Дикая Роза. Семь лет спустя - Коробов (Хуан Вальехо Кордес) Владимир - Страница 23

К вечеру Фабила добрался до небольшого поселка в унылой местности близ женской колонии. И ограничился лишь тем, что поселился в единственной здесь, очень дрянной, даже без горячей воды, гостинице; расспросил в баре, где живут женщины-надзирательницы и кто из них не прочь пропустить рюмочку. Бородатый морщинистый бармен, увидев двадцать долларов в руке посетителя, охотно ему все рассказал и посоветовал выйти на некую Хосефу Касо. «Закладывает она за воротник знатно, сеньор, но вот согласится ли помочь в вашем деле неизвестно».

Рамон сначала удивился, ведь ни о каком деле он бармену даже и не намекал, потом сообразил: в этот поселок регулярно приезжают родственники заключенных и, ясное дело, иные из них пытаются расположить надзирательниц, умаслить их, чтобы добиться того или иного послабления режима для избранных заключенных. Что ж, тем лучше. Во всяком случае, такая встреча может дать ему больше, чем официальная беседа с начальником колонии. Тот, скорее всего, решит, что лейтенант из столицы прибыл сюда с какой-то негласной проверкой, и ничего толком не скажет. Промолчат в присутствии своего начальника и надзирательницы. Все будут делать вид, что колония образцовая, а заключенные в ней женщины живут строго по распорядку и самого похвального поведения.

Утром Фабила, предварительно справившись у привратника, поднялся на второй этаж длинного, выкрашенного в защитный цвет двухэтажного здания и постучал в нужную дверь.

— Кто там в такую рань, черт побери! — раздался из-за двери грубый, почти мужской голос.

— Могу я увидеть сеньориту Касо?

Дверь немного приоткрылась, оттуда выглянуло заспанное, обрюзгшее лицо женщины неопределенного возраста. Глаза ее, не мигая, изучающе уставились на Рамона.

— Сеньорита Касо?

— Я-то Касо, а вот ты-то кто? — грубо сказала женщина. Дверь приоткрылась больше, и Рамон заметил, что она безобразно толста и в короткой ночной рубашке, которую распирают ее груди-арбузы.

— Я к вам из Мехико по одному делу, — сказал Фабила самым ласковым и в то же время намекающим на нечто приятное тоном. — Разрешите войти?

Толстуха еще некоторое время молча изучала его, а потом уже несколько мягче сказала:

— Знаю я ваши дела. Подожди за дверью, позову.

Ждать ему пришлось минут пятнадцать, он решил, что надзирательница убирает комнату, но когда вошел, то понял, что все это время она потратила на макияж, пытаясь густым гримом придать своей расплывшейся физиономии нечто, по ее мнению, привлекательное. Желтое платье-балахон, которое она надела, выглядело давно не глаженным, а цвет его свидетельствовал, что со вкусом у сеньориты Касо далеко не благополучно.

— Ну, сеньор, как там тебя зовут, и какая же баба из нашего заведения тебя интересует и кем ты сам ей приходишься? Только не ври, я этого не, люблю.

— Может быть, сеньорита Касо, поговорим в другом, более приятном месте?…

— А это уж я сама решу! Так кто и кем?

Фабила постарался улыбнуться еще более обворожительно и небрежно сказал:

— Мои дальние родственники попросили меня навести справки об одной вашей прежней заключенной — Дульсине Линарес.

Толстуха свистнула и посмотрела на него изумленно:

— Дохлый номер, нет уже на этой земле такой бабы. Но неужели ты, красавчик, мог иметь с такой уродиной что-то общее?

— Вы не поняли, сеньорита Касо, я знаю, что ее считают погибшей, но дальние родственники хотят знать подробности о том, как она жила последние свои годы здесь, в колонии. Сам же я видел ее только на фотографии.

— Что-то мне не нравится этот твой крутеж! Либо выкладывай, чего на самом деле хочешь, либо выметайся!

Фабила понял, что так он ничего не добьется, и принял спонтанное, неожиданное и для самого себя решение:

— А может, сеньорита будет чуть повежливее с коллегой? — И протянул толстухе свое удостоверение.

Та брезгливо взяла его, раскрыла, а потом изумленно взглянула на него. Но тон ее тут же изменился:

— Так бы сразу и говорил, что ты лейтенант Фабила из Мехико! — Она кокетливо протянула ему руку: — Зови меня просто Хосефа. Как насчет выпить, лейтенант, служба позволяет? Ты ведь в гражданке…

— Никаких проблем! Любая выпивка за мой счет. Куда двинемся, Хосефа, я знаю здесь только бар при гостинице.

— Там неплохо, и народу сейчас никого. Педро сделает пару больших отбивных.

— Решено, Хосефа, едем.

В машине она села с ним рядом и будто невзначай прижалась к нему бедром. Рамону было неприятно, но он не отодвинулся. В баре она взяла инициативу в свои руки: «По полной программе, Педро, а потом повторишь выпивку!» Похоже, вчера толстуха перебрала спиртного: она выпила пол стакана неразбавленного виски одним глотком, словно гасила пожар внутри себя. Немного поморщилась, заела долькой лимона, прислушалась к чему-то в организме, нашла, что все в порядке, налила еще полстакана и стала уже прихлебывать и цедить.

— Ну, лейтенант, тебя все еще интересует покойница? Или начнем говорить о том, что тебя действительно интересует? Можешь меня не опасаться, ты попал по адресу: я из тех, кто не любит начальство, а теперешний наш вообще мужлан, чем быстрее вы там, в Мехико, уберете его от нас, тем лучше. Ты хочешь узнать, спит ли он с узницами, или что-то в этом роде?

— Нет, Хосефа, пока я хочу узнать лишь то, что спросил.

— Зря ты не хочешь раскрыть карты, ну да твое дело. Слушай про Дульсину Линарес. Хоть про покойников плохо не говорят, но, доложу я тебе, мерзкая она была баба. Мало того, что рожа у нее была отвратная, вся сожжена какой-то гадостью, но характер был еще сволочнее.

— Это мне в общих чертах известно. Но как она держалась среди уголовниц?

— A-а, понимаю, мне кто-то говорил, что она из очень приличной семьи. Но ты тогда должен знать, что на ней висели два убийства. И вообще мне иногда казалось, что она из тех ненормальных, которым человека убить — что плюнуть. Все остальные каторжные бабы тоже так думали. Они ее с самого начала, как только эта Дульсина появилась у нас, стали побаиваться и по-своему зауважали.

— Почему, Хосефа?

— Ты же знаешь, лейтенант, новичков у нас всегда стараются поставить на место. Одна деловая решила ее попугать, достала из потайного места ножичек и подкатилась: давай, говорит, смотр твоим личным вещам сделаем. А Дульсина-то ей по роже, ножичек отобрала да им же той прорве в бок. Одну в лазарет, другую — в карцер, известное дело. Потом обожженная рожа хоть и особняком держалась, но никто больше не пытался ее на место поставить.

— А не пробовала ли Дульсина Линарес бежать из колонии?

Толстуха изумленно взглянула на него, тень какой-то догадки скользнула по ее лицу, и она с обидой выпалила:

— Ах, вон ты что проверять приехал! Не столько начальника, сколько работу нашей сестры. А я-то рассиропилась… — Она опять одним глотком допила содержимое стакана, замкнулась и стала сосредоточенно резать ножом и медленно жевать отбивную.

Фабила поморщился, потом пересилил себя, улыбнулся и самым нежным голосом произнес:

— Хосефа, ну что ты! Такая милая, симпатичная девушка, так складно говоришь, а думаешь про меня черт-те что! Клянусь тебе, что я и рядом не стоял с твоими проверяльщиками.

Толстуха внимательно взглянула на него, он не отвел глаза и даже не сморгнул.

— Так я тебе немножечко нравлюсь, лейтенант?

— Зови меня просто Рамон!

— O-о, дорогой, какое чудесное у тебя имя! А я, да ты знаешь, Хосефа! Так ты правда не из тех псов?

— Правда. Зря обиделась.

— Да я не обиделась. Но тут видишь, какое дело. Одну нашу недавно повязали: столковалась за хорошую сумму организовать побег одной дамочке. Но ничего из этого не вышло. От нас еще никто не бежал, тем более твоя Дульсинка!

— Она не моя, но почему «тем более»?

— Потому что сбежать может лишь та, которой помогают все заключенные. А этой бы никто не стал помогать.

— Так она ни с кем и не сдружилась?

— Такая злюка? Сказала же тебе: ее по-своему уважали, считались с ней, но любить-то не любили. Ты знаешь, что такое любовь, Рамон? Впрочем, вру немного. Я тогда в отпуске была, вернулась, а твоя обожженная себе парочку нашла, тоже уродину, хотя и с ангельским личиком.