Перековка судьбы (СИ) - Колючий Александр - Страница 12

Солнце начало садиться, окрашивая небо в кроваво-красные, багровые тона. Я сидел неподвижно, глядя в пустоту. Я был разбит. Полностью и окончательно. Все мои знания, весь мой интеллект оказались бесполезны перед лицом примитивной, жестокой и неотвратимой реальности.

Ко мне подошёл Тихон. Он видел всё по моему лицу. Он не стал говорить банальностей про веру и надежду. Он не сказал «я же предупреждал». Он просто сел рядом на землю, подложив под себя старую мешковину. Достал из-за пазухи кусок чёрного хлеба, разломил его пополам и молча протянул мне одну половину.

Простое, человеческое движение, которое в этот момент значило больше, чем все слова на свете. Молчаливая поддержка. «Я здесь. Я с тобой до конца. Каким бы этот конец ни был».

Я машинально взял хлеб. Вкус его не чувствовал, сидел в темноте своего отчаяния, и не было ни одной искры, ни одного лучика света. Все пути вели в пропасть. Я был заперт.

Сидел так долго. Ночь опустилась на усадьбу. Вышла луна, заливая двор холодным, мёртвенным светом. Тихон всё так же сидел рядом, молчаливый и верный, как старый пёс.

И в этой тишине, в этой пустоте, в этой точке абсолютного нуля, когда мой разум уже перестал искать выходы и просто смирился с неизбежным, что-то произошло.

Моя рука, бесцельно лежавшая на земле, наткнулась на что-то твёрдое и холодное в кармане моих штанов. Я машинально вытащил это.

На моей ладони в лунном свете тускло блеснула бронзовая печатка, которую я нашёл в кабинете отца. Герб моего нового рода. Оскаленный волк и два перекрещенных молота.

Я смотрел на этот простой символ. Волк. Хищник. Сила. У меня её не было.

И молот.

Не меч. Не щит. Молот. Инструмент. Инструмент, который не разрушает. Он созидает. Он придаёт бесформенному куску металла новую форму, новые свойства, новую жизнь.

И в этот момент, в самой глубокой точке моего отчаяния, в моём мозгу, который уже отказался от поисков, что-то щёлкнуло. Вопрос, который я себе задавал — «Как мне победить как воин?» — был неверным. Он исходил из ложных предпосылок. Я не воин.

Я смотрел на печатку в своей руке. Изображение молота казалось почти объёмным в свете луны. В моей голове родилась новая, безумная, совершенно нелогичная, но единственная оставшаяся мысль.

«Если я не могу победить телом воина… может быть, я смогу победить руками кузнеца?»

Это ещё не была надежда. Надежда — слишком сильное слово. Это была лишь гипотеза. Самая слабая искра в непроглядной тьме. Но она была.

Мой взгляд медленно оторвался от печатки и устремился к тёмному, молчаливому силуэту кузницы на фоне ночного неба.

**Друзья, если понравилась книга поддержите автора лайком, комментарием и подпиской. Это помогает книге продвигаться. С огромным уважением, Александр Колючий.

Утро после ночи отчаяния было другим. Воздух казался чище, свет — резче. Пустота в груди, оставшаяся после того, как я методично уничтожил все пути к отступлению, начала заполняться. Не надеждой, нет. До неё было ещё как до Луны. Она заполнялась холодной, злой, инженерной решимостью. У меня появился План. Безумный, почти невыполнимый, но План. А любой план начинается с рекогносцировки.

Я нашёл Тихона во дворе. Он латал старое ведро, и в его движениях была вся скорбь мира.

— Тихон, — сказал я, и мой голос прозвучал на удивление твёрдо. — Мы идём в поселение.

Старик вздрогнул и выронил молоток. Он посмотрел на меня с ужасом, словно я предложил ему добровольно сунуть голову в пасть льву.

— Господин, не надо! — зашептал он. — Зачем вам это? Снова их насмешки слушать? Их презрение видеть? Не ходите, прошу вас!

— Именно поэтому и пойду, — спокойно ответил я. — Но не для того, чтобы слушать насмешки. Я иду с определённой целью. Я должен провести разведку на местности. Оценить обстановку, людей, доступные ресурсы. Понять, насколько сильна хватка Медведевых. Это не прогулка, Тихон. Это сбор данных.

Старик ничего не понял про сбор данных, но уловил в моём голосе незнакомые ему нотки. Это была не бравада и не отчаяние. Это была деловая необходимость. Он долго смотрел на меня, потом тяжело вздохнул, поднял свой молоток и покорно кивнул.

Мы пошли. Я — в своей лучшей (то есть, наименее дырявой) рубахе. Он — сгорбившись, словно заранее принимая на себя все будущие оскорбления. Мы шли не за покупками. Мы шли на войну. Пока что — в разведку.

По мере приближения к поселению я начал ощущать, как меняется атмосфера. Тишина нашей заброшенной усадьбы сменилась сначала отдалённым гулом, а потом и полноценным шумом деревенской жизни. Мы вошли на рыночную площадь.

Это был центр их маленькой вселенной. Грязный, оживлённый, пахнущий навозом, свежеиспечённым хлебом, сырой кожей и кислым пивом из таверны. Кричали торговцы, мычали коровы, визжали дети, гонявшие по площади облезлую собаку. Обычная, нормальная, кипучая жизнь.

И как только мы ступили на эту площадь, эта жизнь вокруг нас начала замирать.

Это было странное, почти физически ощутимое явление. Словно вокруг нас образовался невидимый пузырь тишины и отчуждения. Люди, которые секунду назад громко смеялись, при нашем приближении замолкали и с преувеличенным интересом начинали разглядывать облака. Торговцы, зазывавшие покупателей, вдруг умолкали и отворачивались. Женщины, сплетничавшие у колодца, прекращали разговор и провожали нас долгими, косыми взглядами.

Я видел в этих взглядах всё. Презрение мужчин, считавших меня слабаком и позором рода. Брезгливую жалость женщин, видевших во мне агнца, которого ведут на заклание. И под всем этим — страх. Простой, животный страх.

«Они боятся не меня, — с холодной ясностью понял я. — Они боятся Медведевых. Их власти. Их гнева. Быть замеченным в дружеской беседе со мной — значит навлечь на себя неприятности. Я — ходячая проблема. Прокажённый. Моя бедность и слабость — это заразная болезнь, которой все здесь панически боятся сторониться».

Это осознание было неприятным, но невероятно полезным. Оно очертило границы моего одиночества. Я был на острове. И рассчитывать я мог только на себя и на этого старика, который шёл рядом, выпрямив спину и глядя прямо перед собой, как на параде.

Но я пришёл сюда не за сочувствием. Я пришёл за информацией. И мой мозг жадно впитывал всё, что видел.

Первая остановка — местная кузница. Она стояла на краю площади, и из неё доносился ленивый стук молота. Я замедлил шаг и заглянул внутрь. Картина была удручающей. Маленький глиняный горн с одним соплом. Простые, однокамерные мехи, которые давали слабый, прерывистый поток воздуха. Сам кузнец, потный, грузный мужик, лениво тюкал молотком по раскалённой полосе железа, пытаясь выковать то ли серп, то ли какой-то вопросительный знак.

«Низкая эффективность, — автоматически отметил мой мозг. — Огромные потери тепла. Нестабильная температура. Геометрия изделия нарушена. Это не конкурент. Это наглядное пособие „Как не надо работать“. Технологический уровень — каменный век металлургии. Это хорошо. Это очень хорошо».

Мы пошли дальше. Лавка торговца. Я мельком взглянул на товары. Несколько мешков с древесным углём (цена — грабительская). Куча ржавого металлолома (качество, я был уверен, отвратительное). Несколько мотков верёвки, дешёвая глиняная посуда. Я запомнил цены. Это дало мне базовое понимание местной экономики. И подтвердило мой вывод: всё, что мне нужно, придётся делать самому.

Мельница. Большое колесо, которое лениво вращала вода из запруды. Источник энергии. Потенциально полезный объект. Я отметил её расположение.

Таверна. У входа, на грубых скамьях, сидела компания из нескольких крепких мужиков. Они громко смеялись, пили пиво и играли в кости. Судя по тому, как почтительно с ними разговаривал хозяин таверны, это были люди Медведевых. Их присутствие здесь, в самом центре общественной жизни, было демонстрацией власти. Они были негласными хозяевами этого места.