Поручик (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 2

Мозг робко поскребся… Да что еще⁈

Талия? Да, у меня есть талия! Опера, как и волка, ноги кормят, а где вы видели толстых волков… Что не так с талией⁈ На ней ремень? Это я уже отметил! Руки? Руки, которые дергают ремень? Да, это мои руки!

А нет, стоп. Не мои.

Они, конечно, похожи на мои — форма ногтей так один-в-один. Вот только у меня не было вот этого замечательного беловатого толстого шрама на тыльной стороне левой кисти, как будто когда-то в детстве я умудрился распанахать руку.

Не было такого. И шрама не было!

В ушах неожиданно зазвенело, как будто в них пронеслась русская тройка с бубнецами. В этом момент я увидел необычное зрелище — автобус взлетел в воздух и закружился там, в небе, все сильнее и сильнее, так что превратился в огромный разноцветный круг, тут же затерявшийся среди множества других таких же кругов, танцующих перед моими глазами.

А потом выключили солнце. И кто-то сильно ударил меня в затылок.

Кажется, асфальт.

Белый потолок. Из тех потолков, что вызывают мысль у верной жены «Побелит — не побелит?». Этот таких мыслей не вызывал, так как и так был уже беленым. Хорошо так, качественно, до снежной белизны и чуть ли не идеальной гладкости. Этот потолок явно не знал, что такое, когда соседи сверху сначала решают набрать ванну, а потом им стреляет в голову прошвырнуться по магазинам.

Да и вообще — высота этого самого потолка подсказывает, что я в больнице.

— Товарищ поручик, вы очнулись?

Ну да… стоп, а кто это спросил?

Я повернул голову, попытался подняться…

Сильные руки мягко прижали меня к подушке. Ну, уже хорошо, что не подушку ко мне, верно?

— Лежите, лежите, — произнес профессионально-заботливый голос.

Женщина. Средних лет, чуть полненькая. Медсестра. В белом халате. Которые в наше время носят разве что во время ролевых игр… хотя, нет. Для ролевых игр халатики выбирают покороче, да потоньше, а этот плотностью ткани может посоперничать с иным плащом. Впрочем, я уже понял, что нахожусь как-то не совсем в нашем времени…

И не совсем в своем теле.

Не совсем в себе, так сказать…

Быстрый взгляд по сторонам.

Больничная палата. Две койки. На одно лежу я, вторая пустая, застелена. Тумбочки, деревянные, белые. Раковина в углу, зеркало…

— Можно я взгляну на себя в зеркало?

— Что вы, что вы, товарищ поручик, совершенно не пострадали, как были красавчиком, так и остались!

Что я и говорю: не в своем теле. Хорошо хоть, в своем уме…

— Дайте мне зеркало.

Твердый, уверенный тон. С небольшими нотками истерики. Пусть женщина думает, что я и вправду думаю, что изуродован и сейчас сорвусь в крике и визге.

— Да оно же…

— Зеркало. Пожалуйста.

Вздохнув — в этом вздохе явственно ощущалось «Как вы мне все дороги… Все вы мачо, пока в больницу не попадетесь, а здесь — хуже детей малых…» — медсестра сняла со стены зеркало и поднесла ко мне.

Хм.

В зеркале отражался… я. Неожиданно, правда? Но, в то же время — и не совсем я. Во-первых, глаза. Серые, но не такие серые, как были у меня, какие-то… прозрачные, что ли… Во-вторых — загар. Легкий, конечно, не как у гламурной куры гриль, но у меня и такого-то не было. Откуда загару, если целыми днями в помещении, а отпуск последний раз видел… вот-вот, только его и видели, этот отпуск.

Ну и самое главное отличие — возраст.

Мне, как вы помните, сорок пять, а лицу в зеркале — от силы двадцать пять.

Но, если исключить мелкие различия — лицо мое. Молодого меня, образца года так 2000-го.

Так. Примем за аксиому, что я внезапно помолодел… нет, отставить аксиому, неправильная она. Ну, допустим при омоложении глаза поменяли расцветку. Допустим, загар нарисовался на ровном месте. Но шрамы при омоложении должны исчезать, а не появляться.

Так. Аксиома номер два. Я в чужом молодом теле, которое каким-то чудом — нет, не чудом — похоже на мое. И сейчас — либо 2020-ый, год пандемии и шизофрении, либо — 2000 год. Один президент уже устал и сказал «Дальше гребитесь без меня», второй еще не пришел как следует, всех еще интересует вопрос, кто он вообще такой и откуда взялся…

— Насмотрелся? Убедился?

— Да, хорош. Все девки мои, — хмыкнул я. Спросить у тетеньки — а она, получается теперь не на десять лет младше меня, а на десять лет старше и на самом деле «тетенька» — какой сейчас год?

Не стоит… Такие вопросы после травм головы — а у меня, судя по всему, сотрясение мозга — вызывают нехорошее оживление и могут привести от тетеньке к дяденьке. Тоже в белом халате и с такими добрыми глазами — куда там эсбэшникам…

— Мои документы. И вещи. Где они?

Я уж успел проверить, что лежу под одеялом в белой больничной пижаме в веселый красный кружочек. Т. е., мундир вместе с карманами и прилагающимися к ним документами — я в прежнем теле не был такой придурок, чтобы таскать деньги и документы где-то, кроме как во внутренних карманах, и, надеюсь, в этом остался таким же — находится в кладовой, куда его сдала бригада «скорой».

— У нас ничего не пропадает, — обиделась медсестра.

— У меня пропадает. Я мог их потерять во время аварии. Принесите, пожалуйста. Я посмотрю, что все на месте, и отдам.

Тихонько фыркнув, тетенька удалилась.

Ну вот, сейчас придет врач — ага, щас, так медсестра и кинулась исполнять распоряжения очнувшегося больного, не уведомив дежурного врача — а потом мы все же договоримся насчет документов. И уж по ним я узнаю и год, и свое нынешнее имя-фамилие и место службы…

Дверь тихонько и бесшумно приоткрылась. Я, честно говоря, напрягся — даже отбиться в случае чего нечем, из всего оружии, один стакан с водой, от которого разит валерьянкой — но даже приподняться не успел.

Из-за двери осторожно выглянула девочка.

Или девушка? Для моего сорокалетнего сознания она — девчонка, лет семнадцати. А для тела — почти ровесница. Но с телом я еще не освоился, поэтому и воспринимать как девушку неожиданную гостью неспособен.

Девочка. Ребенок.

«Ребенок» настороженно смотрел на меня. Тоже в больничной пижаме, разве что не в горошек, а в бабочках. Длинная темно-каштановая коса, светлые глаза с пушистыми ресницами испуганно моргают, как бабочки крыльями.

Она молчит.

И я молчу.

— Товарищ поручик, это вы?

Ну, наверное, да. Все так говорят, нет причин с ними спорить. Их больше — им виднее.

— Да.

— Вы… вы в порядке?

Что за внезапная забота?

— Жив, почти здоров. А что?

— Я… Я… Спасибо…

Вот те нате. За что?

Девчонка робко отклеилась от двери и шагнула было в палату…

— Что за безобразие? — прозвучавший в коридоре голос был добрым, но строгим, — Кто вам разрешил вставать, сударыня? Немедленно в палату!

Девчонка ойкнула и исчезла.

Мой мозг, наконец, заработал и дал наводку: это же та самая девчонка, которую я из автобуса вытащил. Она пришла за спасение поблагодарить, а я тут лежу, туплю.

— Ну, как тут у нас поживает товарищ поручик? — в палату быстрым шагом вошел человек в белом халате. Выше среднего роста, плотного телосложения, возраст… мой ровесник. Мой прежний ровесник, то есть — сорок-сорок пять.

— Он требует свои документы, — наябедничала со спины медсестра.

— Ну так и покажите их ему. Если милиция просит документы — надо показать, — усмехнулся врач.

Милиция, значит… Похоже, все же 2000 год… Или любой год раньше 2011-го. Примем к сведению.

— Как вы себя чувствуете? Головная боль, головокружение? Тошнота, слабость? В ушах шумит?

Я честно прислушался к себе. Ничего такого. Даже головная боль исчезла куда-то.

— Нет, ничего такого.

— Слабость, вялость?

Я снова честно прислушался.

— Да, что-то такое, пожалуй, есть.

— Оно и понятно: сутки без сознания провели, почти сутки! И не успели в себя прийти — документы свои хотите. Вы хоть какой год, помните?

— Да помню я, какой год, — отмахнулся я, мысленно облившись потом: что стоит доктору все же добиться от меня ответа на типа невинно заданный вопрос? Вернее, выяснить, что я ничерта не помню — Документы можно?