Вернись и начни сначала (СИ) - Медведева Марина - Страница 27

Послышались шаги, дверь распахнулась, и я увидела своего отца.

— Здравствуй, папа! – тихо сказала я и попыталась его обнять. Он неловко прижал меня к себе, потом отстранился, вышел на крыльцо, огляделся по сторонам.

— Тебя никто не заметил?

— Что? – не поняла я.

В папиных глазах я увидела неуверенность и страх.

— Что, если соседи тебя увидели и заявят на нас? – беспокойно спросил он.

— Какие соседи, папа? Я не была здесь больше пяти лет.

Я решительно вошла в дом и закрыла за собой дверь. Хотят они того или нет, я должна поговорить с ними. Все же я их дочь.

Я сбросила куртку, ботинки, поставила рюкзак и внимательно оглядела отца. Все тот же усталый прищуренный взгляд. Папа всю жизнь стеснялся носить очки и постоянно щурился. Среди густых когда-то волос уже намечалась лысина, лицо немного сморщилось. Мне пронзила жалость, и я крепко обняла его. Почему не пришла раньше?

— Как вы тут жили без меня все эти годы?

Папа с упреком посмотрел на меня:

— Аня, скажи, ты стала изгоем? Твое фото вывесили на доску позора среди убийц и наркодилеров.

— Не от хорошей жизни, папа, — скривилась я. – Мне пришлось уехать, чтобы сохранить память о Димке.

— Ты нарушила закон, сожгла дом своей бабушки. Тебя разыскивают. Соседи сплетничают о нас. Твоя мать страдает от сильных мигреней. А тебе все нипочем! Зачем ты пришла, скажи?

Я хотела ответить, но тут скрипнула дверь гостиной, и я увидела свою мать.

— Что тебе нужно, Анна? – голос мамы звенел ледяной сталью. Строгий взгляд карих глаз за стеклами очков замораживал, заставлял ощущать себя нашкодившей девочкой, которой грозило наказание за плохие оценки, порванное платье, найденные в кармане сигареты.

Даже дома мама одевалась с неизменной аккуратностью и педантизмом. Шерстяной костюм, водолазка, на ногах элегантные туфли. Она всю жизнь презирала неряшливость и распущенность и не понимала, отчего, стоит мне выбраться из дома, я падаю в ближайшую лужу, разбиваю коленки и курю вонючие сигареты. Моя неловкость, растрепанные волосы, мятая одежда приводили ее в исступление. Мы были родными и одновременно чужими друг другу. Не было ни понимания, ни близости.

— Мама, я должна с тобой поговорить, — заявила я и уверенно прошла мимо нее в дверь гостиной.

В просторной комнате с серебристыми стенами, обставленной антикварной мебелью с шелковой обивкой, было тихо и пусто. В углу чернел рояль с закрытой крышкой. Когда-то меня учили музыке. Думаю, с тех пор, как я покинула этот дом, крышку рояля поднимали лишь для того, чтобы смахнуть пыль с клавиш.

Я осторожно села на край дивана. Увидела, как мама поморщилась, и невольно улыбнулась – моя одежда после скитаний по подвалам и канализациям явно не блистала чистотой.

Отец не вошел следом за нами. Наверное, отправился в свой кабинет, где, с тех пор как вышел на пенсию, проводил большую часть времени.

— Итак, что ты хотела мне сказать? – спросила мама. Она изящно присела в голубое кресло с золочеными ножками и устремила на меня немигающий взгляд.

Я собралась с духом и постаралась, чтобы мой голос звучал как можно спокойнее:

— Скоро я отправлюсь в опасное путешествие. Когда вернусь, надеюсь, все будет по-другому.

— Впервые за пять лет ты пришла сказать, что уезжаешь? Не просить прощения за то зло, что нам причинила? Всего лишь поставить перед фактом, что тебе нужно уехать?

Надо же! Мои слова взволновали эту снежную королеву. Меня охватил гнев:

— За что мне извиняться, мама? Это же ты порвала со мной. Я горевала, а ты вместо слов утешения обрушилась на меня с несправедливыми обвинениями. Я глубоко сожалею, что вас с отцом ранила смерть моего сына, но то была не моя вина. Стечение обстоятельств.

— Стечение обстоятельств? – возмутилась мама, и я заметила, как ее глаза недобро блеснули. – Ты не смогла приглядеть за единственным ребенком. Была плохой дочерью, а потом стала ужасной матерью. Ты и за собой-то была не в состоянии присмотреть, не то, что за Дмитрием. Знаешь, Анна, я многое тебе прощала, но убийство моего внука стало последней каплей. Убирайся из нашего дома. Я больше не желаю видеть тебя. Завтра мы с отцом поедем в нейроцентр и навсегда сотрем воспоминания о тебе.

Я вскочила с дивана. Внутри все кипело. Мне хотелось схватить ее за плечи и как следует встряхнуть. Я глубоко задышала, пытаясь взять себя в руки. Нет, мама, последнее слово все-таки останется за мной.

— Я не виновна в гибели Димки. Запомни это, — сказала я, четко расставляя слова. – Это был несчастный случай.

Увы! Мои слова ее не убедили. Всю жизнь мама считала, что она права. Лишь ее мнение в этом доме имело значение. Она всегда лучше знала, что мне нужно, как мне строить свою жизнь и годами вбивала мне в голову свои принципы и установки. Лишь когда повзрослела, я смогла разорвать стягивающие меня путы материнской заботы. Да и то не навсегда. Раз вернулась сегодня к ней в надежде на понимание и примирение. Зря я это сделала. Мы с матерью никогда не поймем друг друга.

Я бросилась к выходу. У двери развернулась и посмотрела на нее. Мама напряженно сидела в кресле, прямая, с вытянутой шеей. Ее глаза под стеклами очков блестели, но отнюдь не от слез.

— Не стирайте память. Я уйду, и вы больше никогда меня не увидите. Сохраните хотя-бы воспоминания, если уж не обо мне, так о Димке.

Я не слышала, сказала ли она что-нибудь в ответ. Вышла в холл и закрыла за собой дверь.

Возле лестницы на второй этаж стоял отец и виновато смотрел на меня:

— Дочка, я вызвал патрульных. Иначе нельзя. Мы, как родители изгоя, под наблюдением.

— Ничего, папа, — я устало дотронулась до его плеча. Потом крепко обняла и почувствовала, что плачу.

— Уходи через задний двор. Я открыл калитку, — сказал напоследок мой отец. Я оделась, взяла рюкзак и направилась к двери. На душе было пусто, будто невидимая рука оборвала тонкую пуповину, связывающую меня с этим домом. Прощайте!

Кристи ждала меня возле дороги и беспокойно оглядывалась. Вдалеке уже слышались пронзительные сирены патрульной машины. Их резкие звуки взрывали тишину богатого района и жутко нервировали нас. Изгоев в розыске.

— Кто-то вызвал патрульных. Скоро здесь все оцепят. Нужно бежать, — выпалила Кристи, увидев меня.

— Это был мой отец — законопослушный гражданин, — с горечью ответила я.

— Старый пень! Чтоб его! – выругалась Кристи. – Бежим скорее!

Мы сорвались с места и что есть сил помчались вдоль пустой улицы. Бежали, и от топота наших ботинок у меня звенело в ушах. Кристи летела, как спринтер, я же еле дышала. В горле першило, грудь будто придавило кирпичом, спина взмокла. Если не остановимся – упаду загнанной лошадью прямо на дорогу.

— Стоять! – по ушам резанул крик. Следом раздался выстрел. Мы замерли, испуганно обернулись. Футах в трехстах от нас стоял серый патрульный в шлеме. В вытянутой руке он держал черный пистолет, дуло которого было четко направлено на нас с Кристи.

— Патруль Хоупфул-Сити. Медленно поднимите руки и повернитесь.

Его резкий голос отчетливо разносился по улице.

— Что будем делать? – прошептала Кристи. Я лихорадочно думала. Сдаться мы не можем. В лучшем случае нам сотрут память, после чего мы ни за что не вспомним прошлую жизнь и наших друзей. Мне вдобавок грозит тюремный срок за поджог дома и бегство в Трущобы. А несовершеннолетнюю Кристи определят в систему усыновления.

— Если не сдадитесь, буду стрелять по ногам! – гремел патрульный.

Я стрельнула глазами вправо: там, за домами начинался парк. Если удастся добежать, можно спрятаться среди деревьев. В детстве мы с друзьями часто играли в этом парке. Я знала там каждую тропинку.

— Кристи, я его отвлеку. Сделаю вид, что сдаюсь, а ты беги до перекрестка, сворачивай в парк. Встретимся там.

— Не побегу! – буркнула Кристи и полезла под куртку, за пистолетом. Я заметила, как дернулась рука патрульного, резко оттолкнула девочку, и мое левое плечо опалило огнем. Дальше все шло, как в замедленной съемке. Кристи выдернула пистолет, выстрелила, патрульный упал на землю и заорал: