Колокол по Хэму - Симмонс Дэн - Страница 21

Спать я лег незадолго до рассвета.

В понедельник утром Хемингуэй повез меня в портовый городок Кохимар, где стояла его лодка. Там нас уже ждали Уинстон Гест, Патчи и Грегорио Фуэнтес, первый помощник и кок. По их косым взглядам и тону Хемингуэя я чувствовал, что меня будут испытывать.

Согласно приказу Хемингуэя одеться по-корабельному я был в полотняных туфлях, шортах и синей рубашке с закатанными рукавами. Писатель тоже облачился в свои мешковатые шорты, баскские эспадрильи и сильно поношенную, с обрезанными рукавами фуфайку. Фуэнтес – поджарый, темнокожий, с быстрым крепким рукопожатием – был в черных брюках, длинной белой рубахе навыпуск и босиком. Гест пришел в холщовых штанах и белой в желтую полоску рубашке, подчеркивавшей его кирпичный румянец. Он переминался с ноги на ногу и бренчал мелочью в кармане. Ибарлусиа оделся как тореро в выходной день: белые брюки в обтяжку и дорогой хлопковый свитер. Команда, одним словом, подобралась пестрая.

С яхтой Хемингуэй меня познакомил наскоро – ему не терпелось отчалить, пока погода хорошая, – но чувствовалось, что он ею гордится.

С первого взгляда «Пилар» не очень-то впечатляла. Тридцать восемь футов в длину, черный корпус, зеленый верх. Типичная рыбацкая лодка для богатых любителей, какие сотнями стоят в гаванях Майами, Санкт-Петербурга и Ки-Уэста. Я, однако, заметил лакированное дерево кокпита и бронзовую табличку рядом с дросселем и рычагом передач:

Верфи Уилера выпускают качественную продукцию. В кокпите Хемингуэй показал мне панель управления, зорко следя, смыслю ли я в этом хоть что-то. Там была еще одна табличка, ЭНЕРГЕТИКА НОРСМАН, и четыре прибора: тахометр, измеритель уровня масла, измеритель температуры двигателя и амперметр. Слева от руля имелась еще панель освещения с кнопками ЯКОРЬ, ХОДОВЫЕ ОГНИ, ПОМПА, СМАЗКА, ПРОЖЕКТОР. Хронометр и барометр висели в каюте на опорном столбе.

– Заметил, что я и открытый мостик велел поставить? – спросил Хемингуэй.

– Заметил.

– Скоростью можно управлять оттуда, но моторы запускаются здесь. – Он показал ногой на две кнопки в палубе.

– Тут ведь два двигателя?

– Угу. Оба, само собой, дизельные. Главный – «крайслер» на семьдесят пять лошадей, второй – «ликоминг» на сорок. После набора скорости я отключаю второй, чтобы снизить вибрацию. «Крайслер» смонтирован на резине. – Он положил свою большую руку на дроссель. – Если повернуть под нужным углом, он сам перейдет в холостой режим.

– А второй-то зачем?

– Запасной движок никогда не мешает.

Я с этим не согласился – зачем лишний вес и лишнее техобслуживание, если основной дизель работает хорошо, – но промолчал.

Мы вышли из рубки. Фуэнтес уже приготовился отдать носовой.

– Длина кокпита – шестнадцать футов, ширина – двенадцать.

Здесь имелись сиденья, вполне удобные.

Хемингуэй похлопал по заднему люку.

– Здесь помещается триста галлонов горючего и сто пятьдесят – питьевой воды. В кокпит, если надо, можно загрузить еще сколько-то бочек. В носовой каюте две двухъярусных койки. Гальюн опять же имеется. Кстати, Лукас: туалетную бумагу кидай в иллюминатор, а не в сральник – помпа от нее засоряется. На камбузе есть ящик со льдом и спиртовка с тремя горелками. Корма срезана так, что до воды остается всего три фута, и там приделан ящик для рыбы. Вопросы есть?

Я мотнул головой.

– В маленькой каюте есть еще такой шкафчик – «этиловый отсек» называется, – вставил Гест.

– А он для чего?

– Для выпивки, – усмехнулся миллионер.

– Лодка может делать шестнадцать узлов при спокойном море, – продолжал Хемингуэй, – но я обычно держу ее на восьми. Может пройти расстояние в пятьсот миль с командой из семи человек. Еще вопросы?

– Почему вы назвали ее «Пилар»?

Он поскреб щеку.

– В честь храма и праздника в Сарагосе. И в «Колоколе» у меня есть женщина, которую так зовут. Мне нравится это имя.

Патчи достал из ледника пиво, вскрыл банку и с ухмылкой сказал:

– А еще ты говорил, Эрнестино, что это было любовное прозвище твоей второй сеньоры-сеньориты, Полины, – правильно?

Хемингуэй сердито глянул на него и начал командовать:

– Ты, Лукас, отдай кормовой, а ты, Вулфер, запускай двигатели. Я стану к штурвалу. Ты, Патчи, сиди себе в теньке со своим пивом – полдесятого утра, бог ты мой. Разбудим тебя, когда марлин начнет ловиться.

Патчи звучно отхлебнул, Гест, все так же бренча мелочью, спустился в кокпит, Хемингуэй удивительно ловко для своих габаритов взбежал по трапу на мостик, я пошел на корму.

Какую-нибудь каверзу они мне да подстроят до конца рейса.

Мы с Фуэнтесом отдали швартовы, доложив об этом на мостик. Двигатели заработали, винты завертелись, и мы медленно пошли к выходу из гавани.

Рано утром в субботу я слышал, как Купер и Хемингуэй плескались в бассейне. Потом они посидели на террасе, и Купер уехал на хемингуэевском «линкольне». В гостевом доме еды пока не было, и я надеялся поесть на кухне вместе со слугами – дал Хемингуэю с женой время позавтракать и пошел.

Хемингуэй вошел в кухню, когда я допивал вторую чашку кофе под неодобрительными взорами боя Рене и повара Рамона.

– Утром я работаю, – проворчал он. – Постараюсь закончить к ланчу, чтобы познакомить тебя с агентами Хитрой Конторы. – В руке он держал стакан – похоже, что с виски-содой. Было 7:45 утра. – Не одобряешь, Лукас? – спросил он, поймав мой взгляд.

– Одобрять или не одобрять в мои обязанности не входит. Хотите пить с раннего утра – дело ваше, тем более у себя дома.

– Это не выпивка, а поправка. Шерсть той собаки, которая нас чуть не покусала вчера. Здорово повеселились ночью, а, Лукас?

– Неплохо, да.

Он слопал тост с беконом, который я приготовил себе.

– Ты думаешь, что Хитрая Контора тоже игра… забава. Так ведь, советник Лукас?

Я не противоречил ему. Он вздохнул.

– Я сейчас не книгу пишу, а составляю сборник. «Мужчины на войне» называется. Прочел недавно кучу вранья, которое Уортелс из «Краун» и его приспешники считают крутой военной публицистикой. Многое уже напечатано. Взять, к примеру, историю Ральфа Бейтса про пулеметчиц под Брунеттой. Не было этого, врет он. А правдивый очерк Фрэнка Тинкера про поражение итальянцев под Бриуэгой небось не взяли.

Я ничего не мог сказать по этому поводу. Он пригубил свой виски и спросил:

– А ты, Лукас, что думаешь о войне?

– Я не носил форму. Не воевал. Нет у меня права на свое мнение.

– А я вот носил, – сказал он, не сводя с меня глаз. – Был тяжело ранен, когда и двадцати еще не исполнилось. Видел, думаю, больше войн, чем ты – голых баб. И знаешь, что думаю я?

Я молчал.

– Я думаю, что война – это заговор стариков против молодых. Мясорубка, куда старперы отправляют молодых мужиков, своих конкурентов. Думаю, что это великая, чудесная, захватывающая эпопея и сущий кошмар. Мой старший парень в самый раз дорастет до этой никому не нужной войны. И Патрик с Гиги тоже могут, если она затянется – а я думаю, что затянется. – Он пошел к двери и оглянулся. – Поработаю над предисловием, а потом поедем знакомиться с полевыми агентами.

«Полевые агенты» оказались примерно таким же сборищем собутыльников и старых знакомых, какое он описал Бобу Джойсу – досье Гувера тоже их так описывало. Патчи Ибарлусиа с братом шпионили в среде джай-алаистов. Шпионили также Роберто, младший брат доктора Эрреры Сотолонго; моряк Хуан Дунабейтиа, которого Хемингуэй представил как Синмора – сокращенное Синдбад-мореход; изгнанный каталонец Фернандо Меса, работавший официантом и иногда помогавший Хемингуэю на лодке; католический священник дон Андрес Унцаин, плевавшийся каждый раз, упоминая фашистов; гаванские рыбаки; два богатых испанских аристократа, жившие в больших загородных домах – ближе к Гаване, чем финка Хемингуэя; проститутки из трех по крайней мере борделей; несколько портовых крыс, провонявших ромом, и слепой старик, по целым дням сидевший в Парке-Сентраль.