Император Пограничья 8 (СИ) - Астахов Евгений Евгеньевич - Страница 2

Старик заинтересованно посмотрел на меня.

— Табаку, говоришь? А какой табак-то?

— Самый лучший. Из Посада привезённый.

— Ну… — дед задумался. — Если табак хороший… Только я ненадолго! Мне ещё к Марфе зайти надо, муки занять.

— Обязательно зайдёте, — заверил я, осторожно направляя его к цитадели. — Как всё закончится, сразу к Марфе.

— А что закончится-то? — невинно спросил Архип.

Митька чуть не застонал от отчаяния. Я похлопал парня по плечу — мол, я сам доведу. По дороге дед Архип ещё трижды забывал, куда мы идём, дважды пытался вернуться за несуществующей солью и один раз уверял меня, что я его внук Степан, которого он «сразу узнал по родинке на щеке». Родинки у меня, разумеется, не было.

Сдав старика дежурным у входа в цитадель с наказом дать ему соли и табаку, я направился к казармам. То, что я там увидел, заставило меня остановиться.

На ступенях казармы сидело с десяток бойцов — все бывшие Стрельцы. Перед каждым лежал лист бумаги, в руках — огрызки карандашей. Они писали.

Сержант Панкратов, медленно выводил буквы, время от времени облизывая карандаш. Рядом один из ветеранов помогал молодому бойцу с формулировками — парень был из простых крестьян, грамоте обучился уже в дружине.

— «Любимая моя Настенька», — диктовал себе под нос Ефрем Кузьмич. — «Если читаешь это письмо, значит…»

Он замолчал, покусывая карандаш. Потом решительно продолжил писать.

Я знал, что происходит. Последние письма. На случай, если не вернутся. Среди простолюдинов грамотных было мало, но эти — бывшие Стрельцы, профессиональные воины. Их учили не только драться, но и писать рапорты. Теперь этот навык служил другой цели.

Медведев — не тот, что погиб в Сергиевом Посаде, а его однофамилец — аккуратно складывал исписанный лист в треугольник. На обороте вывел: «Жене Глаше и детям. Вскрыть, если не вернусь».

Я прошёл мимо, стараясь не мешать. Это было их право — оставить последние слова. В моей прошлой жизни воины перед битвой тоже писали письма, только тогда это делали писари под диктовку. Здесь же каждый сам выводил слова, вкладывая в кривые буквы всю душу.

Тем временем, я двинулся дальше, к центру острога. Там, на небольшой площади перед домом воеводы, возвышалась каменная стела. Три метра серого гранита, строгие линии, никаких украшений. Только имена.

Подойдя ближе, я провёл рукой по высеченным буквам. Первыми шли Евдоким Попов из Дербышей и Фома Михайлов из Овечкино — павшие при зачистке Мещёрского капища.

Ниже — Пётр Хлынов и Василий Замятин. Погибли, когда польские наёмники атаковали острог. Хлынов попал под огненное заклинание. Замятин пал у ворот от случайной пули.

Ещё ниже — свежие имена. Николай Медведев и Степан Лосев. Эти пали не здесь, а в поместье Уваровых. Наёмники Коршунова, не жители Угрюма, но отдавшие жизни за наше общее дело. Я сам распорядился высечь их имена — они заслужили.

И последние — Михаил Сурков и Пётр Ивашин, герои битвы под Копнино. Сурков спас жизнь Надежды Кронгельм, приняв на себя удар Стриги. Ивашин поскользнулся в мокрой от крови траве, и оказался выдернут за пределы защитников. Досадная случайность, которая, как часто и происходит, определяет дальнейшую судьбу человека.

Восемь имён. Восемь жизней. Восемь историй, оборвавшихся ради того, чтобы другие могли жить.

Я опустился на одно колено перед стелой. В прошлой жизни я потерял тысячи воинов, целые полки гибли по моему приказу. Но легче от этого каждая новая смерть не становилась. К тому же, здесь я знал каждого. Помнил, как Попов хвастался новорожденным сыном, как Замятин мечтал открыть собственную кузню, как Сурков учил молодых метко стрелять…

— Клянусь, — произнёс я негромко, но твёрдо. — Клянусь своей кровью и честью. Ваша смерть не была напрасной. Я защищу Угрюм. Защищу ваши семьи. Ваши дети вырастут свободными, не зная страха перед Бездушными или беспощадными аристократами. Ваши вдовы не будут знать нужды. Ваши имена не забудут.

Ветер пронёсся по площади, зашелестел последними листьями на деревьях. Словно отклик. Словно согласие.

Я поднялся, ещё раз окинув взглядом имена. Скоро, вероятно, добавятся новые. Но я сделаю всё, чтобы их было как можно меньше. Всё, что в моих силах, и даже больше.

Потому что эти люди поверили мне. Пошли за мной. Умерли за дело, которое я начал.

И я не имею права их подвести.

От памятника павшим я направился прямиком к лаборатории. Зарецкий должен был находиться там — алхимик практически не покидал своё рабочее место последние дни.

— Александр! — окликнул я его от порога.

Алхимик поднял голову от колб. Под глазами залегли тёмные круги, но взгляд горел привычным исследовательским азартом.

— Прохор Игнатьевич! Как раз заканчиваю последнюю партию.

— Стимуляторы готовы?

— Три сотни доз, — с гордостью кивнул Зарецкий, указывая на аккуратные ряды стеклянных ампул. — Для каждого бойца по три варианта: сила, скорость или выносливость. Эффект продержится два-три часа, побочек минимум. Только сильная усталость после, но это лучше, чем смерть.

Я взял одну из ампул, рассматривая мутноватую жидкость внутри.

— Начинай выдачу. Каждый боец должен получить по одной дозе каждого типа. Принимать строго по моей команде через амулеты связи.

— Понял, — Александр уже доставал списки личного состава. — Кстати, для магов я подготовил особые версии. Они не конфликтуют с использованием магии, что было непростой задачей…

Я похлопал его по плечу, прерывая технические подробности.

— Отличная работа. Ты спасёшь много жизней сегодня.

Выходя из лаборатории, я едва не столкнулся с группой подростков. Пятеро парней лет четырнадцати-пятнадцати, все при оружии — кто с дедовским ружьём, кто с топором дровосека.

— Воевода! — выступил вперёд самый рослый, веснушчатый паренёк. — Мы тоже хотим на стены! Мы умеем стрелять, отцы учили!

Я узнал его — Данила, сын покойного Хлынова.

— Нет, — отрезал я.

— Но почему? — возмутился другой подросток, худой и нескладный. — Мы же не маленькие! Можем драться!

— Можете, — согласился я. — Но не будете. Ваше место в цитадели.

— Это нечестно! — Данила стиснул кулаки. — Мой отец погиб, защищая Угрюм! Я имею право отомстить за него!

Терпение лопнуло. Я рявкнул так, что парни попятились:

— В цитадель! Живо! Ещё одно слово — и я прикажу вас связать и отнести туда!

Они переглянулись, но мой тон не оставлял места для споров. Понурив головы, подростки поплелись к цитадели. Только Данила обернулся на ходу, и в его глазах я увидел не обиду, а понимание. Умный парень. Поймёт, когда подрастёт, что я спас ему жизнь.

Сейчас в Цитадели собрали всех, кто не будет участвовать в отражении штурма. Естественно я знал, что гон продлится не один день и даже не одну неделю. Угрюму придётся вернуться к своей обычной жизни, с учётом постоянной угрозы снаружи.

Но первый натиск не зря считается одним из самых опасных. Это будет проверка боем всей нашей учёбы, тренировок, систем обороны и фортификации. И если найдутся слабые места и возникнет прорыв, на улицах острога не должно остаться ни одного мирного жителя. Никто не должен попасть под случайный удар.

Цитадель встретила меня гулом сотен голосов. В залах собрались все, кто не мог держать оружие или приносить пользу иным образом — старики, женщины с детьми, раненые. И беженцы. Особенно беженцы из Сергиева Посада, впервые оказавшиеся лицом к лицу с Гоном.

— Мы все умрём! — причитала какая-то женщина, прижимая к себе двух малышей. — Твари сожрут нас всех!

— Говорят, они тысячами идут! — подхватил мужчина с перебинтованной рукой. — Как мы выстоим?

— Стены не удержат! В Сергиевом рассказывали, как двадцать лет назад целые города сметало!

Паника распространялась, как пожар. Дети плакали, заражаясь страхом взрослых. Даже некоторые местные жители начинали нервничать.

Я нашёл взглядом священника, который стоял возле икон, установленных на покрытом тканью столе, пытаясь успокоить наиболее взволнованных.