Сон цвета киновари. Необыкновенные истории обыкновенной жизни - Цунвэнь Шэнь - Страница 5

Боцзы медленно брел под дождем по глинистому берегу, держа в руке вместо факела подожженный кусок измочаленного каната, который ярко освещал его путь в радиусе трех чи[6]. Струи дождя перед ним превращались в нити света. Боцзы шел сквозь плотную пелену дождя, даже не пытаясь от него защититься. Он ступил в мутные воды реки, чтобы добраться до лодки.

Хотя дождь лил как из ведра, Боцзы не спешил: то ли из боязни поскользнуться, то ли оттого, что для некоторых вещей дождь не помеха, а защита — или, лучше сказать, не имеет никакого значения.

Он думал о том, что по-настоящему занимало его, и только это он видел перед собой. И, думая об этом, он не обращал внимания на дождь сверху и грязь под ногами.

Кто знает, спала ли его женщина в этот час или же с другим матросом занималась привычным для нее делом на кровати из белого дерева. Боцзы не думал об этом. Он представлял ее тело, которое помнил до мельчайших подробностей — все изгибы и сокровенные места, выпуклости и впадины — даже за тысячу ли[7] от нее ему казалось, что все это можно потрогать и обмерить. Ее смех, ее движения, — все это намертво, как пиявка, присосалось к его сердцу. То, что он получал от встреч с этой женщиной, стоило месяца тяжелого труда, стоило тягот матросских будней в непогоду и зной, стоило карточных проигрышей, стоило… Эти встречи дарили ему радость на много дней вперед. Уходя в плавание на полмесяца или месяц, он будет с удовольствием работать, с удовольствием есть и спать, ведь сегодня ночью он получил надежду на все сразу. Куска счастья, который он получил сегодня ночью, хватит, чтобы вспоминать и переваривать два месяца. А не пройдет и двух месяцев, как он снова вернется.

Накопленных денег за поясом как не бывало, но он считал эти траты приятными. К тому же он не был совсем уж беспечным и кое-что отложил для себя, чтобы во время рейса было на что играть в карты. Куда ушли деньги, что он получил взамен, — Боцзы не хотел в этом разбираться. Деньги пришли и ушли, какой смысл их пересчитывать. Впрочем, иногда он пытался вести подсчеты, но стоит ли говорить, что всегда приходил к одному — никаких денег не жалко, все окупилось сполна.

Тихонько напевая под нос популярные мелодии «Мэн Цзяннюй» и «Игра в мацзян», Боцзы подошел к сходням и осторожно поднялся на борт. Здесь он уже не решился запеть следующую песню «Восемнадцать прикосновений»[8]: жена хозяина лодки кормила грудью маленького наследника; слышно было, как малыш чмокал губками, а мать его убаюкивала.

Каждая лодка в Чэньчжоу принадлежала какому-то клану, для каждой было определено место для швартовки на берегу, путаница не допускалась. Каждое судно должно было взять свой груз и доставить в нужное место. Боцзы еще дважды в эту ночь сбега́л по шатким сходням на берег, потом лодка отчалила.

1928 г.

В огороде семьи Юй[9] росла прекрасная капуста — все оттого, что семена были особенные, и как ни старались местные огородники, ни у кого не получалось вырастить такие большие кочаны. Причину этого видели в том, что семья Юй была маньчжурского происхождения, и семена они привезли из Пекина. А уж Пекин всегда славился своей капустой.

Глава семьи, чиновник Юй Хуэйчэн, приехал сюда перед Синьхайской революцией 1911 года, ожидая назначения на новую должность. Он привез с собой семью и прихватил семена капусты, скорее всего, только для собственных нужд. Кто бы мог подумать, что вскоре после его смерти произойдет революция, маньчжуры будут свергнуты, и члены знатных маньчжурских семей, обладавшие некогда большим влиянием, лишатся былого положения и привилегий. В ту пору повсюду скитались некогда служилые, а ныне бездомные и нищие маньчжуры, которым не на что было жить. К счастью, семья Юй спаслась от бед благодаря семенам капусты. Они стали выращивать овощи и продавать, и об их огороде узнали все жители города.

Хозяйка, госпожа Юй, в молодости была красавицей и даже сейчас, в возрасте пятидесяти лет, сохранила следы былой красоты. У нее был сын — высокий светлокожий юноша двадцати одного года. Он получил хорошее домашнее образование, обладал прекрасными манерами и держался с достоинством. Однако представители новоиспеченного местного помещичества, до зубовного скрежета ненавидевшие и презиравшие маньчжуров за их былое превосходство, редко общались с молодым главой семьи Юй. Они считали его всего лишь сыном торговки овощами. Однако юноша не был похож на сыновей обычных торговцев; хотя у него не появилось близких друзей в этом городе, он пользовался уважением.

Чтобы ухаживать за огородом, семья Юй нанимала работников. Каждую осень хозяйка давала распоряжение рыть овощную яму, а зимой, после первого снега, весь урожай капусты закладывали туда на хранение, благодаря чему капуста была доступна горожанам круглый год. В огороде на двадцати му[10] земли выращивали не только капусту, но и немало других овощей. У хозяйственной госпожи Юй горожане в любой сезон могли купить отличные овощи. Это приносило семье определенный доход. За десять лет — не было бы счастья, да несчастье помогло — мать с сыном разбогатели.

Из-за их маньчжурского происхождения никто с ними особо не общался. Помимо того что семья Юй — зажиточная и торгует овощами, горожане о них почти ничего не знали.

Летними вечерами госпожа Юй, умевшая держаться просто и естественно, в старомодном белом платье из тонкого льна, с веером в руке стояла на берегу ручья и наслаждалась прохладой. Ее сын, в рубашке и брюках из белого шелка, стоял рядом с ней. Они часто вот так подолгу стояли в тишине, не говоря друг другу ни слова, слушая, как в вечернем воздухе разносятся звуки цикад и журчит вода в ручье, который, огибая огород, устремлялся на восток. В его прозрачной воде видны были рачки и рыбки, настолько мелкие, что, казалось, они были созданы лишь для того, чтобы ими любовались; в эти часы отдыхали и они.

В дуновениях вечернего ветерка смешивались ароматы орхидей и жасмина. Цветы и деревья, растущие в огороде, мягко покачивались. Разглядывая сквозь ветви ивы первые звезды, матушка Юй думала о поэтах прошлого. Ей никак не удавалось припомнить, кто же написал чудесные строки про облака на закате и одиноких диких уток. Определенно, кому-то уже удалось точно передать настроение такого вечера; улыбнувшись, она спросила у сына, не может ли он привести пару-другую строк, соответствующих моменту:

— Подобный закат наверняка вдохновлял древних так же, как вдохновляет сегодня нас. Чтобы по-настоящему прочувствовать эту красоту, нужно написать не одно стихотворение.

— Древние, должно быть, писали об этом, но я не могу вспомнить, кто именно.

— Может быть, Се Линъюнь. Или Ван Вэй. Нет, тоже не могу вспомнить, я и вправду старею.

— Мама, попробуй составить семисложное четверостишие, а я продолжу.

— Дай подумать…

Матушка Юй задумалась и долго шептала что-то себе под нос, но никак не могла подобрать слова. Это действительно трудно. Не зря в буддизме считается, что красоту можно постичь только сердцем и никак нельзя облечь в слова. Она улыбнулась и сказала:

— Бесполезно. Я не поэт.

И через некоторое время спросила:

— Шаочэнь, а ты?

Юноша, смеясь, ответил, что невозможно передать словами то, что создано природой, — стихи лишь разрушат естественную красоту. Мать вновь не сдержала улыбки. Они прошли по мосту, и тени их скрылись за белой оградой.

В другие прохладные летние вечера мать и сын приходили в огород смотреть, как рабочие ставят решетки для тыкв или поливают растения, и вели обычные разговоры про осенние овощи и цены на редьку. Иногда они приходили ухаживать за рассадой или собственноручно рыть оросительные канавы — это было для них естественно, не в пример тем напыщенным поэтам, что, проведя час под навесом для тыкв, берутся сочинять пасторальные стихи, подражая древним. Однако между подлинным и нарочитым большая разница.