Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна - Страница 6

Кожев очень любил живопись Кандинского и профессионально в ней разбирался. В журнале «XX век» 1966 года, посвященном Кандинскому (Hommage à Kandinsky), есть его статья^{9}, свидетельствующая о том, как тонко он понимал искусство художника.

С родителями Кандинского мне не довелось познакомиться лично. На нашу свадьбу в Москву они не приехали. Они жили в Одессе, ездить по России было в то время затруднительно, и мы сами посоветовали им не приезжать. Мать Кандинского написала мне потом очень душевное письмо, выразив надежду, что ее сын будет счастлив. Она умерла еще до нашего отъезда из России. Известие о смерти отца застало нас в Дессау.

Кандинский получил хорошее школьное и университетское образование. В Одессе он ходил в начальную школу, затем с 1876 года девять лет учился в гимназии. Когда Василию было десять, отец настоял на том, чтобы он выбрал, где учиться: в латинской гимназии или в реальном училище, объяснив разницу между образованием в этих и других учебных заведениях. Тем самым он помог Кандинскому принять правильное решение. Разумеется, долгие годы он поддерживал сына деньгами, был его старшим товарищем и старался в любой ответственной ситуации предоставить Василию право самостоятельно принять решение. Основными принципами его воспитания были полное доверие и дружеская беседа. На протяжении гимназических лет Василий жил мечтой вернуться в Москву, и отец полностью его в этом поддерживал. Когда Василию исполнилось тринадцать, отец стал каждое лето брать его с собой в Москву, пока в возрасте восемнадцати лет он не переселился туда насовсем.

С 1874 года Василий брал уроки фортепиано и виолончели. Как и многие сверстники, он писал стихи, которые потом непременно рвал. О его школьных успехах мне почти ничего не известно, он практически никогда не говорил об этом. Но в одном я уверена: прагматичный отец Василия, предприимчивый и успешный коммерсант, не стал бы оплачивать его учебу в Университете, если бы у него были только средние результаты. Все говорит о том, что отец был уверен в одаренности сына.

Именно отец, у которого были доверительные отношения с сыном, довольно рано заметил его любовь к рисованию и посоветовал ему поступить на курсы рисования при одесской гимназии. Это были первые существенные попытки понять законы искусства, так привлекавшие его всю жизнь. Даже сами материалы, с которыми Василий учился обращаться, казались ему живыми и притягательными. Все внутренние противоречия и неуверенность, свойственные детству, находили выход в рисовании.

Отец не упускал возможности расширить кругозор Василия. Когда они вместе ездили в Москву, часто ходили по старым церквам. Отец, родившийся в Восточной Сибири, куда его предков выслали из Западной Сибири по политическим соображениям, хорошо знал Москву не только с внешней стороны, он знал ее душу, особенный неповторимый дух. Юноша почтительно внимал его рассказам о бесчисленных московских церквах. Здесь Кандинский научился воспринимать древние мозаики и иконы и восхищаться ими. Как он сам говорил, его искусство корнями уходит глубоко в русскую культуру.

В 1886 году он окончательно переселился в Москву, чтобы учиться на факультете юриспруденции и политэкономии. Одним из его учителей был профессор А. Чупров, исключительно одаренный ученый, перед которым Кандинский преклонялся. Позже он говорил, что Чупров был в числе самых редких и удивительных людей, какие встречались ему на жизненном пути.

В Университете Кандинский не ограничился изучением предметов по специальности. Его жажда знаний была так велика, что он исследовал весь спектр курсов, предложенных на факультете. Его пытливый ум не дал узколобым специалистам заключить себя в какие-либо рамки. Он начал глубоко изучать все аспекты права, о чем вспоминал: «Римское право (привлекавшее меня тонкой своей сознательной, шлифованной „конструкцией“, но в конце концов не удовлетворившее мою славянскую душу своей слишком схематически холодной, слишком разумной и негибкой логикой), уголовное право (задевшее меня особенно и, быть может, слишком исключительно в то время теорией Ломброзо), история русского права и обычное право (которое вызвало во мне чувства удивления и любви, как противоположение римскому праву, как свободное и счастливое разрешение сущности применения закона), соприкасающаяся с этой наукой этнография (обещавшая мне открыть тайники души народной)»^{10}.

Уже тогда в него закрались сомнения, правильный ли он выбрал путь. Из добровольно свитого кокона вдруг прорезался живой интерес к искусству, и он взбунтовался против занятий наукой. Студент-правовед и политэкономист вынужден был выбирать между наукой и искусством.

В эту пору тайных сомнений окончательное решение еще не созрело, и Кандинский оставался пока верен своей науке. В автобиографии он, однако, не скрывает, какая внутренняя борьба кипела в нем, прежде чем он твердо решил избрать ненадежный хлеб искусства: «Все эти науки я любил и теперь думаю с благодарностью о тех часах внутреннего подъема, а может быть, и вдохновения, которые я тогда пережил. Но часы эти бледнели при первом соприкосновении с искусством, которое только одно выводило меня за пределы времени и пространства. Никогда не дарили меня научные занятия такими переживаниями, внутренними подъемами, творческими мгновениями»^{11}.

Невзирая на это, он считал, что еще не в силах сложить с себя другие обязательства и полностью предаться счастливой жизни художника. Да и мрачная русская действительность в то время мало способствовала надеждам молодого художника. В Университете ценили его научные достижения, и он продолжил изучение юриспруденции. В политэкономии его больше всего привлекали чисто абстрактные рассуждения, в то время как банковское дело вызывало неодолимое отвращение. Практическая сторона денежного оборота ни малейшим образом не интересовала Кандинского, хотя и с этой частью изучаемых дисциплин он смирился.

Прилежно учившийся Кандинский, никогда позже не проявлявший интереса к политике, все же был вовлечен в борьбу студентов против коварного университетского закона 1885 года^{12}. В то время предпринимались попытки создания всеобщей студенческой организации, которая бы объединила не один университет, а все российские и в перспективе — западноевропейские университеты. Этот общий университетский закон, против которого протестовали студенты, породил лишь недовольство. Не иначе как обостренное чувство справедливости толкнуло Кандинского присоединиться к бунтовщикам, поскольку на протяжении всех лет нашей совместной жизни он резко отрицал политические акции. Он не хотел иметь никаких дел с политикой и позже никогда ею не интересовался. Однако произвол и несправедливость не оставили его равнодушным, и он принял сторону протестующих. Он писал: «Беспорядки, насилие над старыми московскими традициями свободы, уничтожение уже созданных организаций властями, замена их новыми, подземный грохот политических движений, развитие инициативы в студенчестве непрерывно приносили новые переживания и делали душу впечатлительной, чувствительной, способной к вибрации»^{13}.

Именно это развитие инициативы было для Кандинского самой отрадной стороной жизни в царской России, жизни закоснелой и угнетенной. Как и другие свободные духом люди, он горько сетовал на косность масс. Создание корпоративных организаций он считал промежуточной ступенью на пути к освобождению, необходимой общей связкой, которая не должна быть затянута слишком туго и не должна препятствовать шагам на пути дальнейшего развития.

На свое счастье, Кандинский не позволил себе втянуться в политику. Если оставалось время после занятий, он с удовольствием занимался спортом. Он рассказывал мне, что иногда до поздней ночи играл с друзьями в теннис при свечах. Кроме того, он брал уроки верховой езды и занимался фехтованием. В своей специальности он тоже делал заметные успехи. Общество любителей естествознания, антропологии и этнографии обратило на него внимание и избрало для особой миссии из большого числа подавших заявку. В 1889 году он был направлен Обществом в Вологодскую губернию, где, общаясь с местным населением, должен был изучать крестьянское уголовное право, а также добывать сведения о языческих верованиях исчезающего этноса зырян — охотников и рыболовов Севера.