Глаз идола (сборник) - Блэйлок Джеймс - Страница 19

Наконец, мы отправились в плаванье вниз по реке Ванги — под серым покровом небес в вышине и под густым пологом зелени самых невероятных оттенков внизу. Река заметно поднялась из-за дождей, и ее усеивали заторы из поваленных деревьев и прочей растительности, валившейся в реку с обоих берегов. Сплавляться на утлых лодчонках в самый разгар ненастья лично мне казалось чуточку outré[30], как выражаются французы, но Сент-Ив и Пристли сошлись на том, что само плачевное состояние реки послужит усмирению огромных крокодилов, которые при безмятежной погоде имели привычку в поистине устрашающем количестве плескаться на мелководье. Что же до дождя, утюжившего землю с завидным постоянством, то он также был нам полезен, уже с месяц как загнав большинство племен каннибалов на окрестные возвышенности.

Стало быть, мы без остановки гребли и черпали, черпали и гребли… При помощи необычного и отчасти загадочного прибора собственной конструкции Сент-Иву как-то удавалось поддерживать свою трубку зажженной вопреки любым тропическим ливням; я же, несмотря на все муссоны, то и дело содрогался, ожидая, что мне в загривок вот-вот вонзится пущенный из боевой трубки отравленный шип, и с тревогой озирался по сторонам: мне всюду мерещились зубастые пасти голодных крокодилов, их полные злобы глазки навыкате.

К вечеру третьего дня плавания, уже вблизи от морского побережья, мы увидели нечто вроде небольшого размыва, песчаным языком слизнувшего часть речного русла. Берег над ним обратился в пещерку нескольких ярдов глубиной, скрытую от праздного взгляда под бахромою растительности и укутанную тенями нависших над нею акаций и пары невообразимо могучих тиков. К концу недели пещерке грозило неминуемое затопление, но прямо сейчас в ней было сухо, а мы нуждались в пристанище на ночь. Вытащив каноэ на песок, мы привязали их к стволам деревьев, а сами расселись в пещерке, чтобы согреться у радушного, весело трещавшего костра.

Ночь полнилась воплями дикого лесного зверья, рычанием пантер и истошным писком летучих мышей. Не раз и не два на песчаную банку выбирался щелкавший челюстями крокодил, чтобы смерить нас насмешливым взглядом и удалиться восвояси. К вящему изумлению профессора к пещере выбежала и стайка карликовых гиппопотамов; они тоже внимательно оглядели нас, моргая и позевывая, а затем вскарабкались выше и скрылись в подлеске. Свой восторг Сент-Ив объяснил тем, что подобных тварей обыкновенно можно повстречать только в Африке, чем подвиг Пристли поведать нам весьма странную и печальную повесть — историю жизни доктора медицины Игнасио Нарбондо. Этот самый Нарбондо, по-видимому, жил в позапрошлом столетии и имел в Лондоне собственную врачебную практику. В какой-то момент он объявил об открытии несметного количества чудотворных сывороток, одна из которых, говорят, разрешала межвидовое скрещивание самых несообразных животных: свиней с рыбами или птиц с ежами. Вскоре Нарбондо выставили из Англии, объявив вивисектором, хотя тот и клялся в своей безвинности и в действенности своих снадобий. Три года спустя, претерпев те же гонения и в Венеции, упрямый доктор отплыл из Момбасы со стадом карликовых гиппопотамов, вознамерившись переправить их через Индийский океан к Малайскому архипелагу и скрестить с огромными шерстистыми орангутанами, которыми изобилуют тропические леса Борнео.

По уверению Пристли, доктор был одержим идеей причалить однажды к доку в Марселе или в Лондоне, чтобы маршем сойти на берег во главе целой армии несусветных потомков двух наиболее нелепых существ, каких только можно вообразить, попутно вселяя в цивилизованный мир подобие того страха, какой, должно быть, вселял Ганнибал, некогда выскочивший из-за Альп с доброй сотней боевых слонов. Впрочем, с той поры Нарбондо никто не видел. Он бросил якорь в Сурабае и исчез в джунглях со своими питомцами, чтобы, подобно капитану Ингленду на Маврикии, «раствориться» среди туземцев. Сделался ли Нарбондо за пролетевшие с той поры годы легендарным «диким человеком с Борнео», оставалось только гадать. Кто-то уверял, что так и было, но другие рассказывали, будто бы он скончался от тифа в Бомбее. Напичканные его сывороткой гиппопотамы, однако, со временем размножились и неплохо себя чувствуют в пределах небольшой области на востоке Явы.

Такое объяснение присутствию гиппопотамов, кажется, распалило в Сент-Иве извинительное для ученого любопытство. Признаться, он еще битый час расспрашивал Пристли о загадочном докторе Нарбондо, но тот не знал о нем ровным счетом ничего сверх напечатанного в «Сообщении о лондонских безумцах» Эшблесса (в высшей степени несправедливый эпитет — в отношении доктора Нарбондо, во всяком случае) и не мог вспомнить подробностей.

И Сент-Ив, и мы вдвоем с Хасбро уже знали, разумеется, о существовании иного Нарбондо, будучи посвящены в тайну его личности: вопреки подозрениям Фросбиндера, настоящий Игнасио Нарбондо лежал теперь, обращенный в ледяную глыбу, на дне высокогорного озера где-то на севере Скандинавии. Второй же Нарбондо был (и по-прежнему остается) Айвеном — пропавшим без вести братом-близнецом Игнасио; он назвался именем брата, чтобы наживаться на его славе в те времена, когда ни имя, ни слава того еще не были безвозвратно опорочены. Бегство Айвена Нарбондо из Англии явилось следствием не столько упреков в вивисекции, сколько клятвы страшно ему отомстить со стороны взбешенного Игнасио. Впрочем, вражда между братьями с той поры порядком поостыла, если позволите употребить столь легкомысленное выражение.

Той ночью я с полдюжины раз просыпался от треска в лесных зарослях над нашими головами, а еще дважды видел спросонок широкие, поросшие длинной шерстью то ли морды, то ли лица, но они исчезали прежде, чем я успевал проморгаться. Перевернутые, с горящими глазами, они плыли поверху: страшные порождения джунглей спускались по лианам с козырька пещеры, чтобы рассмотреть спящих. Мои сновидения были полны неожиданных встреч с якобы выведенными Нарбондо гиппообезьянами, и, проснувшись наутро, когда солнечный свет прогнал тени, я полностью уверился в том, что в ночи нас посещали не какие-то зыбкие фантомы, а самые настоящие, так сказать, «отпрыски» зловещего мизантропа — доктора Нарбондо.

Утро ознаменовалось кратким перерывом в дожде, и, стремясь выжать из этого обстоятельства как можно больше, мы побросали вещички в каноэ и приготовились забраться в них сами. Как раз в это время солнце выглянуло из-за туч и, пронизав верхушки дерев косыми лучами, заштриховало джунгли золотом, что вызвало целую оперу птичьих возгласов и обезьяньего визга. Стоя на берегу, мы оглядели исходящий парами, блистающий красками лес, а затем отвернулись к своим каноэ, но раздавшийся в этот миг озадаченный крик Хасбро заставил нас, впрочем, повременить с посадкой. Как видно, слуга Сент-Ива приметил нечто в глубине джунглей, далеко за зевом оставленной нами пещерки.

— Что там, дружище? — спросил Сент-Ив, чье желание поскорее двинуться дальше уступило давлению чисто научного любопытства.

— Какое-то святилище, сэр! — отвечал Хасбро, указывая в заросли. — Кажется, я сумел разглядеть каменный монолит или алтарь. Похоже, там устроено нечто вроде капища в честь какого-нибудь языческого божка.

И в самом деле, за деревьями проглядывала небольшая залитая солнцем полянка. На ней, выставленные по кругу, возвышались с полдюжины изъеденных непогодой каменных столпов (причем один — размером едва ли не с автомобиль), наглухо затянутых мхом и ползучими растениями.

Билл Кракен, чью голову всё еще дурманило былое помрачение, издал вдруг тихий стон и, промчавшись мимо опешившего Хасбро вверх по берегу, скрылся в лесу. Остальные кинулись за ним, испугавшись, как бы Билл не поранился. Знай мы, что ждало впереди, припустили бы даже скорее.

На поляне мы нашли кружок каменных монолитов, готовых рассыпаться от неловкого прикосновения. На вершинах камней нежились на солнышке, встречая нас ленивыми взглядами, около дюжины ярко-зеленых змеек. Четыре дикие свиньи, ковырявшие почву в поисках насекомых, при нашем появлении бросились прочь, своею спешкой обратив в бегство множество обезьян, прежде сокрытых в густой листве над нашими головами. В центре же очерченного стоячими камнями круга мы нашли удивительное и невероятно жуткое белое изваяние: изображавшую припавшего к земле человека статую, вырезанную, могло почудиться, из цельного куска слоновой кости. Изваяние выглядело очень старым — хоть и не настолько, как окружавшие его камни, — но тонкость работы и мастерство резчика воистину поражали воображение; приоткрытый рот запечатленного в камне древнего воителя, казалось, был готов заговорить, а угловатая нижняя челюсть явственно выказывала решимость и самую чуточку скорби. Лишь присмотревшись, можно было понять: изготовлено изваяние вовсе не из кости, поскольку всю поверхность камня, каким бы тот ни был, покрывала сеточка едва различимых голубых прожилок.