Поручик (СИ) - Костин Константин Александрович - Страница 1

— Товарищ поручик! Товарищ поручик!

Очень странно, подумал я. «Товарищ» — это обращение коммунистов друг к другу, во времена СССР актуальное, но сейчас сохранившееся разве что в российской армии, да у нас, в полиции. Как не пытались ввести обращение «господин полицейский». Но в российской полиции, да и в армии, нет звания «поручик». И вообще, поручик — это что-то старорежимное, дореволюционное, царское… Что-то, категорически не любимое коммунистами. То есть, обращение «товарищ поручик» — сочетание несочетаемого, оксюморон.

Может быть, лениво продолжал рассуждать я, чуть морщась от головной боли, которая почему-то начала сверлить мой череп, это и не обращение вовсе? Может, это призыв: «Товарищ, поручик!». В смысле, товарищ, смотри, поручик идет, целься лучше, а то опять промажешь, тетеря. Или, товарищ, поручик, работай лучше, а то как вдарит плеткой.

— Товарищ поручик!

С некоторой неохотой я осознал две вещи: боль не просто не прекращается, она решила захватить новые территории и, скользнув по правому виску, принялась тискать плечо. А, да, и второе: тот, чей голос сверлит мою и без того пострадавшую голову, не просто зовет какого-то поручика.

Он обращается ко мне.

Я открыл глаза.

Автобус. Вокруг меня. В смысле, я сижу в автобусе, плотно прижавшись правым плечом к стеклу.

И, знаете ли — это был ОЧЕНЬ странный автобус.

Во-первых, в нем никого не было. Кроме меня и еще одного человека. Во-вторых — в окнах автобуса были разные времена дня: с левой стороны ярко заливало голубизной и золотом дневное жаркое солнце, а с правой — чернела ночь.

Но самым странным был тот, второй человек, который настойчиво звал меня.

Он стоял передо мной. На стене автобуса. Параллельно полу.

Люди так не умеют.

— Товарищ поручик… — полным отчаяния голосом произнес предположительно нечеловек, — Вставайте…

Нечеловек, стоящий на стене, очень уж походил на человека: белая рубашка, с закатанными рукавами, легкая небритость, усталое лицо мужика лет пятидесяти… Настолько походил, что мой мозг, наконец, решил перестать издеваться надо мной и повернул картинку перед моими глазами.

Автобус вовсе не стоит. Он лежит на боку. В окнах рядом со мной — никакая не ночь, а земля, даже, я бы сказал — трава. Просто в первый момент, из-за контраста с яркими левыми окнами, мне показалось, что справа — темнота. И я вовсе не сижу в кресле, а лежу на боку, крепко приложившись плечом. И, судя по боли, а также по тому, то мне за шиворот что-то течет — я еще и основательно ударился головой.

Какой отсюда следует вывод?

Авария.

Я нахожусь в автобусе, попавшем в аварию.

Транспортные средства, попавшие в аварию, имеет обыкновение загораться.

Наверное, мне следует послушаться незнакомого мне гражданина в белой рубашке и покинуть аварийное транспортное средство, чтобы сохранить свое здоровье, а, в случае наиболее негативного исхода — и жизнь.

Совершенно логичный вывод.

В этом логичном выводе все равно было что-то неправильное, но я решил отложить выяснение того, что именно, для более подходящих обстоятельств.

Поднявшись на ноги, для чего пришлось хитрым образом изогнуться, чтобы протиснуться в щель между сиденьями, я мысленно проклял конструкторов «икарусов» — как будто нельзя было сделать межсиденное пространство пошире…

«Икарус»? Сто лет их не видал. А этот, смотри-ка, как новенький.

— Пойдемте быстрее, — поторопил меня незнакомец и шагнул к лобовому стек… а, нет, к тому месту, где раньше было лобовое стекло. Сейчас там блестели россыпью бриллиантов осколки триплекса.

Накинув на голову фуражку, я шагнул вперед… Оглянулся, быстро зафиксировав взглядом интерьер салона. Кремовые шторки, ворсистые синие сиденья, между которым видны брошенные пассажирами сумки, куртки, одеяла…

Одеяло?

Синее, шерстяное, оно сливалось с сиденьями, между которыми лежало, так, что его трудно было заметить. Но я заметил. Было в этом одеяле что-то неправильное, как-то неправильно располагалась на нем складка, как будто…

Как будто…

Преодолевая головную боль, непрекращающийся звон в ушах и тошноту, я развернулся и шагнул внутрь салона. Под ногой лопнуло стекло.

— Товарищ поручик! — взвыл незнакомец, уже успевший выбраться наружу и теперь заглядывающий внутрь автобуса.

Голова закружилась, меня повело в бок, но я все же добрался до загадочного одеяла, наклонился — боль ахнула меня так, что я чуть не упал — и сдвинул его в сторону.

Точно.

Из-под него торчала нога. В беленькой туфельке.

Девочка. Без сознания.

Охнув, я приподнял девчонку — хорошо тебя родители кормили, однако… — и зашагал к светящемуся выходу, хрустя раздавленными стеклами.

Наверное, мой выход был эпичен: твердой походкой — только бы не стошнить, только бы не стошнить… — со спасенной девушкой на руках…

Жаль, что, как это всегда и бывает, свидетелей этому не было. Так всегда: как совершаешь что-то героическое — так никого, а кто и был, отвернулся, а как в лужу шлепнешься — так целая толпа вокруг и все с телефонами, даже посреди глухого леса.

Впрочем, потенциальные зрители были заняты более важным делом, чем запечатлевать мое торжественное появление.

Автобус лежал на боку, свалившись с высокого откоса трассы, неподалеку от светлого, пронизанного солнцем леса. Большая часть предполагаемых пассажиров столпилась на обочине, глядя вниз, на то, как меньшая часть, выстроившись в короткую цепочку, достает из багажного отсека сумки, чемоданы, корзины, картины, картонки и перебрасывает их друг другу, пока имущество не приземляется в сложенную у края трассы кучу.

— Я же говорила, милиционера забыли! — выкрикнул женский голос. Чей именно, я не разглядел, слишком ярко было вокруг, да еще перед глазами плыли цветные круги, — Ой, и девочку! Товарищ милиционер, посмотрите, ваши вещи тут?

Оскальзываясь на траве, я кое-как сумел подняться к дороге, где чьи-то руки — дай бог тебе здоровья, добрый человек — подхватили девчонку, а затем, схватив меня за запястья, выдернули наверх.

Трасса, ровная, длинная, как стрела, рассекает окружающее пространство ровно пополам. Асфальт на ней вовсе не такой сказочный, как обычно в России — в смысле, сел за руль и поскакал — ровный и гладкий, как будто каток, положивший его, только что скрылся за поворотом. Или за горизонтом, поворотов-то тут нет…

Толпа человек из двадцати стояла на обочине, рядом притормозили несколько ярких разноцветных легковушек незнакомых мне марок и старомодного вида.

— Товарищ милиционер, — опять эта женщина, вот всегда, что бы ни произошло, рядом окажется вот такая суматоха, которая будет всех тормошить и организовывать во что-то, даже ей самой непонятное, — Вы свои вещи посмотрите?

Вещи? Да, у меня были вещи… Должны были быть, я же ехал на автобусе… на междугороднем автобусе, а, значит, хоть что-то со мной должно было быть… Вот только…

Что?

С некоторым, довольно ленивым испугом, я понял, что не помню, с чем я ехал в автобусе. Больше того — я вообще не помню ни поездки, ни того, как садился в автобус.

Кто я — помню. Уже хорошо.

Сорок пять лет, капитан полиции, старший оперуполномоченный ОУР ОМВД РФ по городу N… я одернул мундир… был, до вчерашнего дня. С сегодняшнего дня — всё, я в нашем дурдоме больше не работаю. Теперь я — пенсионер, который будет в майке сидеть за столом во дворе, пить пиво и играть в домино… или чем там на пенсии занимаются?

Мозг робко постучался изнутри, пытаясь обратить мое внимание на некоторое несоответствие. Ну что, что⁈

Мундир. Мундир? Мундир⁈

Я его и так-то носил раз в год по завету, а сейчас-то я его зачем нацепил? И… что это за мундир на мне?

Светлый, серо-голубой, с широким поясом на талии, двумя накладными карманами на груди… и двумя на боках… да это не мой мундир, это френч какой-то!