Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 7

Поужинали. В этот раз пироги были с грибами и луком, собранными в лесу прямо возле покосов. Корочка хрустела, а начинка таяла во рту, оставляя приятное послевкусие. Машка уплетала уже третий кусок, смешно причмокивая и облизывая пальцы. Я наблюдал за ней, думая о том, как удивительно быстро я привык к этой жизни, словно всегда был здесь, в этом месте, среди этих людей.

Я понимал. Здесь всё было настоящим — и еда, и люди, и чувства. Никакой фальши, никаких масок и притворства. Жизнь в её первозданной простоте и сложности одновременно.

Легли спать, но уже, как обычно, уснули только глубоко за полночь. Машка прижалась ко мне, и мы, сплетённые, как лоза, уснули под далёкий лай собак. Её дыхание щекотало мне шею, а сердце билось где-то рядом с моим, словно они разговаривали на своём, только им понятном языке. Сквозь маленькое окошко был виден кусочек неба, усыпанный звёздами — яркими и крупными. Они подмигивали нам, будто знали какую-то тайну, которую мы только начинали постигать.

Ночь окутала деревню тишиной, нарушаемой лишь стрекотом сверчков да редким уханьем совы в лесу. Время здесь текло иначе — медленнее, весомее, наполненное смыслом каждого мгновения. Я лежал, вслушиваясь в эти звуки, ощущая тепло Машкиного тела рядом, и думал о странностях судьбы, забросившей меня сюда, в прошлое, которое вдруг стало настоящим.

Утро встретило росой и пением жаворонка над полем. Я, жуя хлеб, увидел Степана, что возится, доливая воду в бочку, окликнул его:

— Степан, ты скажи мне, что там с покосами? Что там с лесом? Дрова на зиму когда готовить будете?

Степан подошёл, здороваясь и кланяясь.

— Так, боярин, вчера мужики косили, — ответил он, потирая бороду, — ещё, наверное, седьмицу будем косить, а потом да, в лес пойдём дрова рубить.

— Отлично, — кивнул я, отламывая ещё кусок хлеба и макая его в мёд. — Вы там не ленитесь только, для себя же стараетесь. Ты уж давай, бери в свои руки это дело. Сколько ещё земли, сколько дров… Так, чтоб с запасом всего хватило на всю деревню. А то уж больно цифры, что ты назвал мне, маленькими показались.

Степан переминался с ноги на ногу, теребил край рубахи. В глазах читалась смесь уважения и настороженности — он ещё не до конца привык к новому барину, не понимал, чего от меня ожидать.

— Так отчего же они маленькими не будут, коли староста ни сеять не давал, ни земли под пахоту не выделял, — ответил Степан, сетуя на Игната.

Я посмотрел на него внимательнее. Крепкий мужик, лет сорока, с обветренным лицом и руками, покрытыми мозолями. В глазах — природный ум и смекалка, но придавленные годами подчинения и страха. Такие люди могут горы свернуть, если им дать волю и показать цель.

— В общем, ты меня услышал, Степан?

— Услышал, барин. Всё сделаю, всё. Вот, как скажете, так и сделаю.

— Вот и сделай. А потом отчитаешься. Я с тебя буду спрашивать. Понял меня?

Степан поклонился, чуть ли не до земли:

— Спасибо, боярин, за такое доверие великое.

Он ушёл, а я остался сидеть, наблюдая, как деревня просыпается. Женщины выгоняли скотину на пастбище, дети с криками носились между избами, старики грелись на солнышке. Жизнь здесь текла своим чередом, по законам, установленным ещё нашими далёкими предками. Я чувствовал странное родство с этими людьми, с их заботами и радостями, словно всегда был частью этого мира.

Повернулся к Машке, что крутилась у печи, говорю:

— Солнце, ты в теплице полить там не забудь.

— Обязательно, Егорушка, — тихо сказала она и улыбнулась. — Я вчера днём, когда заглядывала, то видела, что листочки какие-то вяленькие были, может, глянешь?

— Ну, пошли, покажешь, — сказал я, слегка нахмурившись.

Вышли во двор, где утренний воздух еще хранил прохладу ночи. Земля под ногами была влажной от росы, и трава блестела, словно усыпанная мелкими алмазами. Машка шла впереди, придерживая подол длинного сарафана, чтоб не намочить. Её коса покачивалась в такт шагам, отражая солнечные лучи.

Подошли к теплице, сняли кожу. А там росточки уже сантиметров четыре-пять, зелёные такие, прям из земли торчат, пробились, значит, уже, но листья и правда слегка поникшие. Я присел на корточки, осторожно прикоснулся к одному из листочков. Он был теплый и слегка липкий, как бывает, когда растению не хватает воздуха. Пальцами прощупал землю — влажная, но не сырая, значит, с поливом всё в порядке.

— Видишь, Егорушка? — Машка тоже наклонилась, так близко, что я почувствовал запах её волос — травяной и сладкий. — Вроде и поливаю как надо, а всё равно чахнут.

— Значит, так, — начал я. — Скажешь кому-нибудь из мужиков, чтоб навоз убрали, он их уже душит. На улице и так жарко. Вот сейчас кожу снимаем и днём, оставляй открытую, пускай дышит, а за пару часов до заката обратно натягивай. — Ясно?

— Ясно, ясно, Егорушка, что ж не ясного то, — кивнула Машка, поправляя платок, из-под которого выбилась непослушная прядь волос.

Я провел рукой над росточками, словно благословляя их на рост, и тихо, так, чтобы Машка не слышала, прошептал:

— Ну, растите, родимые. Не подведите.

А сам хмыкнул, прикидывая: картошку, которую Фома должен принести, её нужно будет сразу же сажать. Так, глядишь, скоро и пюреху с котлетами кушать будем. От одной мысли о таком привычном, но таком недоступном сейчас блюде желудок предательски заурчал. Машка услышала и улыбнулась:

— Что, проголодался уже? Ведь только завтракали.

— Да нет, — отмахнулся я, выпрямляясь и отряхивая руки от земли. — Просто думаю о будущем урожае.

Я обнял её за плечи, и мы немного постояли так, глядя на посадки.

Позвал Степана, который ещё не успел уйти:

— Степан, организуй, чтоб землю подготовили, вскопали. Где-то две-три десятых части от десятины. Пока хватит.

— Это под что будет, Егор Андреевич?

— Ты землю приготовь, а там дальше я всё расскажу. Только не прям всё бросай и готовь. Это к приезду Фомы должно быть готово.

— Хорошо, Егор Андреевич, всё будет сделано, — Степан поклонился и пошел к воротам, но потом обернулся. — А Фома-то когда будет?

— Дней через пять, думаю, должен вернуться, если в дороге не задержится.

Степан кивнул и скрылся за воротами. Я проводил его взглядом, думая о том, сколько всего еще нужно сделать и как мало времени у нас осталось до осени.

Я взял снеди — Машка с Пелагеей наготовили пироги с грибами, квас. Зашёл в избу и взял ещё пару медяков из горшка.

Крикнул Петьку, и мы в итоге впятером — я, Пётр, Илья, Прохор да Митяй — двинули к Быстрянке.

Река встретила нас, как обычно, весёлым журчанием. Солнечные блики играли на воде, словно россыпь серебряных монет, брошенных щедрой рукой. Прохладный утренний ветерок шевелил листву прибрежных ивняков, создавая причудливую игру теней на поверхности воды. Я на мгновение залюбовался этой картиной — такой простой и в то же время бесконечно прекрасной.

У помоста оставили Прохора с Ильёй да Митяя. Да они уже и сами, как пчелы, схватились за топоры и принялись работать, рубя деревья под корень, как я велел. Удары топоров эхом разносились по округе, сливаясь с птичьим гомоном и шелестом листвы. Кора летела щепками, а стволы с тяжелым гулом падали на землю, вздымая прошлогоднюю листву.

Илья же стал досками заниматься из брёвен, которые вчера нарубили.

— Барин, — окликнул меня Прохор, утирая пот с лица рукавом льняной рубахи, — мы с Митяем ещё камней натаскаем и продолжим устанавливать столбы.

Я кивнул.

— Добро, — ответил я, оглядывая фронт работ. — А сколько ещё брёвен нужно?

— Да с десяток ещё срубим, — вмешался Илья, не отрываясь от своего занятия. — К вечеру управимся.

В общем, указывать мне ничего не пришлось, сами все знали, что делать.

— Орлы! — бросил я с искренним восхищением.

Они смущённо улыбнулись, явно довольные похвалой. Всё, что им было нужно — немного доверия и уважения.

— В общем, фронт работы ясен, — подытожил я, — а мы с Петькой двинули в деревню соседнюю за лошадью.