Коробейник велел ему открыть рот, он подчинился, и в его горле оказался кончик воронки, через которую внутрь устремился обильно сдобренный хлоралом коньяк. Хотя ядовитый напиток и миновал язык, Сент-Ив едва не задохнулся от пахучей горечи отравы.

Дверца была поднята, холстина опущена, и он оказался лежащим во мраке; голова раскалывалась от боли, издалека долетали какие-то звуки — крики ночных птиц, звяканье чашек и стук складываемого столика. Сент-Ив подвигал челюстью и успокоился — несмотря на боль, она не была сломана, а вот хлорал начинал действовать, и это расстраивало.

Фургон снова тронулся, и очень скоро Сент-Ив заскользил в наркотическую тьму. Последние искры его разума были обращены к друзьям — они где-то рядом, и Элис с ними, в безопасности.

Мы увидели дом сэра Гилберта Фробишера, дядюшки Табби, с середины ясеневой аллеи — просторный георгианский дом с тремя рядами окон. Первый этаж выглядел достаточно вместительным, чтобы расквартировать там роту морских пехотинцев, на каминной трубы валил дым, что было добрым знаком. Рядом были большой пруд, в котором отражалась луна, лодочный сарай и причал с коллекцией тесно пришвартованных гребных лодок.

— Дядя Гилберт чистой воды лодочник! — И Табби громко расхохотался над своим неуклюжим каламбуром.

Барлоу, привратник Фробишера-старшего, так быстро впустил нас, будто дни напролет с нетерпением ожидал нашего появления. А дядя Гилберт собственной персоной встретил в вестибюле и провел в роскошную, отделанную дубовыми панелями залу с кессонными потолками и витражами, изображавшими рыцарей и драконов, где обнаружился Хасбро, который сидел в кресле, потягивая виски из узорчатого хрустального стакана. При виде нас он просиял, но потом лицо его вытянулось. Он не смог сдержаться. Ведь он был полон той же надежды и тревоги, что и несколькими часами ранее мы с Табби — ожидая Помазка в гостинице в Блэкбойсе, мы полагали, что вскоре вернется и Сент-Ив. Но теперь надежда исчезла, и по глазам Хасбро было видно, что от нее осталось. Положение сильно скрашивало присутствие Элис. В конце концов, за этот день произошло что-то хорошее. Верный помощник профессора выглядел измотанным, словно не спал целые сутки. Впрочем, так оно и было: Хасбро успел добраться до Чингфорда, вернуться в Лондон, сесть там на экспресс до Истборна, а оттуда выехать в Дикер, куда прибыл только полчаса назад.

Постепенно в моем сознании разгорелся свет оптимизма — наша компания наконец собралась вместе, «слон» воссоединился, ожидание в основном закончилось. Мне говорили, что для военных и моряков обычная вещь испытывать и безотчетный страх, и укрепляющий подъем духа перед боем, что подтвердили мои собственные эмоции этим вечером. В камине такого размера, что в него мог бы войти не сгибаясь человек, если бы захотел изжариться заживо, плясали длинные языки пламени. Горели масляные лампы, и комната полнилась золотым свечением, наши тени метались вместе с огнем. Стены были увешаны картинами с птицами и парусниками. Я подумал, что не припоминаю более приятной гостиной с более приятными компаньонами, — если бы тут еще был Сент-Ив! Дядя Гилберт, который мог бы быть старшим близнецом Табби, если бы такое не противоречило природе, но лысым, с пучками волос, сохранившимися лишь на висках, совершенно очаровал меня. Старик от души радовался неожиданному появлению Табби, поскольку рассказ Хасбро о событиях в Лондоне и не только в нем его сильно встревожил. Но неподдельное удовольствие он получил, когда хорошенько рассмотрел Элис.

— Восхищен, моя дорогая! — воскликнул он, кланяясь, будто придворный королеве, и целуя ей руку. — Просто восхищен. Вы истинный бриллиант рядом с этими двумя кусками угля, — он махнул в сторону меня и Табби.

Потом добродушно пожал мою руку, извинился, что назвал меня куском угля, призвав считать это не за оскорбление, а за правду и затем снова извинился уже за то, что ему нечем накормить нас, кроме сухих костей и шлака. Если бы он точно знал, что мы едем, то забил бы откормленного тельца.

Барлоу отвел меня в сторону, чтобы осмотреть мою руку, нуждавшуюся в серьезной обработке и перевязке, потом ссудил мне одну из своих рубашек, поскольку моя превратилась в кровавые лохмотья, и унес с собой мое пальто, пообещав узнать, не сможет ли миссис Барлоу привести его в порядок. А миссис Барлоу в тот момент занималась проблемами Элис. Нас обхаживали со всех сторон. У меня было отчетливое впечатление, что Земля, которую последние недели качало то в одну, то в другую сторону, наконец утвердилась на своей оси.

Своих сотоварищей я нашел в столовой — они сидели и глодали сухие кости и шлак, обернувшиеся сосисками и пюре с маслом и подливкой, холодным фазаном, хлебом, сыром и бутылками доброго бургундского. Барлоу выдернул пробки из трех бутылок, и стаканы были полны. Вероятно, вам несложно представить, что мы, включая Элис, накинулись на еду и напитки с жадностью изголодавшихся дикарей, в перерывах отвечая на миллионы вопросов дядюшки Гилберта. Он кивал нам, всерьез проклинал типа, который треснул меня по голове, изумлялся хитроумным уловкам Игнасио Нарбондо, заслуживавшего, по его мнению, хорошей порки кучерским кнутом перед тем, как его заколотят в бочку с бешеным горностаем и пустят по волнам. Помазка дядюшка знал со времен охотничьих вылазок в Блэкбойс. И полагал, что он — наживка для виселицы. Подонок. Червяк. Кишечная слизь.

— Мы с ним решим, — сказал он мне, сердечно кивнув и подмигивая. — Сунем его головой в ведро.

Старик казался таким же обеспокоенным судьбой профессора, как и мы, словно они были старыми друзьями. Но то, что он употребил слово «мы», обеспокоило меня. Я упомянул, что нам придется выйти еще до рассвета, а значит, времени для сна почти не остается…

— Конечно, я пойду с вами, — заявил дядя Гилберт. — Вам понадобится еще одна твердая рука, когда вы настигнете этих мерзавцев.

Он встал со своего кресла, подскочил к стене, снял саблю, рассек ею воздух и принялся наступать на высокий застекленный дубовый комод, полный хрусталя, словно собираясь разрубить его на части. Я подумал о Табби перед чучелом кабана в Клубе исследователей. Как я уже говорил, мне нравился дядюшка Гилберт, но он явно был легковозбудим. Однако мой прямой отказ прозвучал бы не по-джентльменски, поэтому я надеялся, что Табби придумает что-нибудь, чтобы сбить родственника со следа.

— Ты же знал Герцога Хомяков, дядя? — спросил Табби, пока Барлоу снова наполнял вином наши бокалы.

— Ты имеешь в виду лорда Басби? Конечно, мы были знакомы. Вместе учились в Кембридже до того, как нас выставили из-за недопонимания, что такое прекрасный пол, ха-ха. Прошу прощения, — обратился он к Элис, — и вполовину не такой прекрасный, как вы, моя дорогая. Тем не менее я безмерно сожалел об отчислении, но быстро оправился, поскольку никогда не был склонен к наукам. А вот для бедного Басби это было тяжело, потому что он был ужасно чувствительным юношей. Каждая мелкая обида обрушивалась на него, как удар. Он стал легкой добычей для проныр-журналистов — эти их мерзкие заметки о Герцоге Хомяков!.. Хотя у него и в самом деле были весьма вместительные щеки. Он проделывал такой фокус: набивал их половинками грецких орехов, а затем поедал те один за другим, пока мы сидели в часовне. И ничего смешного в этом не видел, понимаете ли! Можно было не делиться с другими и грызть орехи во время проповеди. Бедняга Басби после этого скандала потерпел много неудач и стал этаким ученым отшельником. Я очень скверно себя чувствовал, когда прочел, что его убили. А что у него общего с нашей миссией?