Магнат Пушкин (СИ) - Богдашов Сергей Александрович - Страница 24

Вот она — Ялта. Ещё не знаменитая, и не украшенная дворцами, но уже моя.

Шхуна вошла в бухту с величавым поклоном волн, будто сама понимала важность момента. Мы высадились на каменистый берег, где меня уже ждал мой участок, огороженный лишь воображением царских чиновников.

Я сделал несколько шагов вперёд, огляделся.

Слева — море. Справа — горы. Передо мной — пустынный берег.

Ох, и работы здесь предстоит, чтобы хотя бы самому не было стыдно здесь появляться, не говоря уже о прочих гостях.

Екатерина Дмитриевна подошла ко мне, вздохнула и тихо произнесла:

— Когда-нибудь здесь будет красиво.

— Здесь будет важно, — ответил я, без особых раздумий предложив ей руку.

— А какой здесь воздух, — наигранно глубоко вдохнул Великий князь, присоединившись к нам, и посмотрел на маму. — Что скажете, Ваше Императорское Величество?

Мария Фёдоровна слегка наклонила голову, как будто действительно пробовала воздух на вкус. Её дыхание замедлилось, лицо расслабилось — и на мгновение она перестала быть Императрицей, матерью Великих князей, вдовой императора. Она стала просто женщиной, стоящей у моря, где время течёт иначе.

— В Санкт-Петербурге, — сказала она наконец-то, — Воздух всегда немного сыроват. Он пахнет Невой, болотами и камнем. Там он холодный даже летом, будто не решается согреться до конца. Здесь же… здесь он тёплый, сухой. Пахнет солью, сухой травой, солнцем. И чем-то ещё. Чем-то древним.

— Свободой? — предположил Николай Павлович.

— Возможно, — сдержанно улыбнулась она. — Или хотя бы обещанием свободы. В столице всё связано: мысли, слова, движения. Дворцы давят камнем и величием, а улицы будто начерчены по линейке — ни шагу в сторону. Здесь же земля словно ждёт тебя. Открытая. Готовая принять любую дорогу, любой след.

Екатерина Дмитриевна вдохнула полной грудью и закрыла глаза.

— Я никогда не думала о воздухе так, как сейчас, — призналась она. — В Санкт-Петербурге я его почти не замечала. Только когда задыхалась от духоты в залах или чувствовала затхлость старых комнат. А здесь он живой. Как будто сам говорит с тобой.

— Это потому, что здесь нет шума города, — объяснил я. — Ни перестука каретных колёс, ни звуков тысяч ног, топчущих землю. Ни сутолоки, ни указов, которые висят в воздухе, как запах дыма. Здесь только ты, море и горы. И они не спешат ничего требовать.

Николай Павлович хмыкнул:

— Неужели вы думаете, что это надолго? Что это место останется таким? Вы ведь сами собираетесь строить здесь дома и дороги. Да и мы с матушкой, как соседи, тоже не дадим вам долго томиться в одиночестве.

— Конечно, — согласился я. — Но одно не отменяет другого. Даже если через несколько лет здесь будет город, сегодня этот тихий уголок ещё принадлежит только нам.

Стоит признать — ныне земли в окрестностях Ореанды ещё не полностью подчинены имперским порядкам. Они всё ещё оставались во владении местных татар, чьи семьи веками жили на этих склонах, словно сами являлись частью гор и морского бриза.

В моей истории судьба этого края начала меняться лишь в двадцать втором году. Феодосий Дмитриевич Ревелиотти, командир Балаклавского пехотного батальона, несший службу по охране южного побережья, усмотрел в этом месте не просто дикий край, а возможность. Поражённый великолепием ландшафта и примером адмирала Мордвинова с его Хорошей пустошью и Массандрой, он решительно приступил к делу и выкупил у местных владельцев участок между деревеньками Аутка и Гаспра.

Нужно признать, но Ревелиотти был не только офицером, а ещё и человеком с деловой жилкой. Он начал возделывать землю, разбивая виноградники, тем самым повышая её стоимость.

Через несколько лет земля сменила хозяина. Она перешла к Александру Григорьевичу Кушелеву-Безбородко — камергеру Императорского двора, человеку с деньгами отца, но с гуманитарным складом ума. Тот, в свою очередь, всего через год продал её уже самому Государю — Александру I. Пятьдесят тысяч рублей — такова была цена за право владеть кусочком Рая на берегу Чёрного моря.

Всё это было в моей реальности, а здесь и сейчас, как я уже и отметил, земля пока принадлежит местным татарам. Думаю, что подобное положение вещей ненадолго, если уж за дело взялся Императорский двор. Собственно говоря, мне нет дела, кто сейчас владеет Ореандой — хоть татары, хоть монголы — мне здесь пятьсот десятин сама Императрица-мать пообещала, и я её за язык не тянул.

А уж кого первым переселить в этот Рай на земле, я точно найду. Полно воинов — отставников на Руси. Ими и начну приобретённые земли заселять.

Всегда отдавал должное солдатской смекалке, а вечером пришлось восхищаться предусмотрительностью адмирала Грейга. Дело в том, что накануне нашего отплытия к Ялте, Алексей Самуилович отдал приказание, чтобы на шхуну погрузили два шатра, которые обычно ставят офицерскому составу во время походов. Как мне объяснил капитан-лейтенант Конотопцев, такого добра в Севастополе полно, а поставить шатры для опытных вояк не составляет проблемы. Да и не дело это, если члены царской семьи будут ночевать на борту, стоящей на рейде шхуны, явно не предполагающей размещение высокопоставленных персон.

В целом, я с командиром корабля согласен, да вот только, что с этого толку⁈ Места в шатре, который занял Великий князь и его гвардия, мне всё равно не хватило. В результате я попросил растянуть матросские гамаки для себя и своих людей прямо на палубе и завалился спать.

— Ваше сястьво, — сквозь сон услышал я шёпот одного из егерей, сопровождавших меня в вояже. — За бортом, в саженях ста от нас, в море ялик уходит с тремя людьми на борту.

— Может это рыбаки местные, — предположил я, зевая. — И вообще, как ты в такой темноте на воде что-то разглядел?

— Дык я же в карауле стою вместе с одним морячком. Тот, само собой ничего не видит, а у меня тепловизор есть, — объяснился мужчина. — Вот узрел и решил вам доложить. А рыбу местные только с поздней осени до самой весны промышляют. Нынче не сезон. Это мне моряк подсказал.

Разбуженный матросом-часовым капитан Конотопцев, на удивление спокойно выслушал мой доклад:

— Ваш человек прав — рыбу в это время ещё не ловят. Так что это, скорей всего, контрабандисты. Неплохо было бы их проверить, да вот только для шхуны ветра мало, а в шлюпках на вёслах мы ялик не догоним, особенно, если он под парусом.

— Мои люди могут с помощью Перлов ходить на шлюпках. И поверьте на слово, по скорости эти лодки дадут фору любому самому быстроходному кораблю. Так что, если у вас есть желание отличиться, готов посодействовать, — предложил я помощь, сознательно не уточняя, перед кем может выслужиться капитан. — Кстати, какое вознаграждение положено поимщикам контрабандистов?

Ох, как всё зашевелилось, стоило мне упомянуть про вознаграждение. Моментально на воду спустили две шлюпки, в каждую из которых уселось по полдюжины матросов вперемешку с моими егерями. Стоило только Максу и Коле занять места на корме каждой из лодок, как парни активировали свои воздушные Перлы, и шлюпки ринулись в погоню за яликом.

— Поимщикам контрабандистов полагается пятьдесят процентов от суммы, полученной после реализации конфиската, — объяснил мне капитан-лейтенант, всматривающийся в ночное море. — По десять процентов отчисляется в пенсионный капитал и накопление для увечных. Так что, ловля нарушителей границы это не только долг, но и вполне себе прибыльное дело.

Я лишь покачал головой, ощутив в груди лёгкое раздражение и одновременно восхищение.

Твою дивизию! Целых пятьдесят процентов с конфискованного имущества! Хотелось бы ошибаться и не подозревать понапрасну человека, но, кажется, я теперь знаю, на какие шиши в моей истории командир заурядного пехотного Балаклавского батальона полковник Ревелиотти умудрился стать одним из крупнейших землевладельцев Крыма. Ну что же, в этой реальности ему имение от Аутки до Гаспры не видать — пусть скупает себе земли в другом месте.