Флориендейл. По краю земли - Ромм Катерина - Страница 7

Да, родители будут разочарованы. Но она не собиралась идти по стопам отца и становиться старейшиной! Венда вообще сомневалась, что кто‐то проголосует за неё, даже если она всё‐таки предложит свою кандидатуру. Пускай мама с детства внушала ей, что голосовать за наследника прежнего старейшины – негласная традиция, Венда знала уже несколько случаев в других округах, где всё сложилось иначе. Времена меняются! И тем лучше – к чему ей это звание? Венда не могла даже представить себя на месте отца. Жизнь слишком коротка, чтобы посвящать её служению другим.

Пристроившись в удобной выемке на козырьке крыши и подложив руку под голову, Венда продолжала смотреть на восток. Она не чувствовала холода и не думала об усталости, которая, верно, настигнет её позже, вечером, во время бала – а как же тогда танцевать? Венда довольно улыбалась и ожидала зарю своей новой жизни.

Очередная бессонная ночь. Душно. В комнате непривычно светло: луна на небо выкатилась ровная и совершенно круглая – похоже, полнолуние. В самом деле, стыдно травнику не знать лунный календарь наизусть.

Ясный свет свободно проникал сквозь ничем не занавешенное стеклянное оконце, и Айлек видел, как блестят в дальнем углу глаза Марель. Значит, тоже не спит, бедняга. Давно уже они не видели такого сухого лета – это взрослые говорили, конечно. Айлек ещё никогда не видел или же просто не помнил. Над огородами развернули тенты, углубили каналы, но и этого оказалось мало, поэтому вчера ему пришлось полдня таскать воду из озера. Теперь спину ломило и хотелось повернуться на другой бок, но Айлек знал, что старая кровать скрипит, а малыши чутко спят – Марель и так едва угомонила их сегодня. И потому он терпел.

Отчаявшись уснуть, он просто лежал и слушал доносившуюся сквозь приоткрытое окно глухую перекличку ночных птах, шебуршание свиней в подлеске, далёкое повизгивание всякой мелюзги у озера. Наверное, зверью сейчас не легче, чем людям или травникам. Айлек вздохнул.

Марель приподнялась на одном локте – её кровать не скрипела. Хорошая была кровать, её сделали в подарок, когда они с Сэльмаром объявили, что будут жить отдельно.

– С днём рождения! – прошептала Марель и поманила его рукой.

Айлек растянул губы в улыбке, но вышло криво и неубедительно. Осторожно, стараясь не шуметь, он поднялся с матраса и пересёк комнату. Марель ждала, прислонившись к подоконнику: такая бледная, такая беззащитная в лунном свете. Айлек знал, конечно, что она уже взрослая, на три года старше его, но по-прежнему видел в ней хрупкую девочку, какой она была прежде, ещё до рождения близнецов. Он присел на краешек постели, и Марель тут же подалась к нему, крепко обняла и потрепала по голове.

– С днём рождения, братец, – повторила она.

– Ты разбудишь мелких, – укорил её Айлек.

Здорово было сидеть с ней вот так, совсем как раньше, когда их было только двое.

– Что ж, разбужу, значит, снова будем укладывать. Всё равно не уснуть.

Сестра отпустила его, и Айлек был вынужден отстраниться.

– У меня нет подарка, – с сожалением сказала Марель. – Но Сэльмар обещал принести что‐нибудь подходящее, и я вырежу тебе оберег.

Обереги Марель делала лучше всех в общине. Правда, дома их скопился уже целый мешок, начиная с самых корявых, десятилетней давности. Айлек поджал губы. Значит, Сэльмар скоро вернётся… И что ему, Айлеку, с очередного оберега?

– Я в этот раз тебе на любовь заговорю, – настаивала Марель. – Такого у тебя ещё нет, правда?

На любовь? Смешно… Айлек повернулся к луне, надеясь, что серебристый свет смягчит и разгладит черты его лица, сгонит с него хмурую печаль, да поскорее, пока Марель не заметила. Луна зависла над самой землёй и казалась огромной, как бывает только в августе. В зимние месяцы, когда она уменьшалась, на небе показывалась вторая луна, тёмная и не такая чёткая. Айлек пристально рассматривал серые полосы и завитки на обманчиво плоской поверхности. Хотел бы он знать, что там, на обратной стороне луны. Но шагнуть за край было нельзя и даже заглянуть невозможно. Недопустимо. Немыслимо…

Он вздрогнул, почувствовав прикосновение руки Марель. Сестра указала на дверь. Айлек мотнул головой. Он хотел и в то же время боялся оказаться с ней на улице в этот час, когда вся община спала и только эта луна могла подсмотреть за ними. Но выбора не было – если Марель что‐то предлагала, он всегда слушался безоговорочно.

Стараясь не шуметь, они выбрались наружу. Марель успела склониться над близнецами – убедиться, что они крепко спят, – и надеть сандалии. Айлек вышел босиком. Он с отчаянным удовольствием зарывался пальцами ног в колючий песок и терпел покалывания сухой травы о голые ступни. Для травников с их тонкой и чувствительной кожей эти ощущения были неприятны, и никто, кроме Айлека, не отваживался ходить по тропинкам без обуви.

Марель тихо подошла ближе и прислонилась к его плечу. Какое‐то время они оба молчали – обычно это была уютная, смиренная тишина между ними, но сегодня опасные слова так и рвались с языка.

– Ты довольна своей жизнью? – проронил Айлек. – Счастлива?

Марель усмехнулась.

– Какой странный вопрос, Айлек. Ведь я у себя дома, здесь мой народ, мои родные. Мы растём вместе, и наши корни крепки.

– Но ведь ты – не корни, – возразил Айлек. – Если уж на то пошло, ты – дерево. Молодое и цветущее, вишнёвое например. Твоё дерево – оно счастливо?

Марель молчала – наверное, обдумывала сравнение. Айлек посмотрел в лицо сестре: она закусила губу и прикрыла глаза, так, чтобы лишь чуть-чуть лунного света могло просочиться сквозь густые ресницы. До чего же прекрасным деревом была Марель!

– Я не понимаю твоего вопроса, – наконец призналась она. – Разве цветущее дерево может быть несчастным?

Она вдруг схватила брата за руку и потянула за собой, приложила его ладонь к шершавому стволу ближайшего к ним дерева – это был стройный, полный сил ясень. Он дремал сейчас, и всё равно Айлек чувствовал, как пульсирует жизнь под его корой, как миллионы мельчайших частиц дрожат под рукой травника, объединённые общей целью и судьбой.

Община была их садом, а сад – общиной. Труд был жизнью, а жизнь – само по себе безусловное счастье. Ибо есть только жизнь и смерть. Счастья, отделённого от бытия, просто не могло существовать – это выдумки людей… Марель не нужно было ничего говорить, Айлек и так всё знал: это было их коллективным началом. Корни крепче воздушных крон и тонких веточек, они надёжнее, они – основа. Только что же тогда не так с Айлеком, неужели, как говорят, «дурное семя»?

– Я несчастлив, – твёрдо сказал Айлек, впервые решаясь произнести эту мысль вслух. Он долгие месяцы носил её в себе, перекатывал на языке, стремился задавить столь неожиданные, неуместные в общине травников ростки эгоизма. Всё началось с того, что у него забрали его Марель – Сэльмар забрал, – но в этом он не мог ей признаться.

– Как мне помочь? – отчаяние в голосе Марель. Глаза в глаза, её серебряный блеск против его тёмных угольков, скрывающих столько печали.

– Я люблю тебя, – сказал Айлек, отрывая руку от ясеня и отступая на шаг от Марель. – Ты не можешь мне помочь.

Её лицо исказилось, но не от обиды или испуга – от непонимания. Конечно, откуда ей знать, что он чувствует, когда её корни крепчают с каждым днём, когда её сад полон побегов, которые она взрастила собственными руками! Она не была больна, как он.

– Я побуду здесь, – сказал Айлек, указывая на землю под деревом. – А ты возвращайся к детям, Марель.

– Но… – она колебалась, – как же ты один…

– Спокойно. Мне здесь легче дышится. И потом, сегодня день моего рождения… – добавил он. – Пусть это будет твой подарок – ведь другого у тебя нет.

– Я сделаю оберег, – снова повторила Марель, но было видно, что она сдалась, уступила Айлеку.

Сестра снова хотела дотронуться до него – может, провести рукой по его щеке, как она часто делала, или обнять, – но Айлек сделал вид, будто не заметил её движения, и отвернулся. Марель обескураженно пожелала ему доброй ночи и направилась к дому.