Шестнадцать - Чиж-Литаш Анна - Страница 35

Вахтерша, не поднимая глаз, произнесла:

— Второй этаж.

Алена медленно переставляла ноги, хотя должна была бежать, перепрыгивая через ступеньки.

Пустой коридор. Дверь. Тишина.

— Да успокойся! — положила ладонь на сердце, чувствуя, как оно подрагивает. — Давай, заходи! Ты же приняла решение.

Скрип деревянной, выкрашенной в белую краску, двери. Робкие шаги. Опущенный взгляд и резко вздернутый подбородок. Десятки глаз смотрят на нее. Девушка пытается улыбаться, но не получается. Учительница здоровается, представляет классу. Она не слышит и не видит никого, кроме одного человека. Он удивлен, растерян и при этом, похоже, рад. Алена улыбается ему, губы дрожат, чувствует, что еще секунда, и дождь хлынет по лицу. Он встает и делает шаг в ее сторону. Она тоже.

— Я приехала.

— Надолго?

— Навсегда.

Крепко прижимает ее к себе. Он горячий, как июльское солнце, а его сердце стучит громче барабана.

— Я так рад, — теплый воздух возле уха.

— Я тоже. Ты не представляешь, как я рада, — она утыкается носом в его плечо.

Тишина, будто резко наступила ночь. Десятки пытливых глаз смотрят на них. Учительница замерла, с интересом разглядывая учеников. Так они и стояли в узком проходе школьного кабинета. Алена и Ленька. Уже такие большие и все такие же маленькие.

Катя

Она сидела на крыше дома, свесив ноги и держась руками за невысокие перила, стоящие вдоль края. В зубах дымилась сигарета, а волосы развевались за спиной. Пепел падал на джинсы, но Кате было все равно. Бросив окурок вниз, она встала. Отойдя в сторону, перебросила сначала одну ногу, затем другую.

— Высоко, — посмотрела вниз. — Очень высоко.

Силуэт. Такой маленький, словно точка. Катя сразу узнала ее. Мама. Она шла легко, размахивая сумкой, как школьница портфелем. Последние недели она только и делала, что шила и улыбалась, а их дом превратился в мини-ателье. Мама была счастлива. Катя тоже.

Отец вернулся домой из больницы. Они долго разговаривали с мамой, кричали, били посуду, снова кричали. На этот раз мама не отступила. Он ушел через три дня скандалов. Они не знали куда. И знать не хотели. Он угрожал, обещал вернуться, убить, сдать в психушку. Говорил и говорил, стоя на пороге, и лавой изрыгая ненависть и грязь на жену и дочку. Но все равно ушел. Катя так и не поняла, как им удалось выиграть в этой схватке. Она не знала причину его ухода. Главное, что в одно солнечное апрельское утро он ушел, прижимая к себе небольшую сумку в клетку.

Мама шила. Катя училась. Она очень старалась забыть черное белье, запах салонов машин и лица. Они часто снились ей. Иногда казалось, что сойдет с ума. Посреди ночи подрывалась на кровати и бежала или к форточке, жадно глотая весенний воздух, или к туалету, выбрасывая из тела непереваренные остатки воспоминаний. Иногда, сидя за партой, улетела в прошлое, чувствуя, как чьи-то руки хватают ее за шею. Тогда она вставала и без спроса выходила из класса. Обычно приходила в себя на пустом стадионе или под балконом соседнего дома.

— Бутылку джин-тоника.

Она пошла в парк. Не в тот, где прохожим улыбались фонари, а в тот, через дорогу, без дорожек, скамеек и людей. Там только ряды старых деревьев, еще спящая трава и узкие тропинки.

Сумерки плавно опускались на город. Она упрямо шагает по холодной земле, переступает через ветки, валяющиеся вокруг. Обломок дерева — садится и быстро открывает бутылку. Уже через секунду на языке капли сладкой воды. Катя пьет жадно, не отрываясь, громко глотая и давясь жидкостью.

— Хорошо, — шепчет она и снова прикладывает губы к холодному пластику. Когда на дне остается пара глотков, поднимает бутылку на уровень глаз и переворачивает. Вода ударяется об лицо.

Катя медленно встает. Ноги не слушаются, и ее ведет в сторону. Хватается за дерево. Голова кружится, но на душе стало спокойнее. Несколько минут она стоит, прижимаясь к стволу, прислушиваясь к звукам вокруг и диалогам в своей голове. Резкий взмах руки и бутылка летит в дерево. Подбегает, поднимает ее с земли и со всей силы начинает бить ей по дереву. Она что-то кричит, но ветер не может разобрать слов, разнося лишь гул по парку.

Я не знаю, что мне делать, — тихо говорит она и обессиленно падает на землю. — Я не знаю, как жить — чуть громче. — Не знаю! — крик вырывается наружу. Она еще долго разговаривает с парком. Он слушает внимательно, запоминая слова, успокаивая гулом деревьев и лаская прикосновениями прохладного воздуха. — Я справлюсь? Скажи мне, справлюсь? — пауза. — Я не хочу умирать! Не хочу! — она мотает головой, шапка слезает с ушей. — Хочу жить! — каждая буква вкусная. Она произносит их, словно ест шоколадные конфеты: чуть подтаявшие, от которых на пальцах остаются следы. — Я хочу жить. Хочу и буду.

Она поднимает пустую бутылку с земли и идет на свет фонарей знакомой аллеи. Она идет домой.

Таня

Похороны состоялись в понедельник. Людей пришло так мало, что они поместились бы в тамбуре перед входом в квартиру. Почему-то не появились родственники. Таня обзвонила всех, но никого из них не было.

«Наверное, были заняты», — размышляла девушка, шагая по дорожке кладбища.

Немного кружилась голова и путались мысли. Стук каблуков нарушал тишину, поэтому она часто останавливалась и пыталась идти на цыпочках. У нее не получалось, спотыкалась.

— Нельзя шуметь. Это плохо! — посмотрела на длинную аллею, которая вела к выходу, остановилась и огляделась по сторонам: позади шли две женщины.

— Да наплевать! — Таня сняла обувь и пошла в сторону выхода. Босиком. Бесшумно. Прижимая к груди сапоги, которые мама подарила ей два месяца назад.

Умерла тихо, во сне. Без слез и стонов. Она не знала, что люди могут так уходить. Была уверена, что им больно, их лица искажают гримасы, а еще они плачут. Все оказалось наоборот. Мама просто уснула с улыбкой на губах, а утром не проснулась. Таня долго будила ее. Сначала несколько минут просила проснуться, потом трясла за плечо, затем пыталась стащить с кровати. Когда поняла, что мама не проснется, впала в ступор. Тишину в квартире нарушали звонки. Такие редкие, что их можно было пересчитать на пальцах одной руки. Какое-то время она сидела возле телефона в коридоре. Специально принесла табуретку из кухни. Была уверена, что люди начнут звонить, соболезновать и предлагать помощь. Но больше всего ждала звонка от папы. Точнее, от мужчины, который видел ее в первый и последний раз шестнадцать лет назад. Она была убеждена, что если он узнает о смерти мамы, то обязательно поможет, а может, даже заберет Таню к себе.

Не забрал. Не приехал. И даже не позвонил.

Первые дни Таня думала, что ему не передали. А потом устала думать и ждать. Еще через две недели перестала бороться за свою свободу и согласилась поехать в детский дом. Но больше всего замучилась умолять бабушку и тетю забрать ее жить к себе.

Таня была измотана переживаниями. Поэтому, когда за ней приехал социальный педагог, спокойно села в машину, бросив под ноги две небольшие сумки с вещами. Она не подошла попрощаться к девочкам, которые стояли на тротуаре возле подъезда и плакали. У нее не было сил обнимать их, кивать головой в ответ на сочувственные слова и повторять, что все когда-нибудь обязательно будет хорошо.

Она знала, что уезжает ненадолго. Всего полтора года, затем сможет вернуться в свою квартиру и начать жить заново. Без мамы, стыда и с планами на будущее.

Таня закрыла дверь и посмотрела на сумки. Она взяла все, что у нее было. Хотя, нет. Кое-что оставила. Новую шубу и сапоги, которые подарила мама.

Карина

Она ударила по металлической банке с такой силой, что та отлетела на метров десять. На носу новых ботинок остался рубец. Карина посмотрела на царапину и равнодушно хмыкнула. Взгляд на часы — половина седьмого. Она пришла на полчаса раньше.