Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 32

— Дыши, мать твою! — рычал я, вколачивая жизнь обратно в это маленькое тельце. — Дыши, Васька!

Вокруг воцарилась тишина — только моё тяжёлое дыхание, да плеск Быстрянки, да тихие всхлипывания ребятни. Петька рядом на коленях стоял, шептал что-то — то ли молитву, то ли просьбу, обращённую к сыну, чтоб тот вернулся.

С пятого раза Васька закашлялся, выплёвывая воду из лёгких — сначала слабо, потом сильнее. Его тело выгнулось дугой, он захрипел, забулькал, и вдруг — вода потоком хлынула изо рта. Я быстро перевернул его на бок, чтоб не захлебнулся снова, похлопывая по спине.

Петька зарыдал — громко, навзрыд, как ребёнок, не стесняясь никого, и сгрёб сына в охапку, прижимая к груди:

— Васенька, сынок, живой! Господи, живой!

Мальчонка закашлялся ещё раз, слабо застонал и открыл глаза — мутные, непонимающие, но живые. Он ещё не осознавал, что произошло, но уже тянулся к отцу, цепляясь за его рубаху слабыми пальцами.

— Тятя, — прохрипел он еле слышно, сквозь кашель и хрипы, — я камень… чернющий… видел…

И снова закашлялся, но уже осмысленно, с силой, выталкивая остатки воды из лёгких. Цвет постепенно возвращался к его лицу — синева отступала, щёки розовели.

Петька, не выпуская сына из рук, поднялся. Васька уже дышал ровнее, хоть и прерывисто, с хрипами. Живой — и это главное.

А Прохор, перекрестившись, прошептал, да только так громко, что все услышали:

— Барин явно с дьяволом на короткой ноге — Ваську с того света вернул.

— Какой ещё дьявол, дурень? — огрызнулся я, вытирая пот со лба. — Это не колдовство, а наука.

Но по лицам видел — не верят. Для них это было чудо, настоящее волшебство — вернуть с того света человека, который уже не дышал. В деревне такого не видывали, чтоб мертвые возвращались к жизни.

Мы двинулись к амбару, Петька нёс Ваську на руках, прижимая к груди, будто тот снова стал младенцем. Мальчонка уже пришёл в себя настолько, что слабо улыбался и озирался вокруг, хоть и продолжал кашлять.

В амбаре же было тепло. Прохор быстро достал сухую рубаху — огромную, под стать ему самому.

— Вот, переодень его в это, — сказал он Петьке. — Пусть закутается, хоть и велика будет.

Петька, как-то сразу постаревший на десяток лет, но с глазами, полными жизни и благодарности, кивнул:

— Спасибо, Прохор. И вам… — он повернулся ко мне, но слова застряли в горле.

— Ладно, ладно, — отмахнулся я. — Главное, что Васька твой жив. Да смотри, чтоб в следующий раз от воды подальше держался.

— Не будет следующего раза, — твёрдо сказал Петька. — Век до воды не пущу.

Васька, уже переодетый в Прохорову рубаху, в которой он утонул, как котёнок в мешке, тихо сказал:

— Я камень увидел, тять. Черный, как ночь. Никогда такой не видел.

— К чёрту камень, — выдохнул Петька, снова прижимая сына к себе. — Тебя чуть не потерял, какие тут камни…

Все расселись вокруг Васьки. Прохор достал настойку на травах, разлил по кружкам:

— За спасение Васьки.

Мы выпили, а я всё думал — как тонка грань между жизнью и смертью. Секунда, одно неверное движение — и всё, нет человека. Особенно когда речь о детях — они хрупкие, как стекло, и сильные, как молодые деревца, одновременно.

Васька уже совсем ожил, щёки порозовели, глаза заблестели. Кашлял правда ещё, но уже без воды, просто от першения в горле. Петька глаз с него не сводил, всё гладил по голове, будто проверял — тут ли, живой ли.

— А всё-таки, — сказал вдруг Семён, глядя на меня с уважением, смешанным с опаской, — как вы его спасли-то? Научите, на случай, если что.

— Да, научите, — поддержал Прохор. — Чтоб знать, если кто ещё тонуть будет.

И я стал объяснять им, как делать искусственное дыхание, как массировать сердце, как не дать человеку уйти туда, откуда не возвращаются. Они слушали, затаив дыхание, запоминая каждое слово — потому что поняли сегодня, что смерть можно обмануть, если знать, как это делать.

Мы вернулись в деревню раньше обычного. Машка встревоженно встречала на пороге, волнение читалось в каждом её движении, в том, как она теребила край передника, в том, как быстро выскочила навстречу, едва завидев нас.

— Что случилось? — её голос дрогнул. — Почему так рано? Всё ли ладно?

Я отмахнулся, стараясь выглядеть как можно беспечнее, хотя сердце всё ещё колотилось после случившегося на реке.

— Всё хорошо, просто раньше закончили, что планировали, — я приобняв её, пытаясь унять её беспокойство. — Ничего страшного, правда.

Машка недоверчиво покачала головой, но спорить не стала. Быстро накрыла стол под яблоней.

Я уже почти доедал, когда у забора показалась жена Петра. Я сразу заметил её — она не шла, а почти бежала, что в её положении ни в какие ворота не шло, глаза её были красными от слёз, а руки судорожно дрожали. Она направилась прямиком ко мне, не глядя по сторонам, будто не видела никого вокруг.

Я аж растерялся на какое-то мгновение, ложка застыла на полпути ко рту. А потом и вовсе чуть ли не в шок впал — она упала передо мной на колени, прямо в пыль, не заботясь о чистоте своего сарафана, и стала причитать, голос её дрожал и прерывался от рыданий.

— Спасибо, боярин, спасибо, Егор Андреевич, за кровинушку мою, — она голосила и голосила, слова перемежались всхлипами. — Век молиться за вас буду, до последнего вздоха! Господь вас послал к реке в тот час, не иначе!

Я склонился к ней, осторожно взяв за плечи, пытаясь приподнять с колен.

— Да будет тебе, — я приобнял её, чувствуя, как дрожит её тело. — Встань, прошу тебя.

— Да вы ж, батюшка, первенца моего с того света вытащили! — её голос сорвался на крик, а потом перешёл в шёпот. Она схватила мою руку и прижала к своей мокрой от слёз щеке. — Васенька мой старшенький! Кровиночка моя! Семь лет ждала я его, семь лет Господа молила о дитятке! И чуть не потеряла сегодня!

Она подняла на меня глаза, полные такой безграничной благодарности и любви, что у меня перехватило дыхание.

— Пусть вас Бог хранит и детей ваших будущих! — её голос окреп, в нём звучала почти торжественная клятва. — Пусть никогда беда не коснётся вашего дома, как вы не дали ей войти в мой! Пусть Матерь Божья укроет вас своим покровом, как вы укрыли моего сыночка от смерти!

Я стоял, не зная, что сказать, чувствуя, как к горлу подступает ком. Перед глазами вновь встала картина: маленькое детское тельце, вытащенное из воды, синюшные губы, остановившийся взгляд… и то, как я переворачивал мальчонку, как давил на грудь, как вода вперемешку с речным илом хлынула из его рта, и как он закашлялся, задышал, заплакал — живой.

Тут во дворе появился Пётр, и я аж выдохнул с облегчением:

— Петя, жену успокой, а то потом мне тут устроит, — я попытался улыбнуться, разрядить обстановку. — Радоваться надо, что всё хорошо закончилось, а она в слёзы.

Но Пётр, обычно сдержанный и немногословный, подошёл ко мне, протянув руку и крепко пожал мою, что аж костяшки затрещали.

— Барин, должник я ваш, — голос его был глухим, он явно с трудом сдерживал эмоции. — До гробовой доски должник. Спасибо вам!

— И этот туда же! — я почти рассердился, скрывая смущение. — Домой бегом марш! У тебя жене вот-вот рожать, а она на колени падает! А ну давайте дуйте домой да успокойтесь.

Я хлопнул его по плечу, стараясь вернуть нашим отношениям привычную простоту.

— Ну правда, Петька, всё же хорошо закончилось!

Тот, обняв жену за плечи, повёл её со двора. Она всё оглядывалась, будто боялась, что благодарностей её было недостаточно, что она что-то не договорила, не выразила. Я махнул им рукой, мол, идите с миром, и повернулся к Машке.

А Машка смотрела на меня ошалевшим взглядом своими зелёными глазками, в которых смешались удивление, недоумение и какой-то новый, незнакомый мне огонёк.

— Это что же получается, Егорушка, ты с того света сына их вернул? — её голос звенел от волнения. — Он что — утоп, а ты его спас?