Прекрасная месть (ЛП) - Райт Кения - Страница 28

И душа моя чуть приподнялась над темнотой. И мозг, истерзанный болью, вдруг затих – от хрупкой, но отчаянной надежды. Сердце забилось чуть сильнее. В нем появилась мысль, а вдруг он сможет меня исцелить?

А может… и я смогу исцелить его.

Глава 11

Душа и дух

Лэй

Ее прикосновение было как искусственное дыхание.

Из-за нее я снова мог дышать.

Кончики ее пальцев скользнули по моей ладони, и тело будто ожило. Она вытянула меня из ледяной, темной норы, полной ужаса, боли и разбитого сердца. До того как мы сели в машину, я был на грани. Но показать это? Невозможно. Я не мог рассказать никому. Даже дать чувствам выйти наружу – роскошь, которую я себе не позволял.

Именно поэтому я приказал всем ехать в других машинах.

Мне нужно было всего пару секунд, чтобы ослабить маску и расстегнуть доспехи. Хоть на мгновение.

Я был Хозяином Горы – сильным телом и крепким разумом. Мое сердце, моя душа, каждое мое действие должны были быть прочно укоренены на Востоке.

Горы символизировали вечное спокойствие. Священную непоколебимость. Люди поднимались в горы, но никогда их не покоряли. Они восхищались их красотой, но не могли унести их с собой. В древности горы считались обителью богов. А в христианские времена, воплощением самого Бога. Осью, соединяющей Землю и небеса. Настоящий Хозяин Горы должен был вызывать такое же трепетное восхищение и уважение. Он был сердцем «Четырех Тузов».

Я был живым, дышащим символом Востока.

Должен был стать осью, соединяющей американский мир с нашим народом.

Я был их первой линией защиты – от правительства и расистов, от бандитов и воров, убийц и мошенников.

Если бы они заметили, что я трещу по швам и медленно разваливаюсь, это посеяло бы тревогу по всему Востоку.

Если рушится фундамент – падает весь дом.

Мое ближайшее окружение уже трясло от страха.

Чен снова начал грызть ногти, старая детская привычка, от которой он вроде бы давно избавился.

Дак сидел тихо, снова и снова полируя одну и ту же сторону лезвия. Обычно он был полон шуток и жестокого веселья, а теперь словно онемел.

Ху все время дергался, беспокойно осматривался, как будто кого-то искал. Ни секунды покоя. Совсем не тот Ху, которого я знал.

Я должен был это исправить. Если соберу себя – соберу и их.

Перед тем как отец начал учить меня особым приемам, смертоносным ударам, которые передавались в нашей семье из поколения в поколение, он всегда заставлял меня подниматься на гору Утопия.

Там я должен был провести семь ночей. Как можно ближе к вершине, там, где небо касается земли. И каждый раз я должен был отправляться в это путешествие один.

Хотя я терпеть не мог эти изнурительные восхождения, именно там мне открывались почти божественные откровения.

Я никогда не возвращался с горы Утопия тем же человеком. Каждый раз становился другим – сильнее, яснее, собраннее.

И сейчас, на пути мести, я снова ощущал себя скалолазом, забирающимся все выше и выше. Только теперь я не видел вершины. А за спиной зияла бездонная пропасть.

Эта поездка до отеля была для меня передышкой, попыткой вернуть себе хоть каплю ясности в этой миссии смерти и возмездия.

Но стоило Эскаладу тронуться с места, как перед глазами вспыхнули образы мертвой Шанель.

Наверное, это все кровь и смерть, что остались в пентхаусе, засели у меня в голове.

Вся хрупкая тишина, которую я сумел собрать в себе, рухнула.

Мой внутренний фундамент зашатался.

Я сидел на этом сиденье и чувствовал, как медленно трещу, рассыпаюсь на крошечные, никому не нужные осколки человека.

Меня накрыла волна бессилия.

И это бессилие преследовало меня, делало слабым.

Оно клубилось вокруг, словно густой ядовитый дым, обвивая мои конечности, просачиваясь в поры.

Оно расползалось по сердцу, заражало душу.

И вдруг я начал рассказывать Моник о смерти Шанель.

Я не должен был быть таким эгоистом.

Она и так пережила слишком многое.

Но остановиться я уже не мог.

Я начал говорить с ней, не в силах замолчать, рассказывая о Шанель, об отце и о дяде Сонге.

Я спрашивал ее о смерти и горе – и она отвечала честно, без прикрас.

В ее глазах не было ни капли осуждения.

Я схожу с ума.

И тут она прикоснулась ко мне.

И это прикосновение стало для меня освобождением.

Страхи растаяли.

Поднимающаяся волна спокойствия рванулась сквозь темноту, как дикое существо, вырывающееся на свободу.

И, слава Богу, она не остановилась.

Моник перевернула мою руку и провела пальцами по ладони, выламывая запертые створки моего сердца.

Часть моего страха и бессилия рассеялась, будто ядовитый газ, который развеялся сильным ветром.

Эмоций вырвалось так много, что я закрыл глаза и откинулся на сиденье, утопая в этом удивительном акте доброты, от человека, который сам был изранен не меньше моего.

Я не отпущу ее... по крайней мере, не скоро...

Когда ее нежные пальцы скользили по моей коже, я чувствовал, как ее душа прикасается к моей.

Я согревался. Светлел. Наполнялся изнутри от ее теплого жеста.

Всего лишь пальцы на моей ладони, так просто и в то же время так чертовски исцеляюще.

Это было настоящее единение душ и сердец.

Я говорил серьезно. Я не хотел снимать с нее наручники.

Я жаждал ощутить это снова и снова.

Моя жажда мести была всего лишь грубыми заплатками на моей боли, а ее прикосновения по-настоящему залечивали мои раны.

И тогда она прошептала простые слова, наполненные любовью и теплым обещанием:

– Тогда я буду прикасаться к тебе чаще.

Все мое тело будто зазвенело от этих слов.

Я открыл глаза и посмотрел на нее.

Что-то проснулось внутри меня, нечто такое, чему я не мог дать имени.

Я никогда раньше не чувствовал ничего подобного.

Я знал только одно: она была огромным маяком яркой любви, и я до отчаяния хотел найти дорогу, ведомый ее светом.

Я надеялся использовать этот свет, чтобы наконец выбраться к миру.

Но я не должен. Это было бы неправильно.

Разум твердил, что держать ее рядом – значит злоупотреблять властью и манипулировать ею.

Хозяин Горы обязан был выбирать честь и дисциплину, а не поддаваться похоти и жадности.

Значит, правильным было бы расстегнуть наручники и отпустить ее.

Но я не мог...

Она была единственным человеком на этой земле, кто за весь последний месяц подарил мне хоть крупицу покоя.

И я не мог оторвать от нее взгляд.

В тишине машины наши глаза встретились.

Время остановилось.

Ее душа переплелась с моей, а мой дух завертелся в ее ладонях.

И я погрузился еще глубже в это спокойствие.

Даже без наручников между нами уже возникла связь.

Связь, скрепленная смертью. Кровью. Криками боли. Стонами отчаяния.

В этой машине, через одно простое прикосновение, мы отпустили все.

И стали единым целым.

Законы логики и физики больше не имели власти надо мной.

Сколько бы ни длилась моя месть, она останется со мной.

Глава 12

Грязная работенка

Моник

Остаток пути Лэй молчал, откинув голову на спинку сиденья. Но все это время он не сводил с меня глаз.

А я продолжала гладить старые шрамы на его ладони. Бледные, неровные полосы были как карта пройденного пути, дороги борьбы и стойкости. Шрамы, выцарапанные жизнью, рельеф его силы и упорства. Их можно было «прочесть» лишь тем, кто осмеливался коснуться и понять.

По крайней мере, мне так казалось. Он не выглядел тем, кто часто позволял другим прикасаться к себе. И уж если позволял... Вряд ли многие доживали до следующего дня.

Он явно прошел через многое.

Лэй нарушил тишину: