Колокол по Хэму - Симмонс Дэн - Страница 17

– Видимо, так. – Мне казалось, что Хемингуэя немного смущает эта экскурсия. – Миссис Хемингуэй сказала «костюм и галстук»? – Это удивляло больше всего, учитывая, в чем он явился в посольство и что на нем было теперь.

– Да. Пытаемся выглядеть цивилизованно за столом. Черт, как поздно уже. Выпить не хочешь, Лукас?

– Нет, спасибо. Пойду разложусь, приму ванну.

– Я тоже, – рассеянно кивнул он. – До ужина я обычно выпиваю три скотча – а ты вино пьешь, ведь так?

– Да.

– Это хорошо. Вечером у нас будут хорошие вина – особый, знаешь ли, случай.

Я не знал, что это за случай такой – может, открытие Хитрой Конторы?

– К ужину у нас будут несколько человек, – ухмыльнулся он, – но те двое, о ком говорила Марти… Ты обалдеешь, Лукас. Попросту обалдеешь.

– Жду с нетерпением. – Я кивнул ему, вышел через заднюю дверь и пошел по дорожке в гостевой дом.

– Тебе надо подстричься, дочка, – сказал Хемингуэй. – Чтобы уши были видны. Надеюсь, у тебя красивые ушки.

Бергман стянула волосы назад и наклонила голову набок.

– Красивые ушки. Идеальные. Как у Марии.

– Насколько коротко? – спросила она. – Я прочла то место раз десять, когда пробовалась на роль, но теперь уж не помню.

– Очень коротко.

– Но не настолько, как Вера Зорина, – сухо вставил Купер. – Смахивает на кролика, попавшего в молотилку.

– Тише, – сказала Бергман, осторожно коснувшись его руки. – Не надо говорить такие ужасные вещи. Вера получила роль, а я нет, и глупо обсуждать, насколько мне коротко стричься, – правда, Папа?

Я в первый раз услышал, как Хемингуэя – он сидел во главе стола – назвали Папой.

– Нет, дочка, не глупо, – нахмурился он. – Ты Мария. Всегда была Марией и будешь Марией.

Бергман вздохнула. На ее ресницах блеснули слезы.

Марта Геллхорн на противоположном конце стола откашлялась и сказала:

– Ингрид не всегда была Марией, Эрнест. Ты говорил, что писал Марию с меня.

– Само собой, – бросил он. – Но играть Марию должна была Ингрид. – Он встал. – Сейчас принесу книжку и зачту то место насчет волос.

Беседа за столом прервалась – все ждали, когда он вернется.

Сидя в ванне, я услышал, как подъезжают машины. Было только половина седьмого. Через лужайку и бассейн ко мне доносился смех, в стаканы лились напитки, тенорок Хемингуэя что-то рассказывал; за финальной фразой последовал новый взрыв смеха. Я сидел в трусах и читал гаванскую газету до без четверти восемь. Потом надел свой лучший полотняный костюм, тщательно завязал шелковый галстук и пошел в большой дом.

Бой Рене мне открыл, одна из горничных проводила в гостиную. Гостей было пять, четверо мужчин и женщина. Судя по их румянцу и смеху, они начали выпивать, как только приехали. Хозяин, в мятом костюме и кое-как завязанном галстуке, побрился, зализал волосы назад и потому смотрелся свежо. Другие мужчины тоже пришли в костюмах, на Геллхорн и гостье были черные платья.

– Представляю вам мистера Джозефа Лукаса, – начал Хемингуэй. – Американское посольство одолжило его мне для океанографических исследований, которыми я займусь в ближайшие месяцы. Это, Джозеф, доктор Хосе Луис Эррера Сотолонго, мой личный врач и близкий друг со времен гражданской войны в Испании.

Я поклонился и пожал ему руку. Доктор был одет по моде двадцатилетней давности, на носу пенсне. О количестве выпитого им говорила только краснота вдоль высокого воротничка.

– Сеньор Лукас… – Он вернул мне поклон.

– Этот маленький и очень красивый джентльмен – сеньор Франсиско Ибарлусиа, которого все зовут Патчи. Джо Лукас будет ходить с нами на «Пилар», Патчи.

– Сеньор Лукас. – Ибарлусиа метнулся вперед, чтобы пожать мне руку. – Encantado[16]. Знакомство с океанским ученым – честь для меня. – Патчи при маленьком росте обладал прекрасным ровным загаром, жемчужными зубами и пружинистым телом атлета.

– Патчи и его брат – лучшие в мире джай-алаисты, – продолжал Хемингуэй. – А еще он мой любимый партнер по теннису.

Широкая улыбка Ибарлусиа сделалась еще шире.

– Это я лучший в мире джай-алаист, Эрнестино. Брату я просто позволяю играть со мной. Как тебе иногда выигрывать в теннис.

– А это, Лукас, мой друг и начальник штаба мистер Уинстон Гест, он же Вулфи или Вулфер. Один из лучших яхтсменов, теннисистов, лыжников и прочих спортсменов.

Гест тяжело поднялся и дружески сдавил мою руку. Он выглядел еще больше, чем был на самом деле, и чем-то напоминал Йена Флеминга. Красное, открытое, резиновое от алкоголя лицо. Пиджак, галстук, слаксы и рубашку, превосходно сшитые из превосходных тканей, он носил с элегантным неряшеством, доступным только очень богатым людям.

– Очень приятно, мистер Гест, – сказал я. – А почему вас называют Вулфи?

– Это всё Эрнест. Когда Гиги сказал, что я похож на парня, который играет человека-волка в кино. Как его там… – Сначала я его принял за американца, но у него был легкий английский акцент.

– Лон Чейни младший, – сказала симпатичная гостья. Странно знакомый голос, шведский акцент. Все встали, готовясь идти в столовую.

– Ага, точно. Человек-Волк.

Он был и правда похож.

– Гиги – это младший сын Эрнеста, Грегори, – пояснила Марта Геллхорн. – Ему десять. Они с Патриком каждое лето приезжают сюда.

– Ты извини, дочка, что я этикет нарушаю. – Хемингуэй тронул гостью за руку. – Просто жемчужину в короне я берегу напоследок.

– Видимо, это значит, что следующим буду я, мистер Лукас, – сказал четвертый мужчина, протягивая мне руку. – Гэри Купер.

До меня не сразу дошло. Я говорил, что память у меня фотографическая, но фотография не всегда сопровождается правильным именем. Высокий красавец и шведка просто не совпадали у меня с этим домом. Как будто я встречал их где-то в секретных досье и никак не ожидал здесь увидеть.

Мы с Купером обменялись любезностями. Он был худощав, одни кости да мускулы. Ровесник Хемингуэя, лет сорока с небольшим, он казался более зрелым. Очень светлые глаза, загар спортсмена или дорожного рабочего, тихий, чуть ли не почтительный голос.

Не успел я еще вспомнить, где его видел, Хемингуэй уже подвел меня к шведке.

– А вот и наша жемчужина, госпожа Петтер Линдстром.

– Очень приятно, миссис Линдстром. – Я пожал ее крупную, но изящную руку.

– Взаимно, мистер Лукас.

Хороша. Белолицая, как многие скандинавки, но волосы темно-каштановые, брови черные и густые, а полные губы и прямой взгляд чувственнее, чем у большинства знакомых мне шведок.

– Вы, думаю, ее знаете как Ингрид Бергман, – сказала Геллхорн. – «Ярость в небесах»? «Доктор Джекил и мистер Хайд»? А скоро выйдет еще один… как он называется, Ингрид? «Танжер»?

– «Касабланка», – с мелодичным смехом поправила миссис Линдстром.

Я смекнул, что это названия фильмов, хотя ни одного не смотрел, и лица с именами наконец-то совпали. Кино я использовал в основном для того, чтобы отвлечься от каких-то насущных дел, и тут же забывал содержание, выйдя из зала. Но «Сержант Йорк»[17] мне понравился. А эту женщину я и на экране-то ни разу не видел, только ее фотографии на журнальных обложках.

– Теперь, когда мы все познакомились, – Хемингуэй поклонился, как метрдотель, – не перейти ли нам от восторгов к трапезе, пока Рамон не погнался за нами с мачете?

Мы проследовали в столовую.

– От восторгов к трапезе. – Геллхорн, передразнив мужа, взяла под руку доктора Эрреру и пошла вслед за Бергман и Купером. Хемингуэй пожал плечами, предложил руку Ибарлусиа, получил кулаком в плечо и жестом пригласил нас с Гестом пройти вперед.

Когда Хемингуэй пошел за книгой, мы приступили уже к основному блюду – ростбифу под недурным соусом со свежими овощами.

– Вы читали его новую книгу, мистер Лукас? – спросила Бергман, сидящая напротив меня.