Кандинский и я - Кандинская Нина Николаевна - Страница 4

Он не мог представить себе работу без удовольствия. Когда он чувствовал себя несчастным, родник его творчества иссякал. Когда же ему было хорошо, в его картинах ощущалась радость.

Мы наслаждались вечером и красотой города. Кандинский, будучи много старше меня, в душе был молод, увлечен и вновь обрел способность восхищаться. Эти положительные качества не покидали его до преклонных лет. Лишь после нашей свадьбы он признался мне, почему так внезапно решил познакомиться со мной: «Меня поразил твой голос».

Мой голос побудил Кандинского к творчеству. После нашего первого телефонного разговора он создал акварель и назвал ее «Посвящение незнакомому голосу»^{6}.

Кандинский настаивал на нашей скорейшей свадьбе. Моя мама была против. Ее беспокоила слишком большая разница в возрасте. Кроме того, Кандинский жил не в России, а мама хотела, чтобы я была поблизости. Однако наша любовь пересилила сопротивление мамы. Уже пять месяцев спустя после нашей встречи, 11 февраля 1917 года, мы венчались по русскому православному обряду. Свадьба состоялась в узком кругу родственников и друзей. Я конечно же мечтала выйти замуж в белом. Кандинский позаботился о том, чтобы мое желание сбылось, и сам сделал эскиз красивой отделки свадебного платья. Мы поженились, и я стала весной в осени его жизни.

Разумеется, опасения высказывала не только мама, родственники и друзья тоже удивлялись, почему я выбрала мужчину намного старше себя. Однако я ни с кем это не обсуждала. Что люди думали об этом, меня совершенно не интересовало. Я не думала ни о возрасте Кандинского, ни о своем. На самом деле, он выглядел много моложе своих лет.

Нелепо предполагать, что я вышла замуж за Кандинского, потому что он был знаменит. Мы влюбились друг в друга с первого взгляда и по этой причине — Кандинский всегда это подчеркивал — не провели ни единого дня врозь.

Наша свадебная поездка привела нас в Финляндию. Поездом мы отправились через Санкт-Петербург к знаменитому водопаду в Валлен-Коски, расположенному сразу за русской границей. Нам открылся чудесный зимний пейзаж. Казалось, что две недели мы живем на счастливом острове, удаленном от мира, который больше не существовал для нас. Это было волшебно. Затем мы отправились в Хельсинки.

Однажды утром я проснулась от громкого пения, доносившегося с улицы через открытое окно нашего гостиничного номера. Мне показалось, что это сон. Люди пели «Марсельезу», хотя официально петь революционные песни было запрещено. Я встала и выглянула в окно. По улице маршировали матросы с красными знаменами в руках. Я разбудила Кандинского, он тут же оделся и пошел в коридор, где уже собрались офицеры, а потом ворвался в комнату с новостью, что царь отрекся от престола.

Для нас эта новость была совершенно неожиданной. Мы неделями не читали газет и поэтому ничего не знали о политических событиях в нашей стране. Кандинский решил, что нужно срочно вернуться в Москву. Ему хотелось на месте следить за тем, как будут развиваться события, да и оставлять квартиру без присмотра было опасно.

Не желая поддаваться всеобщей панике, он старался все обдумать спокойно. «Если революция принесет России и ее народу положительные изменения, — сказал он, — то она благо, и я могу ее только приветствовать».

Нашу квартиру мы нашли запертой, как и оставили ее перед отъездом. Я говорю «нашу» квартиру, потому что после свадьбы я переехала к Кандинскому в дом № 1 на углу Долгого и Неопалимовского переулков. До этого я жила в доме матери в Козихинском переулке.

Мое девичье имя Нина фон Андреевская. Как уже ясно из имени, я происхожу из русского дворянского рода. Родилась я в Туле, откуда в раннем возрасте переехала вместе с семьей в Москву. В Москве я провела юность, там ходила в школу, сдавала выпускные экзамены. Уже будучи замужем за Кандинским, я в течение двух лет изучала в Московском университете историю и филологию, а в качестве дополнительного предмета — философию. Хотя я никогда не слушала лекции по истории искусства, я увлекалась им с ранней юности, любила поэзию и музыку. Ребенком я при каждом удобном случае ходила в музеи и на выставки и считала подарком, если мама брала меня с собой на концерт классической музыки. В живописи меня более всего завораживали краски, но новая реалистическая живопись не слишком меня увлекала — она не соответствовала предпочтениям нашей эпохи. Стоит ли говорить, как я безмерно уважаю гений Рембрандта, Тициана или Тинторетто! А реализм нынешних дней я полностью отрицаю.

Я отчетливо помню впечатление, как молния осветившее мой жизненный путь. Однажды, когда нас отпустили с урока, мы с подругами пошли искать гадалку. К искусству ясновидения меня влекло с детства. Даже если предсказатели не могут поведать о будущем все, в их толкованиях всегда содержится зерно истины. Нам с подругой удалось подкупить помощницу гадалки хорошими чаевыми, и она пропустила нас раньше других посетителей, ожидавших в приемной. Первой разрешили войти моей подруге. Она недолго оставалась в сумрачном, искусственно затемненном помещении и вернулась со слезами на глазах. Я была страшно возбуждена. Неужели и я узнаю только плохое? Когда же я увидела сидевшую передо мной гадалку, на меня снизошло успокоение. Кстати, она была первой женщиной с короткой стрижкой, которую я видела в жизни. Короткие волосы в Москве были чем-то из ряда вон выходящим — все женщины носили косы или пучки.

Сначала гадалка спросила о дате рождения, затем взяла мои руки и вдруг сказала: «Вы представляете интересный случай. Ваша жизнь будет необычной. Скоро вы покинете Россию, — затем, помолчав, продолжила: — Вы выйдете замуж за знаменитого мужчину, чья известность будет расти. Я не могу наверняка сказать, кто он по профессии, но совершенно уверена, что он писатель или художник. Сейчас он живет не в России, а в Северной Европе».

Прорицательница ни в чем не ошиблась: позже я узнала, что Кандинский в то время находился в Стокгольме.

«На жизненном пути вы встретите много значительных и интересных людей, — добавила она. — Я уверена, что к вашему мнению будут прислушиваться. Я знаю, что сейчас у вас мало времени, но сделайте мне одолжение и приходите снова. Денег я с вас не возьму, вы мне интересны как личность».

Однако больше я к ней не пришла. Я боялась, что второй визит меня разочарует. Моей подруге она сказала, что ее жених погибнет на войне, что и случилось позже.

Москвичи толпами устремлялись к этой прорицательнице, чье имя я, к сожалению, забыла. Ее популярность была столь велика, что полиция вынудила ее покинуть город.

Родительский дом был очень гостеприимным. Наши с сестрой друзья могли запросто приходить к нам. Мама даже разрешала нам устраивать небольшие праздники. Однако в нашем воспитании присутствовала и строгость, что, как мне теперь кажется, было очень правильным. Поскольку мой отец умер рано, хорошим воспитанием я обязана исключительно матери. Когда в период Баухауса я жила с Кандинским в Веймаре, мама вышла замуж во второй раз. Она сочеталась браком с Иваном Крыловым, русским генералом, много лет до этого принадлежавшим к кругу наших друзей.

Когда мне было десять, меня спросили, кем я хочу стать, когда вырасту. «Поэтессой», — ответила я. На самом деле, я очень много читала и мечтала научиться писать книги для других людей. «Если бы я была мальчиком, я бы хотела стать послом», — сказала я. «Почему послом?» — «Я хочу путешествовать по миру и знакомиться с разными людьми».

Позже мечта сбылась. Благодаря браку с Кандинским я много ездила по миру, может быть, и не в качестве посла своей страны, но вместе с Кандинским — как посол искусства.

Я страстно любила и до сих пор люблю балет. Мне бы очень хотелось стать балериной, но мама была против. И все же в течение пары месяцев мне удалось тайно брать уроки в одной из самых известных московских балетных школ. Я старалась улизнуть из дома незамеченной, чтобы мама не узнала о моих тайных уроках. Долгое время это, разумеется, продолжаться не могло. Однажды мама меня поймала, и школу пришлось бросить. Позже я рассказала этот эпизод Кандинскому, также большому любителю балета. «Кто знает, может быть, тогда мы бы не познакомились!» — смеясь сказал он.