Император Пограничья 8 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 42

Варфоломей нервно облизнул губы, явно не горя желанием принимать такое щедрое предложение.

— Или второй вариант, — добавил я. — Прямо сейчас поклянитесь на Библии, что ваши слова продиктованы только заботой о людях, а не личными мотивами. Отец Макарий, у вас же найдётся Святое Писание?

— Конечно, — пробасил великан, доставая небольшую походную книгу.

Это была ловушка, и Честнов попался. Он охотно потянулся к Библии, которую протянул отец Макарий, — видимо, решил, что солгать проще, чем идти на Бездушных.

Но когда его пальцы коснулись кожаного переплёта, я активировал Императорскую волю на полную мощность:

— Хватит лжи, — мой голос прогремел с такой силой, что ближайшие зрители попятились. — Говори правду!

Аура власти обрушилась на Варфоломея подобно горному обвалу. Его глаза расширились, тело задрожало.

— Кто ты на самом деле такой? Какова твоя истинная цель?

Под давлением моей воли проповедник сломался. Слова полились из него потоком:

— Иннокентий Дурносвистов, так меня зовут, — выдавил он, борясь с каждым словом. — Я… я не окончил семинарию! После… устроился служкой в храм под новым именем, но и там… попытался ограбить ризницу. Меня выгнали… — он задыхался, пытаясь сопротивляться, но Императорская воля была неумолима. — Здесь я увидел шанс! Власть над людьми… Они слушают меня, верят! Я могу стать кем-то важным!

Толпа ахнула. Кто-то из бывших последователей Варфоломея выругался.

— Зачем пришёл сюда? — продолжал я давить.

— Бежал от Гона… Внутрь города не пустили… Захотел… захотел власти, — слёзы текли по лицу проповедника. — Эти дураки… так легко верят… Я бы стал их духовным лидером… они бы кормили меня, слушались…

— Почему именно маги? — надавил я. — Почему ты пытаешься выставить виноватыми их?

И тут произошло странное. Варфоломей замер, его глаза остекленели. Он открывал и закрывал рот, как рыба на берегу, но не мог произнести ни слова. По его лицу пробежала судорога, сменившись искренним замешательством:

— Я… не знаю. Это казалось правильным… логичным… Маги всегда виноваты, разве не так? Они…

Он осёкся, схватившись за голову. Что-то было не так. Эта идея явно не принадлежала ему — слишком уж растерянным он выглядел.

Я усилил магическое зрение и теперь ясно видел — по краям ауры Варфоломея действительно вились чужеродные нити. Тонкие, почти невидимые, но несомненно присутствующие. Ментальное воздействие.

Кощей!

Лорд Бездушных не явился лично, но сумел дотянуться своей волей до слабого, алчного человека. Подсадил идею, как семя, и позволил ей прорасти.

Я мгновенно активировал заклинание Крепость духа, расширив его действие на всех присутствующих. Резерв ухнул вниз. Серебристое сияние вырвалось из моих ладоней, расширяясь подобно волне. Оно накрыло сначала Дурносвистова, затем его последователей, потом всю толпу, отсекая любое внешнее ментальное воздействие.

Эффект был мгновенным. Варфоломей покачнулся, схватившись за голову. Несколько человек из его паствы вскрикнули, словно пробудившись от дурного сна. Они озирались по сторонам с растерянными, шокированными лицами.

— Что… что происходит? — пробормотал один из них. — Где мы? Почему мы здесь?

Повернувшись к толпе, я объявил:

— Вот ваш ответ, люди Угрюма! Лидер Бездушных пытался разрушить нас изнутри. Он нашёл слабого, алчного человека и вживил ему в голову идею раздора. Ваш «пророк» — не мудрец и не благодетель, а всего лишь недалёкий глупец. Жертва собственной жадности, которой воспользовался враг.

Варфоломей упал на колени, всё ещё держась за голову:

— Что… что со мной было? Я помню свои мысли, но они словно… не мои?

Я посмотрел на него сверху вниз:

— Ты позволил гордыне и жажде власти открыть твой разум для врага. Но я не стану тебя казнить. Отправишься к отцу Макарию — он научит тебя истинному служению Богу и людям.

Священник шагнул вперёд, его массивная фигура нависла над проповедником:

— Будешь вставать с первыми петухами на утреннюю молитву, — басом произнёс Макарий. — Научу тебя смирению и покаянию. А пока будешь каяться — руки должны трудиться.

— А трудиться будешь в лазарете, — продолжил я. — Станешь помогать доктору Альбинони, как это делают сёстры милосердия в некоторых княжествах. Будешь ухаживать за ранеными, выносить судна, перевязывать гнойные раны, кормить тех, кто не может держать ложку. Увидишь настоящие страдания и научишься настоящему состраданию.

Иннокентий поднял на меня полные слёз глаза:

— Я… я не умею…

— Научишься, — отрезал я.

— И не вздумай отлынивать, — добавил отец Макарий, сжимая кулаки размером с небольшие окорока. — Я лично прослежу. Попробуешь сбежать от работы или снова начнёшь смущать умы людей — отправишься на стену с дубиной в руках. А там Бездушные быстро проверят крепость твоей веры. Понял меня, сын неразумный?

— П-понял, отче, — пролепетал Дурносвистов.

— То-то же, — удовлетворённо кивнул священник. — Каждое утро — молитва со мной, каждый день — честный труд в лазарете, каждый вечер — покаянные размышления о том, как дошёл до жизни такой. И никаких проповедей, пока я лично не решу, что ты готов.

Макарий ухватил Варфоломея за шиворот и потащил в сторону часовни.

Обведя взглядом собравшихся, я добавил:

— А тем, кто искренне верит и хочет помочь — милости прошу к отцу Макарию на настоящую службу. Молитесь за нас, поддерживайте раненых, помогайте в лазарете. Бог помогает тем, кто сам действует. И помните — враг коварен. Он бьёт не только когтями и клыками, но и пытается отравить наши души сомнениями и раздором. Будьте бдительны.

Толпа начала расходиться, пытаясь осмыслить произошедшее.

Кощей сделал ход. Тонкий, умный, опасный. Не прямая атака, а попытка разрушить нас изнутри. И он почти преуспел.

Я догнал их двоих уже у входа в часовню:

— Отец Макарий, дайте нам минуту.

Священник вопросительно посмотрел на меня, но отпустил ворот Варфоломея и скрылся внутри. Проповедник стоял передо мной совершенно раздавленный — плечи опущены, взгляд потухший, всё тело словно обмякло.

Я неодобрительно глянул на него и снова призвал Императорскую волю, но на этот раз мягче, целенаправленнее:

— Слушай волю мою, Иннокентий, — использовал я его настоящее имя, заставив вздрогнуть. — Каждый раз, увидев страдания других, ты вспомнишь, как сам их умножал, и сделаешь всё возможное, чтобы эти страдания облегчить. Но если попытаешься вновь злоупотребить верой — ты будешь чувствовать тошноту от собственных слов, когда станешь оправдывать жестокость. Твой голос будет срываться, когда попытаешься сеять раздор между людьми. И когда захочешь собрать толпу против кого-то — вспомнишь, как сам стоял перед такой толпой, и душа твоя задрожит от стыда.

Императорская воля вплелась в его сознание тонкими серебристыми нитями. Иннокентий дёрнулся, его глаза расширились:

— Что… что вы со мной сделали? — прохрипел он, хватаясь за голову. — Я чувствую… что-то внутри…

— Дал тебе то, чего не хватало — совесть, — ответил я. — Настоящую, а не показную. Теперь иди с отцом Макарием.

Дурносвистов попытался что-то сказать, но слова застряли в горле. Он смотрел на меня со смесью страха и непонимания, словно не мог осознать, что именно произошло, но всё же шагнул внутрь помещения, пропитанного запахом благовоний.

Мои приказы не превратили Иннокентия в безвольную марионетку — он сохранил свободу выбора, способность думать и действовать самостоятельно. Я лишь создал внутренние ограничители, которые не позволят ему повторить прежние ошибки.

Масштаб его проступка оправдывал такие меры. Этот человек едва не развалил оборону острога изнутри в самый критический момент, и по законам военного времени я имел полное право казнить его. Сколько людей могло погибнуть, если бы его последователи действительно попытались изгнать магов? Сколько жизней оборвалось бы, появись брешь в нашей обороне?