Развод. Он влюбился (СИ) - Дюжева Маргарита - Страница 7

— Но не для твоего отца.

— Он ошибся, мам. Просто ошибся! Я уверена, что это Марина его обманула! Подстроила все. Может, подмешала чего-то в чай…

Глядя на ее отчаянные попытки обелить отца, я невесело усмехнулась.

Добро пожаловать во взрослую жизнь, девочка. Пора снимать розовые очки и понимать, что взрослые порой творят дичь, просто потому что хотят ее творить, а не по причине того, что их бедных несчастных кто-то обманул или силой заставил.

— Даш…

— Нет, нет, мам, послушай, пожалуйста! Я уверена, что сейчас он места себе не находит и рвет волосы на голове, не понимая, как все это случилось…

Как по мне, тут все предельно понятно. Молодая, не обремененная моралью девка решает, что женатый мужик вполне подходит для того, чтобы перед ним раздвинуть ляшки. А этот женатый мужик в одночасье забывает о клятвах, семье и прожитых годах, только потому что перед ним помахали свежей сиськой. Все элементарно и до тошноты банально.

— Я бы могла тебе объяснить, что случилось, но, кажется, ты и сама все прекрасно рассмотрела вчера вечером.

Она отчаянно покраснела и закрыла лицо ладонями, пытаясь спрятаться от стыда.

— Я уверена, он жалеет. Эта проститутка ему не нужна. Это была просто…просто ошибка.

— Да ты что, Дашуль? Честно? Просто ошибка? С голой жопой и на чужой девке?

Да, звучало не очень. И это я еще держалась в выражениях.

— Ошибка! Я уверена, он уже раскаивается и скоро придет. Да, он сделал очень плохо. Но ты должна простить его, принять… — она все-таки разревелась, — чтобы все было как прежде.

Моя маленькая, глупая, залюбленная до невозможности девочка, привыкшая к тому, что ее семья – это нерушимая крепость, твердыня. Я понимала, почему она так говорила, почему так отчаянно цеплялась за прошлое. Ей хотелось, чтобы мама и папа были вместе несмотря ни на что, хотела сохранить то тепло, что всегда было между нами.

Ей было страшно.

Мне тоже было страшно. А еще противно.

— Принять его? Даш, ты серьезно? Ты думаешь, что-то может быть по-прежнему после того, как увидела измену своими глазами? Думаешь, я захочу с ним разговаривать, прикасаться, делить постель? Да меня тошнит об одной мысли об этом. Я слишком брезглива, чтобы подбирать использованное.

— Ну, мам, — взмолилась она, — ты должна…

— Кому я должна? — спросила жестче чем могла бы. От моего тона Дашка вздрогнула, как испуганный котенок, — ты предлагаешь мне переступить через себя, простить изменщика и дальше жить как ни в чем не бывало, только потому, что тебе этого хочется? Прости, но нет. Ты уже не малышка и должна понимать, что есть вещи, которые не прощают. Никому.

— Ну вы же семья, — рыдала она, — Вы любите друг друга…

— Увы, эта любовь не выдержала испытания молодой похотливой шмарой.

Которую ты, дочь моя, притащила в наш дом. А теперь смеешь требовать от меня какого-то принятия и прощения.

Я не сказала этого вслух. Не смогла.

— И что теперь? Ты…ты собираешься развестись?

— Да, — просто ответила я.

— Ну, мам! — истерично воскликнула она, — так нельзя!

Я только покачала головой.

— Даша, нельзя предавать. И себя в том числе. Нельзя прощать, особенно когда не просят прощения. А переворачивать страницу и уходить из того места, где тебя макнули носом в экскременты – можно и нужно. Когда-нибудь ты это поймешь.

— То есть ты отдашь его, да? Позволишь папе уйти к этой стерве?

— Он взрослый мужик, Дашенька. Взрослый, состоявшийся, способный сам решить, когда и с кем снимать свои портки. Он сделал свой выбор, я делаю свой. Будет развод.

— А мне что делать, мам? Что в этой ситуации делать мне? Я вас обоих люблю! Мне теперь разорваться?!

Как же ты безжалостна в своем эгоизме, моя дорогая дочь. Как больно бьешь в измученное сердце и даже не понимаешь этого, не чувствуешь…

— Ты тоже взрослая, — наконец, произнесла я, — и должна решить эту задачу сама, без чьих-либо подсказок. Ты совершеннолетняя, поэтому никто не заставит тебя принимать чью-либо сторону. Ваши отношения с отцом – это ваше дело. Не мое.

— Да как ты не понимаешь! Я хочу, чтобы вы были вместе! Как раньше! — она сорвалась на крик.

— Как раньше не будет, — твердо сказала я, — и спасибо за блины…но я не голодна.

С этими словами я взяла из ящика рулон мусорных пакетов и вышла из дома.

Боже, кто бы знал, как я любила свой дом раньше и каким холодным и неуютным он казался мне сейчас. Грязным, испохабленным! Будто на каждой стене, на каждой поверхности отпечатались чужие сальные пальцы.

На крыльце гостевого я остановилась, пытаясь набраться решимости и пересилить саму себя. Хотелось развернуться и убежать, зажмуриться чтобы никогда этого не видеть, стереть себя память…

— Тряпка, — прорычала я и пинком открыла дверь.

В маленькой гостиной царил полнейший беспорядок, словно тут порезвилось стадо свиней. От вида смятого покрывала на том самом месте, где Алексей зажимал Марину, меня замутило. Как и от чужих трусов, оставленных на подлокотнике.

Эта сука так торопилась за моим мужем, что ускакала прямо без них.

На столе, в тарелке стояли остатки позавчерашнего шашлыка и копчёной рыбы, надкусанные фрукты, над которыми вилась мошкара, в кружке – забродивший, покрывшийся пленкой чай.

И воздух такой…едкий, сладковато-тошнотворный. Наполненный чужими духами, запахом похоти, гниющих остатков еды.

Сейчас точно вырвет.

Я распахнула все окна, пытаясь запустить кислород в оскверненное жилище, и принялась за уборку. Один пакет использовала, как перчатку, чтобы не прикасаться к этому дерьму голыми руками, а во второй принялась сгребать все, что попадалось на пути. Трусы, чужую одежду, мятое покрывало с дивана. Потом прошла в комнату, в которой жила Марина и выгребала все ее барахло – косметику из тумбочки, сменную одежду, белье.

Туда же отправился завонявший шашлык и персиковые огрызки. Остатки пиццы на масляном листе бумаги, уставший салат и чай. И компот. И рыбу. А сверху солнцезащитный крем, которым так щедро сдабривала свою жопу дорогая наша гостья.

Содержимое мусорного ведра? Туда же!

Что еще?

Я сходила в ванную и одним движением смела с полок все банки, склянки, предметы личной гигиены. Большую бутылку шампуня открыла, сдавила и небрежно бросила сверху.

Все добро поместилось в два здоровенных пакета. Я плотно завязала каждый их них, потому что воняло настолько отвратительно, что не знаю, как сдержала рвотный порывы, пока тащила это все к мусорным бакам у въезда во двор. Бросила мешки на солнцепёке, чтобы уж наверняка дошло до кондиции, и пошла обратно, намереваясь продолжить в том же духе.

Сжечь бы весь этот рассадник похоти и заразы, да я слишком расчётлива и прагматична для этого. Нам еще имущество делить…

Я вытаскивала все, на чем мне хотя бы чудился отпечаток присутствия Марины. Даже надувной матрас, по которому она елозила своими гадкими стрингами, проколола с диким удовольствием и топтала ногами, пока не вышел весь воздух.

Гора барахла у мусорных баков неотвратимо росла, а я, наоборот, все сильнее входила в раж. Оттащила туда и плетеный шезлонг, и лавку, на которой сидела эта прошмандовка.

Кто-то скажет, что я тронулась умом, но мне это было необходимо. Я громила ни в чем не повинные вещи и чувствовала себя лучше. Злость, которую я старательное в себе распаляла действовала как защитная броня. Сквозь нее не могли пробиться ни боль, ни сожаления. Никаких дебильных мыслей из разряда: а что, если Даша права, и надо простить.

Ну, уж не-е-ет. Я купалась в этой злости, молилась на нее, упивалась каждым витком бешенства. Наслаждалась ненавистью.

После гостевого дома, бассейна и зоны барбекю пришел черед главного дома. Нашей спальни. Того храма любви, в котором еще недавно я была главной и единственной жрицей.

Теперь это была просто комната, в которой слишком сильно воняло предателем. Все его вещи тоже отправились в мусорные пакеты, как и обувь, одеколоны и все остальное. Пусть скажет спасибо, что обошлось без тухлой рыбы.