Служу России! (СИ) - Старый Денис - Страница 18

Нужно было все-таки выбирать, безопасность ли для меня в приоритете или общественное мнение. Казалось бы, ответ на поверхности. Что может быть важнее безопасности? Однако, не всё так очевидно. Либо, если прослыть трусом, то, конечно же, решится вопрос безопасности — просто я перестану быть кому-нибудь нужным и интересным. Зачем охотиться на бесполезного человека?

Я шёл по 11-й линии Васильевского острова. Это в будущем здесь будут дома, где, вроде бы как, собирались революционеры, где жили купцы и интеллигенция империи. Сейчас здесь свалка! Нет, не мусора, ни пластика, или тряпок, стекла, железяк… Даже не представляю, что такие горы мусора могли существовать. Люди ничего не выбрасывают, или делают это настолько редко, что о подобном загрязнении города говорить не приходится

Вокруг была свалка деревьев, частью уже отёсанных, даже распилованных; как и других, с ветками и высохшими листьями. Тут же рядом кучками сложена известь, сложены кучками камни. Все это значит, что идёт строительство.

Да, визуальная картинка, конечно же, так себе. Но я всегда радуюсь, если где-то вижу стройку. Это всегда шаг вперёд, это приумножение, а не упадок.

У меня есть даже своя версия, оправдание того, почему, в том числе, в будущем чаще ругают правление Анны Иоанновны. Это — строительство. Новый Зимний дворец, перестройка Петергофа и Царского Села, другие великолепные примеры елизаветинского барокко. Все их знают, они стали главными достопримечательностями Петербурга и его пригородов.

А от Анны Иоанновны подобных величайших архитектурных творений не осталось. Даже тот Зимний дворец, который она же и построила, или достроила, и тот был снесён Елизаветой, чтобы построить новое жилище. Будь моя воля, я бы сохранил и старый дворец, в котором, между прочим прожила сама Елизавета, ни дня не ночуя в новом Зимнем, ну и построил бы ещё новый. Пускай здание Эрмитажа я считаю вычурным, излишне наляпистым, но не могу представить Петербург без оного.

Понятное дело, что я ещё не пробился в элиту, где принимаются решения, но буду делать все возможное, чтобы любое административное здание служило на благо Отечества. Вон, у Морского ведомства неразбериха творится в системе обучения: то рота гардемаринов, Навигацкая школа, пришедшая в некоторый упадок после смерти Петра Великого. В условиях возрождения флота нужно было создавать учебное заведение сродни ныне действующему Шляхетскому корпусу [в реальной истории был создан в 1752 году].

Щелчок взводимого курка я не услышал, скорее почувствовал подсознательно, тревожность резко поползла вверх. Я успел даже посмотреть налево, где из-за завалов увидел туловище. Расстояние — метров в двадцать — двадцать пять. И только кажется, что этого мало или достаточно для того, чтобы почти любой стрелок поразил свою цель. Но как же всё-таки несовершенно нынешнее оружие!

— Бах! — прозвучал выстрел.

Я уже начал на него реагировать, уклоняться в сторону, но всё же слишком много я думал об архитектуре… Увлёкся.

— Ух! — сказал я.

Пуля ударила, развернула меня, и я, саданувшись ещё и коленом, упал на рядом лежащие брёвна.

На меня открыли охоту? Дай только Бог мне выжить. Когда-то я очень сильно любил отстреливать ворон. Похоже, что придётся это делать и в этой жизни.

Так как уединение и жизнь без друзей полны интриг и страха, то сам разум советует обзавестись дружбой.

Марк Туллий Цицерон

Петербург

22 июня 1734 год

Видимо, я на некоторое время потерялся. Была тишина, и вдруг много звуков ворвалось в голову. Не постепенно, как было там, на фрегате Митава, а сразу. И я лежал на бревнах. Еще и головой приложился.

— Стой, окаём! — кричали с одной справа от меня.

С другой стороны, слева, слышался топот бегущих людей. Те, кто следил за мной явно растерялись, они, наверное, всё также следовали инструкции и не подходили ко мне, не смотрели, жив ли я вообще. Но погоня за стрелком началась.

Усилием воли я привстал. Необычное тепло почувствовал у левого плеча — кровь тридцати шестью градусами согревало кожу. И пусть в большей степени болело колено, и именно за него я волновался прежде всего, но нельзя даже косвенные, незначительные ранения воспринимать как лёгкие, неопасные царапины. В мире, где ещё не знают, что такое антисептики, любая царапина — это опасно. И царапина ли это была? Пуля сбила меня с ног, заставила перекрутиться и упасть на бревна.

Но колено… Я всё-таки поднялся, попробовал сделать шаг, и это получилось. Вот только хромал я изрядно, а в коленной чашечке что-то стрельнуло. Беспокойство было такое, как ни на фрегате, ни на встрече с императрицей, не испытывал.

Что такое порванный мениск и вообще, в целом, насколько хрупкое колено человека, я знал из прошлой жизни. С титановой вставкой в левом колене жил с пятидесяти пяти лет. Там операцию провели. А в этом времени?

Если какая-то проблема будет в колене, то мне нужно забыть и о фехтовании, да и о воинской карьере. Может быть, и обо всём забыть, потому как явно потеряю чуть ли не львиную часть своего потенциала. В науку придется только что пойти.

Между тем, я услышал шаги, и смог, пусть и чуть не вскрикнул от кольнувшей боли, спрятаться за ближайшим завалом из деревянных строительных материалов.

— Стой! — сказал я, резко хватая проходящего мужика за ворот его камзола и притягивая к себе.

Из моих глаз полилась влага. Болело и колено и плечо. Но только глаза своей мокротой и могли выдать меня. Ничем иным я не показывал, как хреново, хватку не ослаблял.

— Или ты приведёшь этого стрелка ко мне, или же я начну считать, что вы на меня покушались, и буду отстреливать любого, кто будет приближаться ко мне! — решительно, смотря мужику в его испуганные глаза, говорил я.

— Я… я не ведаю, я…

— Свое слово я сказал.

Пришлось отпустить испуганного филера. Еще немного, и я бы мог вот так держа его за ворот камзола и завалиться. Мне нужно было бы быстрее идти домой, в трактир, сам могу лишь зажать рану. Так что в погоне участвовать не смогу, точно.

Почти уверен, что те, кто организовывал за мной слежку, не имеют отношения к этому покушению. Во-первых, у них случались намного лучшие ситуации, когда можно было меня пристрелить с большой вероятностью, а не как сейчас, по сути, с верой в удачу на единственный выстрел. Да еще и пистолетный. Но попал же, гад!

Во-вторых, те, кто уже второй день за мной постоянно бродят, и уже поняли, что и я их «срисовал», явно не будут иметь приказ на моё устранение. Хотя, я бы предпочёл во всём разобраться. И как же жаль, что не могу сейчас побежать в сторону тех криков, которые раздавались в метрах ста правее, чтобы лично увидеть и допросить товарища, решившего меня убить.

— Скажите Андрею Ивановичу, что я хотел бы с ним встретиться, — сказал я, отпуская явно струхнувшего филёра.

Этот навыки организации слежки имел. Я его, в общем-то, заметил, как топтуна, лишь один раз. А вот бойцом он не был ни разу. Или же он оказался мною обнаружен столь неожиданно, что даже боец бы растерялся. Да, я был зол и готов действовать, вплоть до того, что, если бы филёр оказал мне сопротивление, перебил бы ему коленные чашечки, чтобы больше за мной не бегал.

Когда я сказал, чтобы передали привет Андрею Ивановичу, я поступил очень хитро. Ведь на самом деле я не знал, чьи именно люди за мной ходят по пятам. С одной стороны, приказать организовать слежку мог Андрей Иванович Остерман. Я был почти уверен, что уже нахожусь в поле зрения Тайной канцелярии розыскных дел, так что и Андрей Иванович Ушаков мною также заинтересовался.

Потому оба Андрея Ивановича могут быть причастны и к слежке за мной, так даже и к покушению. Хотя я больше склонялся к тому, что стреляли в меня по наущению кого-то явно неконтролирующего свои эмоции и чувства. Слишком топорно, поспешно, без каких-либо гарантий сработано. Более того, стрелок не учёл важный фактор того, что меня ведут даже две группы.