Воронцов. Перезагрузка. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник - Страница 12

— Живой, Егорушка, — с облегчением произнесла она.

— Да куда ж я денусь, солнце моё, — пробормотал я, уже засыпая. — Раз уже умирал и хватит.

С этими словами я и провалился в сон, тяжёлый, словно в омут.

Позавтракав, мы с мужиками уже собирались топать на Быстрянку, чтоб по свету прикинуть фронт работ — что переделывать, а что заново делать. Как вдруг Петька ткнул пальцем куда-то за деревню:

— Барин, гляньте, обоз едет!

Я повернул голову — смотрю, и правда, к деревне катились две телеги, доверху набитые скарбом. И люди были — двое верхом на лошадях. Я прищурился:

— Ох, Фома, ну наконец-то!

Две телеги были предсказуемы, но глаз тут же зацепился за корову, которая была привязана на верёвке к возу. Молодая, пузатая — вот-вот отелится. Рядом же на лошадях — два явно кавалериста в одинаковой форме с палашами, а вот к их сёдлам на верёвках были привязаны два мужика, связанные, как куры на базаре.

— Петька, а ну-ка глянь, кто это там в путах? — спросил я, напрягая зрение.

Пётр прищурился, поставил ладонь козырьком над глазами:

— Егор Андреевич, так ведь это… Господи, да это ж Игнат! И Семён с ним!

Вот это поворот!

— Живо за мной, — скомандовал я, поднимаясь. — Посмотрим, что Фома там привёз.

Мы быстрым шагом направились навстречу обозу. В деревне уже выглядывали самые любопытные. Все столпились у околицы, переговариваясь и показывая пальцами на связанных.

Фома, увидев меня, соскочил с телеги. Лицо у него было мрачное, усталое. Плащ в пыли, сапоги стёртые — видно, гнал без остановки.

— Егор Андреевич, — сказал он, подходя ко мне, — вот напали на нас утром сегодня. Верстах в десяти от Быстрянки.

Я подошёл к связанным.

Пригляделся, смотрю. Игнат. Рожа злая, весь в саже перемазанный. А с ним кто-то незнакомый, но харя явно бандитская и тоже в копоти.

— А вот и поджигатели нарисовались, — хмыкнул я. — Земля-то, видишь, какая круглая.

Из-за спин конвоиров вышел Фома.

— Егор Андреевич! — подошел он ко мне. — Всё, как велели, сделал, привёз! Только вот вопросы срочные имеются.

Но я махнул рукой, приобняв его и хлопнув по спине:

— Потом с вопросами. Молодец, купец! А где этих гавриков взял? — кивнул я в сторону Игната и того второго.

Фома слегка замялся, запыхтел, но тут вояки, спешившись, шагнули вперёд. Старший из них, видать, поклонился низко.

— Здравствуй, боярин. Я Глеб, это Савва. Про этих вот узнать хотите? — кивнул он в сторону пленников.

— Да, про этих рассказывай, — хмыкнул я и скрестил руки на груди, приготовившись слушать.

Глеб начал свой рассказ. Голос у того был ровный, прям как у приказчика:

— Значится, так. Переночевали мы, немного не дойдя до Уваровки. Уж больно медленно шли — телеги-то гружённые. К утру с Саввой решил лошадей к воде сводить, напоить. Только отошли, а слышим — Фома орёт не своим голосом! Вернулись, глядь — трое душегубов стоят и Фому к телеге прижимают, окружив. С ножом один, с вилами второй. Явно лихо замышляли.

Глеб перевёл дух, глянул на Савву, тот кивнул, мол, да, так и было.

— А Фома ж нас в охрану нанял, заплатил щедро. Ну, мы и набросились на них. Один слишком борзый оказался — с вилами который. Прям кидался на нас. Уж пришлось на месте порешить. А этих, — кивнул он на Игната с другим мужиком, — повязали на твой суд привели.

Я зыркнул на Игната, который стоял, понурив голову, но в глазах всё равно злоба плескалась.

— Ты что ж, Силыч, на большую дорогу подался? На разбой решился?

Тот фыркнул, сплюнул под ноги, но промолчал. Второй с бандитской рожей тоже молчал, только глаза бегали, как у загнанной крысы.

Я прикинул в уме. Пожар на Быстрянке, сажа на мордах у этих двоих. Всё сходится. У себя там, в моём двадцать первом веке, я бы полицию, конечно, вызвал. А тут выходит, что сам себе и прокурор, и судья. Но суд вершить совсем не охота — не переступил я ещё эту грань как-то.

— Так, — распорядился я. — Кавалеристов накормить, напоить как следует.

Повернулся к Машке:

— Пелагею позови. Этих, — ткнул я в Игната и второго бандюка, — с собой заберут. В город на суд отдадите, письмо напишу. Сам мараться не хочу.

Глеб кивнул, Савва повёл связанных к телеге. А Фома, теребя шапку, опять подошёл и тихо сказал:

— Барин, разговор срочный имеется. Вот вообще не терпит.

— Какой ещё разговор? — нахмурился я, чувствуя, что день обещает быть не из лёгких.

— Пошли, — выдохнул я, отводя его в сторону от суетящихся мужиков, — что там, рассказывай всё как есть.

Фома замялся, как школьник перед строгим учителем, теребя шапку в руках и переминаясь с ноги на ногу. Лицо покраснело, будто он лишнего хлебнул.

— Я это… деньги что дали, мне не… не уложился в них, — пробормотал он, опуская глаза. — В долг взял.

— Да вижу, — хмыкнул я, глядя на корову и телеги, доверху набитые разным скарбом.

Фома слегка даже съёжился, но тут же продолжил, словно решившись:

— Металл взял, какой заказывали, гвозди, напильники, соль, перец, картошку аж четыре мешка! — И чуть тише добавил: — Машке сарафан, платок, безделушки — всё как велели. А ещё ж лошадь с телегой купил, да за охрану заплатил — видите, не зря вы настояли…

— Разберёмся, — сказал я. — Что крестьяне заказывали, взял?

— Взял, взял! — закивал он горячо. — Соль просили, кувшинов полдесятка, горшки — всё взял!

— Настоящий купец, — ухмыльнулся я, окидывая взглядом привезённое добро. — С коровой ты, конечно, угадал. С поджигателями вон вообще здорово вышло.

Посмотрел ещё раз на него внимательно. Корова мычала протяжно, словно жалуясь на долгую дорогу.

— Корова — это вообще то, что надо! Уже сто раз себя ругал непотребными словами, что забыл сказать тебе, чтоб ты присмотрел. А ты вон — сообразил сам. Молодец.

— Петь! — кивнул и крикнул я. — Давай, разгружайте телеги! Прохор, Илья, помогите! Степан, ты давай корову отвяжи да напои как следует!

Мужики зашевелились, как муравьи. Петька первым кинулся к телегам, Илья с Прохором следом. Только стук да грохот пошёл — мешки, ящики, свёртки. Всё богатство перекочёвывало во двор.

— Теперь давай по деньгам, Фома, — сказал я, скрестив руки на груди. — Сколько влез в долги, сколько потратил. Хотя нет, давай сперва про долги, чтоб со служивыми передать сумму. С покупками потом разберёмся.

Фома замялся ещё пуще прежнего.

— Давай, Фома, говори как есть. Я, понимаешь, до Уваровки-то счёта деньгам не вёл особо. В ценах разбираюсь не шибко. Выходит, я тебя с копейками сущими послал, а ты справился, да ещё и вон корову притащил! Давай, говори, не стесняйся, как баба на сеновале.

Тот аж в краску вдарил от моих слов, но быстро собрался, выпрямился и, как солдат на смотру, отчеканил:

— Долгу на мне, Егор Андреевич, почти два золотых.

Сердце ёкнуло. Два золотых — это почти вся казна! Я не стал переспрашивать и расспрашивать, развернулся и пошёл в избу решительным шагом. Достал из потайного места глиняный горшок, заглянул в него — золотой блестел, как надежда на лучшее будущее. Достал его, он аж засверкал, да серебряников горсть захватил. После этого ещё раз заглянул в горшок — меньше половины осталось.

— Вот же чёрт, — пробормотал я себе под нос, — тает казна, как снег в апреле. Скоро совсем без финансов останусь, нужно быстрее с лесопилкой управляться. Но дело — важнее всего. Убрал горшок обратно в тайник и вышел во двор.

А там тем временем разгрузка шла полным ходом. Петька тащил мешок с картошкой, Илья — ящик с гвоздями, от которого металлически звенело при каждом шаге. Прохор возился с кувшинами, бережно ставя их в ряд. Степан поил корову, а та жадно пила, фыркая и отдуваясь после дальней дороги.

Фома суетился возле телеги, вытирая пот с красного лица и переминаясь с ноги на ногу. Видно было, что торопится он домой. Я подошёл к купцу, прищуриваясь на солнце.

— Почём нынче золотой? — спросил я, доставая монету.