Матренины сказки - Богатикова Ольга Юрьевна - Страница 2

– А что Надежда? Тоже влюбилась?

Зоя Павловна качнула головой.

– Надежда была его старше на четырнадцать лет. Когда Федору исполнилось двадцать шесть, ей пошел сорок первый год. Какая уж тут любовь… Федя ей нравился, спору нет. Однако она находилась в том возрасте, когда думают не сердцем, а головой. А голова у нее была светлая и умная.

– А муж у нее был?

– С мужем она развелась давным-давно. Зато у нее имелся двадцатилетний сын, инвалид-отец и пьющий братец, который систематически устраивал ей скандалы. Разве могла она все это повесить на нашего Птичкина? Когда Надежда Кирилловна поняла, что Федя к ней неровно дышит, сразу расставила все точки над ё. Мол, мальчики должны любить девочек, а не взрослых тётенек, поэтому давай, Феденька, будем мы с тобой добрыми друзьями.

– И что Федя?

– Феде ее предложение не понравилось. Парень он был вежливый и деликатный, поэтому спорить не стал, зато начал активно за Надей ухаживать. Он и сообщения ей писал, и домой провожал, и цветы дарил. Один раз едва не подрался с ее братом, когда тот подкараулил Надю на улице и начал требовать деньги на пропой. Надежда тогда от стыда чуть сквозь землю не провалилась. А Птичкин подумал, подумал и позвал ее замуж.

– Она отказалась?

– Ну, разумеется. Прошлой весной шла я, Матренушка, на работу, а эти двое стояли у старой липы и выясняли свои отношения. Надя четко, по-учительски говорила Феде, что ему следует выбить из головы дурь, и найти себе хорошую милую девушку, которую будет не стыдно показать родителям и друзьям, и которая в перспективе сможет родить ему детей. А Птичкин, ласково и настойчиво, уверял, что, кроме нее, никто ему в целом свете не нужен.

Зоя Павловна вздохнула.

– Надя, конечно, была права. Какие бы искры между нею и Федей не летали, жизнь быстро бы их потушила. Федины родители никогда бы не приняли такую невестку. Они у него люди приличные: отец – университетский профессор, мать – заведующая центральной библиотекой. В их доме всегда только интеллигенция собиралась, научные споры велись да стихи сочинялись. Они бы костьми легли, а пожениться им не позволили. Дело ли это – чтобы невестка была на десять лет моложе свекрови!

– Как по мне, в этом нет ничего особенного, – я пожала плечами. – История знает и более интересные случаи. А возраст – это только цифра. Есть множество примеров, когда люди разных поколений создавали крепкие счастливые семьи.

– Эти примеры – не правило, а исключение, – возразила Зоя Павловна. – Думается мне, Матрена, если бы Надя за Федю все-таки вышла, ничего бы хорошего из их брака не получилось. Птичкин пожалел бы об этом первым. Уже через полгода-год до него бы дошло, насколько они разные люди, и какая пропасть лежит между их привычками, убеждениями и воспитанием. Потом бы Федя осознал, сколько вокруг красивых девчонок, и какой старухой выглядит на их фоне его немолодая жена. Кому было бы от этого хорошо?

– Об этом мы никогда не узнаем, – заметила я.

– Верно, не узнаем, – в глазах уборщицы снова сверкнули слезы. – Когда Федю хоронили, Надежда Кирилловна стояла в стороне, бледная, как бумага. Оно и понятно: об их непростых отношениях знали обе школы. Были доброхоты, которые советовали Наде уволиться и уехать, чтобы Птичкин ее поскорее забыл. Были и такие, кто называл ее дурой, упускающей свое последнее счастье. А наша кадровичка и вовсе заявила, что из-за Надиной непроходимой тупости, Федя и помер.

– Бедняжка, – пробормотала я.

– Бедняжка, – согласилась Зоя Павловна. – Когда гроб с Фединым телом забрасывали землей, ее начала бить дрожь – крупная, как от лютой стужи. А когда процессия потянулась на выход, она подошла к могильному холмику, упала перед ним на колени и стояла так минут десять, пока ее не хватились коллеги. А через неделю после этого в классе фортепиано по ночам стала звучать музыка. И играет она точь-в-точь, как играл Федор Сергеевич. Я думаю, Федю держит здесь любовь к Наде. Он ведь по ней с ума сходил, Матрена – так, как может сходить с ума молодой восторженный мальчик. Как думаешь, можно с этим что-нибудь сделать?

– Сейчас узнаем.

Жестом попросив уборщицу оставаться на месте, я тихонько открыла дверь кабинета и осторожно скользнула внутрь.

В классе было темно. Потолочные лампы давно выключили, а через широкое пластиковое окно в комнату отчего-то не проникал ни свет луны, ни тусклый фонарный луч. В этой непроглядной тьме в глаза сразу бросался полупрозрачный слабо светящийся силуэт, сидевший на стуле возле старого фортепиано.

Я видела, как призрачные руки порхают по клавишам инструмента, как в такт мелодии раскачивается из стороны в сторону призрачная голова, на которой уже невозможно было различить прежние черты умершего мужчины.

– Доброй ночи.

Музыка смолкла. Дух опустил руки и застыл. Его поза не изменилась, однако теперь я чувствовала на себе его взгляд – острый, внимательный, неземной.

– Меня зовут Матрена, – я сделала осторожный шаг вперед. – Я пришла, чтобы вам помочь.

Призрак ничего не ответил. Мы несколько секунд молча смотрели друг на друга, а потом он медленно поднял руку и указал в сторону узкого книжного шкафа.

«Третья полка сверху», – раздался в моей голове шелестящий, еле слышный голос.

Я подошла к шкафу и, подсвечивая себе фонариком мобильного телефона, вынула из него прозрачную пластиковую папку. Внутри папки лежали листки с написанными от руки нотами.

«Отдайте это ей, – снова прозвучало в моей голове. – В детстве она училась музыке. Она все поймет».

– Что это такое? – спросила я, повернувшись к привидению.

«Подарок. Я готовил его к ее дню рождения. Но не успел вручить. В этой папке наша история. И я сам».

Я судорожно вздохнула.

Вот что он сочинял! Долгими вечерами, оставаясь один в пустой школе, он пересказывал на нотных листках историю своей любви. Первую встречу, первый восторг, водоворот охвативших его эмоций…

Этот подарок должен был стать доказательством его искренности, очередным признанием в любви. Федор страстно желал, чтобы Надя увидела его творение, и не мог уйти в бесконечность, пока папка не окажется у нее.

– Я прослежу, чтобы эти ноты завтра же отдали Надежде Кирилловне. Ей обязательно скажут, что это сочинили вы. Быть может, вы хотите передать что-то еще? Устно, на словах.

«Хочу. Передайте ей, что я ее люблю».

К моему горлу подкатил комок.

Дух покачнулся. Мне показалось, что на его лице мелькнула улыбка. А потом он медленно растаял в воздухе.

Женщина выглядела ужасно. Черный брючный костюм, в который она была одета, висел на ней, как на вешалке, короткие седоватые волосы находились в беспорядке, лоб пересекали две глубокие морщины. Щеки были бледны, контур лица казался провисшим, словно его хозяйка недавно резко сбросила вес, в глазах застыло выражение безнадежной обреченности.

Женщину звали Кирой Львовной. На вид я дала бы ей лет шестьдесят, хотя по факту ей было не больше пятидесяти пяти.

Как и многих других, ее прислал ко мне дядя Капитон. Она являлась то ли родственницей его сослуживца, то ли подругой жены, то ли бывшей соседкой по даче – во время разговора с дядей эту информацию я благополучно прослушала, зато уяснила, что Кира Львовна попала в необычную передрягу и нуждается в консультации специалиста по мистическим вопросам.

Мы встретились с ней в кафе, тихом и безлюдном, расположенном на окраине города. Приезжать ко мне в гости женщина отказалась, сообщив, что боится принести в дом беду.

– Меня прокляли, Матрена, – сказала она, когда официант принес нам кофе. – Вокруг меня творятся страшные вещи, и я не знаю, как мне быть.

Я всмотрелась в переливы ее энергополя. Оно было испещрено тонкими серыми полосками, говорившими о сильном нервном напряжении, которое сейчас испытывала эта женщина. Следов проклятия на нем не имелось.

– Расскажите по порядку, что конкретно с вами произошло, – попросила я.